— Так вы понимаете, что…
— Осознаю.
— И продолжаете пить…
— Сломался я… водолаз! — Теплов расхохотался. — Ловко ты меня все-таки обмишурил!
— Глеб Михайлович, но ведь другие…
— Что другие? — воскликнул Теплов. — Другие мне не указ, им легче, они и в той жизни кого-то обслуживали, и в этой не растерялись — одни в ларьках торгуют, другие на панель пошли, третьи откровенно побираются, как один мой знакомый из симфонического оркестра при Гостелерадио СССР. Он теперь в подземном переходе на станции «Охотный ряд» на аккордеоне играет. Нацепил тельник, потрепанную капитанскую фуражку и вперед — «Севастопольский вальс помнят все моряки…» Деньги сыпятся — только руки подставляй!.. А я так не могу. Я — поэт, лауреат Государственной премии, профессор, семинар в Литературном институте имени Горького веду, а оклад — стыдно сказать — сто пятьдесят рублей. Можно на такие бабки жить? Можно, если наплевать на стыд и совесть. И люди плюнули — а что еще делать? — плюнули, и вся грязь, что таилась в их душах, всплыла на поверхность, на свободу вырвалась, как джинн из бутылки. И теперь мы имеем то, что имеем — грабежи, убийства, повальное пьянство и воровство. Воруют все. От подсобного рабочего до Президента. Работяга — по мелкому, а Президент… Его дочка в Германии замок отхватила, который, между прочим, охраняется государством как памятник архитектуры. Вот это размах! Это по-русски — «читайте, завидуйте, я — гражданин Советского Союза!»
Турусова: Ну и долго мы в гляделки играть будем?
Теплов: Не торопись. Поговорим.
Турусова: Пора уж… А то смотришь… как баран на новые ворота.
Теплов: В этом ты права: я — баран. Ну, а что ворота не рассмотрел…
Турусова: Глеб, давай без предисловий. Зачем пришел?
Теплов: Чтобы поблагодарить за иконки…
Турусова: Понравились?
Теплов: Чудо! Я так обрадовался, что Володьку Солодухина в гости зазвал — смотри, мол, чего мне презентовали! Володька долго их изучал — щупал, взвешивал, на зуб только что не пробовал, а потом улыбнулся и спрашивает: «У тебя враги есть?» Вроде, нет, говорю. «А я, думаю, есть. Тебя, Глеб, подставили. Иконки — в каталогах и числятся за краеведческим музеем города Владимира. Так что следователь непременно поинтересуется, где ты их взял». Что скажешь?
Турусова: Глеб…
Теплов: Правду говори, сучка, иначе я тебя сейчас мордой вот в этот белоснежный кафель суну!
Турусова: Глеб, поверь, я не виновата. Их притащил Андрею Широков. Знаешь такого?
Теплое: Кто ж его не знает? Знаю. А он где их взял?
Турусова: Понятия не имею.
Теплое: Ладно. Выясним. Ну и что Андрей?
Турусова: Он попросил оставить иконы. Сказал: проверю подлинность, а заодно и копии сниму.
Теплое: Копии ты презентовала мне? А где подлинники?
Турусова: Андрей поехал с ними в Сергиев Посад, у него там друг реставратор, Степанков Григорий Григорьевич, а когда вену лея…
Теплое: Дальше!
Турусова: Тебе лучше известно, что было дальше! И моли Бога, что я милицию в известность не поставила. Смерть Андрея на вашей совести!
Теплов: Ой ли?! А кто меня с Краевой познакомил? Кто меня на дачу привез? Забыла? А я все помню. И многое теперь знаю… Знаю, что спектакль, который мы устроили на даче у Андрея, поставлен под твоим мудрым руководством, а иконки, которые ты мне подарила — плата за смерть Андрея и… за мое молчание.
Турусова: У тебя белая горячка. Тебе лечиться надо!
Теплов: Согласен. Но сначала я сбегаю в милицию: не хочу, не хочу, чтобы мое имя фигурировало в грязных делах. А кто возместит мои моральные потери?
Турусова: Наверное, я. Вот тебе ключи от дачи… Дыши свежим воздухом, делай по утрам гимнастику, пиши стихи. Или у тебя сейчас творческий кризис?
Теплое: В стране кризис! А я солдат еще живой. В качестве кого я буду там обитать?
Турусова: Садовника.
Теплов: И сколько ты мне будешь платить?
Турусова: Ты сдашь свою квартиру в Москве. Она у тебя в центре, баксов сто пятьдесят — двести, думаю, дадут. Так что жить будешь припеваючи. Устраивает?
Теплов: У меня другого выхода нет.
Турусова: И нету выхода у входа, а если выход, входа нет. Твои строчки?