…Три часа полета на загруженном под завязку всевозможным армейским барахлом, предназначенным для одного из молодых африканских государств, Ил-76 вогнали Митасову в усталую дремоту. Она бы, наверное, и заснула, но на плечо легла жесткая ладонь инструктора.
— Пора, девочка!
Ил снизился до трех тысяч, разворачиваясь, лег на крыло, и сквозь медленно приоткрывшиеся створки кормового отсека Митасова увидела ослепительной голубизны небо, а затем и землю — уходящие в бесконечную даль пески.
Из кабины, резко отодвинув в сторону дверь, вышел второй пилот. Улыбнулся, дал знак приготовиться — вскинул согнутую в локте правую руку. Митасова, не глядя на инструктора, короткими шажками направилась к отверзшему пасть люку. В полутора метрах остановилась, развернулась на сто восемьдесят градусов и замерла, ожидая команды.
— Пошел! — Пилот резко опустил руку, и Митасова, сделав шаг назад, опрокинулась в твердую пустоту — так летчики называют струйное течение, которое несколько секунд тащит парашютиста за самолетом.
— Порядок! — крикнул в кабину пилот.
Створки кормового отсека плавно сошлись, Ил вздрогнул и, загрузив двигатели, лег на прежний курс.
— И где вы только таких берете? — с восторженным удивлением спросил пилот. Он еще на аэродроме втрескался в Митасову с первого взгляда, пробовал войти с ней в контакт и во время полета — предлагал кофе, но каждый раз нарывался на упреждающе поднятую ладонь инструктора — от винта, парень!
— В Африке, — отмахнулся и на этот раз инструктор, укладываясь спать. — Иди работай.
…Джип, подобравший Митасову, въехал в огороженное колючей проволокой пространство. Справа тянулось длинное бетонное строение, слева — три ряда обшарпанных деревянных бараков.
«Филиал санатория МВД в Сочи», — усмехнулась Митасова, подлаживаясь под скорый шаг шофера-араба.
— До моря далеко?
— Двести миль.
— Хорошенький пляж отгрохали!
Шофер не ответил — или с юмором было глухо, или не имел права разговаривать с новоприбывшими.
Через центральный вход они вошли в здание, выложенное из бетонных блоков. Шофер открыл одну из многочисленных дверей, расположенных в нишах длиннющего коридора, сказал кому-то несколько слов по-арабски, жестом приказал Митасовой войти и растворился, как будто его и не было.
Митасова оказалась в небольшом кабинете — два стола и несколько стульев. На одном столе гнездился компьютер со всеми принадлежащими ему предметами, за другим — восседал человек неопределенного возраста со шрамом на левой щеке. Одет он был, как и шофер-араб, в военную форму без каких-либо знаков различия, выглядел молодцевато, говорил по-английски с сильным американским акцентом.
Шекспир сказал: «Шрамы украшают воина». Может, он и прав. Но работнику спецслужб такое украшение совершенно ни к чему — фонарь в ночи, маяк, на свет которого плывут как свои, так и чужие. Поэтому, когда такое происходит, агент спецслужб мгновенно исчезает со сцены, уходит в тень, а если и продолжает работать, то только во внутреннем аппарате или на его задворках — учебных центрах, каковым являлся, например, лагерь Ибн-Абад в Ливийской пустыне, где Митасовой и предстояло закончить «свои университеты».
— Полковник, — представился человек со шрамом. — Одни считают, что это — звание, другие — кличка. Мне лично — наплевать. Здесь у всех имена вымышленные. — Он открыл лежавшую перед ним на столе тоненькую, с одним вложенным в нее листочком папку. — Как мне прикажете вас величать?
— Элен.
Полковник склонил в признательном полупоклоне голову.
— Вы правы, Элен. Это… — Он ткнул в сторону окна большим пальцем, — далеко не санаторий, но уверяю вас, кормят у нас не хуже — лучше. Жить вы будете в отдельном номере, заниматься по категории «А». Теперь перейдем к делу…
Голос Полковника мгновенно отвердел.
— Политика, идеология… Этим дерьмом в нашем лагере не интересуются. Поэтому разговоры на эту тему запрещены. Уяснили?
— Да.
— Второе. Умерьте любопытство до нуля — никаких личных вопросов. В данный момент в лагере тридцать шесть человек, в том числе три женщины. Все они из разных стран, исповедуют различные религии, носят вымышленные имена. Это — единственное, что вы можете о них знать. И не думайте, что я говорю глупости. Нам приходится бороться с возможностью внедрения посторонних людей. За время моего пребывания здесь таковые были выявлены дважды. Так что, каждый, кто попытается задавать лишние вопросы, будет наказан. А наказание у нас одно — смерть.