— Думаю, да.
— Что ее не устроило?
— Если вы хотите, чтобы я была откровенна, то будьте откровенны и вы.
— Даю слово.
— Кто вам посоветовал отправить Галю во Франкфурт-на-Майне?
— Мой компаньон.
— Курт Вебер? — Митасова отставила рюмку в сторону. — Если сможете, я перехожу на чай.
— Сидоров, — после продолжительного молчания выдавил Линдер.
— И чем он это мотивировал?
— Галя очень тяжело перенесла смерть Краевой, и Сидоров сказал, что ей необходимо сменить обстановку, отдохнуть…
— А Галя другого мнения. Она считает, что Сидоров — обыкновенный пройдоха и жулик, что его единственная цель — завладеть вашим имуществом и деньгами.
Удар, как говорится, был ниже пояса. Линдер, забыв чокнуться, залпом опустошил свою рюмку и тут же налил новую.
— У вас есть доказательства?
— Есть, — сказала Митасова. — Но я их выкладывать не стану.
— Почему? — искренне удивился Линдер. — Мы же договорились: откровенность за откровенность.
Лицо Митасовой осветилось печальной улыбкой.
— Я боюсь, что вы мне не поверите.
— Я постараюсь.
— Нет уж, — отрезала Митасова. — За доказательствами обращайтесь к Гале. Это ее тайна, и только она вправе ее раскрыть.
— Так она жива?!
— И здорова.
— И я могу ее увидеть?
— Можете, если дадите слово, что никому о вашей встрече не расскажете.
— Даю!
— И еще одно условие… Впрочем, об этом условии я вам сообщу в машине. Договорились?
— Да, — вскочил Линдер.
— Не торопитесь, — остановила его Митасова. — Сперва выйду я, а затем, минут через десять — вы. Свернете направо, дойдете до угла и увидите темно-синий «жигуленок»… Все поняли?
— Да здесь и верблюд поймет!
Яша поджидал Митасову у Патриарших прудов. Когда она подошла, он приоткрыл заднюю дверцу, спросил нетерпеливо:
— Порядок?
— Ухнул, как белый медведь в прорубь.
Яша, выражая радость, хлопнул в ладоши, вытащил из кармана сотовый и соединился с Градовым, который находился у него в квартире.
— Алексей Васильевич, у нас полный ажур.
— Поздравляю! Когда ждать?
— Минут через двадцать — двадцать пять. Клиентка для разговора созрела?
— Рвется в бой. Хочешь с ней поговорить?
— Можно, — сказал Колберг и тут же услышал уже ставший родным голос.
— Яша, что на обед приготовить?
— Без разницы. Мне мать что давала, то я и ел.
— Это не дело. Я приготовлю плов и салат из кальмаров.
— Не возражаю. — Яша отключил связь и круто развернулся. — Екатерина Васильевна, я в некоторых вопросах круглый дурак.
— Охотно верю.
— Вы мне можете объяснить…
— Могу, — улыбнулась Митасова. — Ты служил в армии и знаешь, что многие ребята занимались онанизмом. То же самое происходит в женских колониях — процветает лесбиянство. Но это сразу прекращается, как только мужчина оказывается на свободе и находит заветную женщину, а женщина — стоящего мужчину. Так что, если тебе Галя нравится…
— Идет, — перебил Яша. — И не один. «Мерс» за ним побежал.
— Сволочь! — выругалась Митасова. — Только слово дал… Наверное, у него с головой плохо.
— Не волнуйтесь, Екатерина Васильевна. Я его сделаю, как мальчишку.
— Здравствуйте! — Линдер взялся за ручку передней дверцы, но Митасова усадила его рядом с собой, сняла с него шляпу и натянула на голову спецназовскую вязаную шапочку с прорезями для глаз, причем натянула так, что прорези оказались на затылке.
— Вы мне не доверяете? — спросил Линдер.
— Береженого Бог бережет, — усмехнулась Митасова.
Яша перестроился в левый ряд и, убедившись, что «мерс» следует за ним, неожиданно до упора вдавил в пол педаль газа, одновременно вывернув руль. Машина взревела, визжа колесами, описала на месте полный круг и рванулась вперед.
— Лихо! — Митасова обернулась и, заметив, что «мерс» безнадежно застрял, удовлетворенно откинулась на спинку сиденья. — А ты, Яша, на все руки мастер!
Встречу Линдера и Синичкиной Градов вспоследствии называл двадцать четвертой серией бразильского фильма «Рабыня Изаура», ибо развивалась она точно по схеме вышеуказанного сериала: необъяснимо вспыхнувшая любовь, поцелуи, страстные объятия. Затем, когда костер радости постепенно угас, — заслуженные и незаслуженные упреки, оскорбления, гнев, отчаяния и, наконец: счастливое примирение — хэппи энд.
— Как ты мог со мной так поступить? — топала ножкой Синичкина. — Я тебя любила, нет — боготворила, на коленях перед тобой ползала, служила верно и преданно, как рабыня, а ты… Предатель! Иуда! Креста на тебе нет, мерзавец!