— Старое сожги.
Сидоров чиркнул зажигалкой. Когда бумага догорела, бросил ее в унитаз и спустил воду.
— А ты профессионал, — уважительно произнес Градов.
— А я и есть профессионал, — кивнул Сидоров. — Меня завербовали еще при поступлении в институт. Сказали: «Сын вора в законе не имеет права учиться на юридическом». Но если я захочу и буду работать на них, то они помогут мне поступить. Я согласился. После третьего и пятого курса был на сборах…
— Что тебе конкретно предложили?
— Работать в преступных группировках — стучать. Стучать я не захотел и получил еще более почетное предложение — киллер.
— И кого ты хлопнул?
— Никого не успел: контору ликвидировали, а про меня забыли. И здесь мой папочка, которого вы прекрасно знаете, меня и пристроил…
— Убрать Климова — его идея?
— Его, — глухо обронил Сидоров. — Константин Иванович ему крепко насолил.
— А кинуть Линдера?
— Моя. Он в любом случае засыпался бы со своими девками. И меня бы под монастырь подвел.
Сидоров вытащил из кейса еще один чистый лист бумаги, коротко, словно страдая от удушья, вздохнул и крупно вывел: «В моей смерти прошу никого не винить». Расписался, поднял с пола пистолет и вышел в соседнюю комнату. Грохот выстрела слился с последним проклятием в адрес жизни, с которой он пытался, но так и не смог справиться.
Климов вошел в квартиру и сразу же понял, что его ждут: пахло жареной свининой, острым чесночным соусом и… женщиной, вернее, духами, запах которых мог исходить только от одной женщины — Митасовой.
— Катерина! — гаркнул он во все горло и, когда она появилась, радостная и чуть смущенная предстоящей встречей, подхватил на руки, крепко прижал и, как мальчишка, закружил по комнате.
В «Мире «Искателя» № 3 читайте остросюжетный роман С. Иванова «Мой милый мафиози», рассказ В. Гусева «Комета Нострадамуса»; в «Библиотеке «Искателя» № 3 — захватывающий роман О. Суворова «Влюбленный рэкетир».
Кир БУЛЫЧЕВ
ВИРУСЫ НЕ ОТСТИРЫВАЮТСЯ
У профессора Минца своеобразное чувство юмора.
В прошлом году оно спасло Землю от страшной опасности, хотя с таким же успехом могло ее погубить.
Началось все невинно, на стадионе.
С недавнего времени Минц и его друг Корнелий Удалов зачастили на футбол. Начали болеть за команду «Речник», и сами посмеивались над своим увлечением, называя его старческой причудой.
Ксения походы не одобряла. Несмотря на солидный возраст, она продолжала ревновать Корнелия. К тому же рыбалка и грибная охота приносили дому прибыль, а стадион — разорение.
— Мы с тобой теперь на хозрасчете, — объяснила она свою позицию мужу. — Будем жить по замкнутому циклу. Что съел — возврати в хозяйство!
Удалов был поражен такой житейской хваткой Ксении и скромно предложил:
— Давай тогда туалет на дачу перевезем.
— Зачем? — не поняла Ксения.
— Ну не горшки же полные на автобусе возить! Если приспичило — едем на дачу…
Развить свою мысль он не успел, потому что ему пришлось, прихрамывая от радикулита, бежать прочь из дома, спасаясь от скалки. Впрочем, и это входило в интересы хитроумного Удалова. Он попросил политического убежища в квартире Льва Христофоровича, откуда они вместе пошли на стадион.
Именно там на профессора Минца, гениального изобретателя и без пяти минут лауреата Нобелевской премии, снизошло озарение.
Озарение было вызвано туманом, опустившимся на трибуны и хлопьями плывущим над полем, так что некоторые игроки появлялись по пояс из белой гущи, а от других были видны только ноги.
— Куда же бьет! — кричал рядом с ним Удалов. — Куда же он бьет, если ворот не видно?
— Так и вратарь его не видит, — ответил разумный Саша Трубин, сидевший рядом с Удаловым. — Они равны. Но на уровне анекдота.
И тут Минц воскликнул:
— Вот так и поступим! То-то будет смешно!
Закричал он громко, на стадионе так не высказываются. Туда приходят смотреть и кричать, а не выступать.
Но ругаться на Минца не стали, люди здесь свои, обычные, приходят на стадион и в солнце и в непогоду. Мест на «Речнике» всего две тысячи, из них и половина не заполняется. Нет в Великом Гусляре достаточного увлечения футболом. То ли дело в пятидесятые годы!
Люди оборачивались, видели, что это изгаляется лысый профессор с Пушкинской улицы. Ну и пусть себе изгаляется.