— Ольга Сергеевна, мы не торопимся, — сказал Грошев. — Да и вам будет легче: человеку всегда легче, когда он выговорится.
Турусова, соглашаясь, кивнула.
— Мой брат был человек старомодный, — сказала она, углубляясь в собственные мысли. — А может, просто не успел за временем, которое со скоростью курьерского поезда пронеслось мимо него, пока он сидел в кресле и листал альбомы по искусству, выясняя, как и в чем ходили девицы при Екатерине II. В общем, так или иначе, но он задержался в своем развитии… по отношению к женщине. Он был и остался рыцарем, для которого главное не переспать, а сам процесс ухаживания — разговоры, прогулки, походы в театр, первый робкий поцелуй… Его героиней стала блоковская незнакомка… — Турусова вскинула голову и посмотрела в окно, за которым под напором осеннего ветра, кружась, опадали желтые листья.
«Актриса, — подумал Климов, — но талантливая и, как всякий талант, одинокая. Наверное, тоже от поезда отстала…»
— Вы меня поняли? — спросила Турусова, почему-то обращаясь именно к нему.
Климов вздрогнул — «Ясновидящая, черт бы ее побрал!»
— Прекрасно.
— А теперь представьте… Андрей возвращается из Парижа, ему звонят из газеты и просят дать интервью. Он, конечно, не возражает — он любит поговорить, угостить, принять… А здесь еще и не гость, а гостья — женщина с глубоким придыханием, интимными нотками в голосе, Таис Краева… Андрей накрыл стол, зажег свечи и… оказался в постели, естественно, вместе с этой Таис Афинской, как он ее впоследствии прозвал. Далее — полный бред. Андрей заявляется ко мне через две недели и говорит: «Женюсь!» Я ему: «С ума сошел? Она тебе не пара — на четверть века моложе и… у вас совершенно разные интересы. Она — шлюха с курьерского поезда!» Он замахал руками, затопал, замычал — ты, мол, не веришь в любовь с первого взгляда, — и ушел, оскорбленный в лучших чувствах. И, конечно же, сделал по-своему — женился. С тех пор между нами — Берлинская стена.
— Вы были у него на свадьбе? — помолчав, спросил Грошев.
— Я же вам сказала: Берлинская стена! — сухо проговорила Турусова, судорожно сглотнув ком в горле.
— Вы хотите сказать, что больше не общались с ним?
— Почему не общались? Общались. Но это общение было односторонним — он приходил ко мне и жаловался, жаловался, жаловался… Я устала от его жалоб.
— На что он жаловался?
— Что она ему изменяет, что он устал от гостей, от ночных приемов, скандалов, ее регулярных исчезновений и вообще — от жизни! И я поняла, что ему конец. Не сразу, но поняла. — Турусова всхлипнула, приложила к глазам батистовый платочек. — И сегодня, когда встретила Климова, — я задумалась и врезалась в его машину, — поняла, что этот конец пришел.
«Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте», — усмехнулся Климов, гадая, устроит его коллег такой расклад или нет, и если нет, то как бы он сам поступил на их месте.
Рюмин допил кофе, отодвинул чашечку в сторону и посмотрел на Климова, напряженно посмотрел — что, мол, на это скажете, господин хороший?
— Перчатки, — напомнил Климов.
Грошев, чуть заметно покраснев, вытащил из целлофанового пакетика лайковые перчатки.
— Ольга Сергеевна, кто их хозяин?
— Брат, — без колебаний ответила Турусова. — У него пальто такого же цвета. — Она капризно пожала плечами и, взглянув на Климова, пожаловалась: — Я устала, Климов.
«Отдохни», — чуть было не ляпнул Климов, которому такое панибратство пришлось явно не по душе, но, к счастью, его опередил Рюмин.
— У меня вопросов нет, — сказал он, встал и направился к выходу, отдавая следовавшему за ним по пятам Грошеву последние распоряжения: — Турусова — в анатомичку, оружие — на экспертизу, опись ценных вещей, чтобы потом претензий не было, и… постарайся найти любовника этой стервы. Искать знаешь где?
— Тебе в рифму ответить? — обозлился Грошев.
— Не надо. Там вчера водолазы работали — тебя искали, трясина, говорят, засасывает.