— А его что, в космос послали?
— Хуже — влюбился.
— А я-то здесь при чем?
— Вы хорошо знаете подполковника Звонарева?
— Сложный дятел.
— Мне нужно, чтобы этот дятел выдал немедленно информацию… — Яша придвинул к себе чистый лист бумаги и написал название похищенных икон. — Узнайте, в розыске ли они?
Смородкин досадливо поморщился, снял трубку телефона, но подумав, положил ее на место.
— А вы что, на эти доски вышли?
— Зацепка есть, но ее надо проверить.
— В таком случае я лучше к этому дятлу сбегаю.
Через двадцать минут Яша держал в руках владимирскую газету полуторамесячной давности.
Знает только ночка темная, как поладили они…
«Прочитав заголовок, любитель творчества Некрасов тут же растроганно промычит: «Расступись ты, рожь высокая, тайну свято сохрани». И будет трижды прав, ибо действие, о котором мы хотим поведать читателю, происходило в ключе сценария вышеназванной песни.
Директор фирмы «Энергия», что в городе Владимире, за постоянную неуплату (на пятое августа сего года задолженность превысила тридцать месяцев) вырубил электричество в местном краеведческом музее, а вместе с ним, естественно, и сигнализацию. Этим обстоятельством немедленно воспользовались христопродавцы — продавцы икон. В ночь с пятого на шестое августа они совершили набег на беззвучное и необитаемое (сторож, кандидат физико-математических наук Петр Емельянович Фирсов, был вдребезги пьян) здание, и… краеведческий музей лишился двух бесценных икон: «Иоанн Креститель с младенцем Христом» четырнадцатого века, владимирской школы и «Александр Свирский», северная школа, пятнадцатый век.
По одной из версий следствия набег на музей — инсценировка. Иконы же похищены днем. И скорее всего работниками музея или товарищами, которые действовали по их наводке. Если это так, то правоохранительные органы, возможно, и узнают, «как поладили они», но обнародуют ли — это вопрос, ибо в наши дни ставят не на лошадь, а на того, кто на ней сидит».
Психоневрологический диспансер, в котором лечилась, вернее, могла бы при желании пройти курс лечения Ольга Сергеевна Туру-сова, находился на Малой Полянке в старинном дворянском особняке, построенном в начале девятнадцатого столетия, а потому (так гласила вывеска на фасаде) являющемся памятником архитектуры, охраняемым государством. Что, естественно, было откровенной ложью, явной насмешкой, заставляющей краснеть тех граждан, которые сохранили еще в душе хоть каплю веры в свое правительство. Особняк требовал незамедлительного ремонта. Когда-то белоснежные колонны, утратив гвардейский вид, превратились в солдат-инвалидов — из незаживающих ран проглядывала ржавая арматура, штукатурка на стенах осыпалась, краска облезла, оконные рамы сгнили и перекосились.
Красин печально вздохнул и прошел в кабинет главного врача. Его встретил преклонных лет мужчина с умным, но болезненно-усталым, можно сказать, безразличным, потерявшим веру в человечество взглядом, и он невольно подумал, что если особняк, собрав с миру по нитке, еще можно привести в божеский вид, то оживить сидящего перед ним в большом кожаном кресле Бориса Евсеевича Макутонина, так звали главврача, дело дохлое.
Красин представился. Борис Евсеевич, не выказав ни малейшего удивления по поводу появления в своем кабинете частного сыщика, жестом указал на стул. Красин сел, спросил разрешения закурить. Закурив, стал ждать традиционного вопроса: «Какого черта вас занесло в нашу забитую Богом контору?» Не дождался. Видно, Борису Евсеевичу было абсолютно наплевать, зачем и по чью душу он явился.
— Неприятности? — спросил Красин, сообразив, что собеседник не страдает любопытством.
— У всех неприятности, — вяло отмахнулся Борис Евсеевич. — Страна переживает легкую шизофрению.
— Это излечимо?
— Животный мир по Дарвину развивается… Психи — тоже…
— Это как?
— Меняют окраску в соответствии с окружающей средой, привычки, хватку. Приспосабливаются.
— Все?
— Молодые. Тем, кому за пятьдесят, — крышка! Вам сколько?
— Сорок пять.
— Повезло. — Борис Евсеевич впервые за разговор улыбнулся. — А мне — крышка.
— Не слишком ли мрачно смотрите на вещи?
— Я мог бы, конечно, нацепить розовые очки… Но зачем? Зачем обманывать самого себя? — неожиданно взорвался Борис Евсеевич. — Мне — пятьдесят восемь, двух лет до пенсии не хватает и уже не хватит никогда, ибо я — врач несуществующего психоневрологического диспансера.
— Не понял, — развел руками Красин.