Бовин ушел. Кузькин и Катков пересчитали деньги, разложили по карманам, но удовлетворения, какое человек обычно испытывает после хорошо проделанной работы, на их лицах не было. Скорее — озабоченность, растерянность, страх. Первым пришел в себя Катков.
— Гриша, тебе не показался этот тип… ну, странным, что ли? — спросил он.
— Он мне вообще показался, — проворчал Кузькин. — Помнишь Влада?
— Который сыскаря шлепнул?
— Да. Что он первым делом от нас потребовал?
— Фотографию этого сыскаря.
— Вот именно! И изучал ее чуть не полчаса. А этот… По чью душу он прискакал? Не догадываешься?
— Теперь догадываюсь… но не верю. Неужели Сидоров нас приговорил?
— Выходит, так.
— Но за что?
— За что, за что? — прошипел Кузькин. — А кто Зойке под жопу кнопки подкладывал?
— Так ты думаешь?
— Уверен.
— И что же делать? — в голосе Каткова прозвучал неподдельный ужас. — Бежать?
— Он нас везде достанет. — Кузькин разлил по стаканам водку, вытащил из наплечной кобуры пистолет, положил его на стол и прикрыл салфеткой. — Как только этот тип войдет, я его грохну.
— А дальше?
— Сидорова пришьем и свалим. На первое время в Чечню. У меня там братан двоюродный живет.
— А он нас не того: в рабство не продаст?
— Не дрейфь! Они хоть и неверные, но слова держат крепко. И русских крепко ненавидят — не выдадут.
Катков, очевидно смирившись с будущим, перекрестился и выпил.
— Чему быть, того не миновать!
Волынский сделал стоп-кадр, посмотрел на Сидорова и подивился произошедшей в нем перемене. За каких-то несколько минут просмотра он превратился в каменную бабу, и от этой его каменной неподвижности Волынскому стало не по себе. Казалось, все утратило для Сидорова значение. Связь с живым, реальным миром не просто нарушилась — перестала существовать. Он замкнулся в себе, в своем прошлом, в бесконечном страхе. Его застывшая поза была неестественной: длинные, с набухшими венами руки бессильно свисали вдоль тела, взгляд стеклянный, пустой, губы бескровные.
— Игорь Вячеславович, сказать тебе, куда поехал Бовин? — спросил Градов. — Скажу — по глазам вижу, что любопытствуешь… Он помчался к твоей любовнице Верке Строевой, трахал ее до шести вечера, а в перерывах интересовался твоей кипучей деятельностью — чем занимаешься, как поживает господин Линдер, которого ты хотел кинуть, куда запропастилась Галя Синичкина…
— Ложь! — вскочил Сидоров, опрокинув рюмку. — Он не мог знать ее адреса.
— Хорошевское шоссе, дом пять, квартира десять. И знаешь, кто ему адресок шепнул? Твой папочка. Вышел ты, видно, у него из доверия.
— Что вы хотите?
— Чтобы ты спокойно досмотрел фильм и подписал кое-какие бумаги. — Градов нажал на пульте кнопку воспроизведения.
— Семь двадцать, — сказал Катков, взглянув на часы. Он вытащил пистолет и, расхаживая по комнате, принялся навинчивать на ствол глушитель.
— Да перестань ты перед глазами мелькать! — цыкнул на него Кузькин. — Дергаешься, как муха на стекле.
Катков выругался и сел за стол.
— Стрелять будем одновременно. Я со своего места, ты — из кресла.
— А кто дверь откроет?
И в это время позвонили — два коротких звонка и один длинный.
— Он, — шепотом проговорил Кузькин, медленно встал и пошел в прихожую. — Кто?
— Свои, — ответил Бовин.
Кузькин открыл дверь и, сделав шаг назад, рванул из-за пояса пистолет. Но выстрелить не успел: получил пулю в живот, согнулся и стал медленно оседать. Но не упал. Бовин схватил его за ворот куртки и, прикрываясь им, как щитом, шагнул в комнату. Два выстрела слились в один. Первый — оборвал жизнь Каткова: пуля Бовина влетела ему точно между глаз, второй — неудачный — добил его друга.
— Отчаянные молокососы! — Бовин подхватил кейс и, прикрыв дверь, опрометью бросился вон из квартиры.
Градов выключил видеомагнитофон, подошел к окну и, глядя на опадающие с деревьев листья, спросил:
— Интересно, на сколько потянет эта пленочка?
— На пожизненное заключение, — ответил Волынский.
Сидоров поднял с пола рюмку, наполнил ее, залпом выпил.
— Вы можете пойти мне навстречу? — И он уже вполне осмысленным взглядом посмотрел на пистолет, который лежал на полу рядом с Линдером.
Градов понял, на что решился человек, подумал и перевел взгляд на Волынского — что, мол, скажешь?
— Возьми чистый лист бумаги и напиши чистосердечное признание на имя прокурора.
Сидоров написал. Волынский внимательно прочитал его и, по-видимому, остался доволен. Сказал: