Традиция — великая вещь! Наверху, на подставке из кирпича, покоилась большая металлическая бочка литров на сто. Бочку заливали холодной водой из канистр, которые по приставной лестнице таскали и наш бой Хасан, и мы сами. В жаркую погоду за несколько часов солнце делало воду теплой, а иногда и горячей. В прохладное время (март — часть апреля) бочку искусственно нагревали снизу с помощью керогаза. В последнем случае мытье становилось делом не безопасным. После нагрева воды до нормальной кондиции первая пара посетителей испытывала все удовольствия банного кайфа. Но уже для второй пары вода оказывалась куда горячее. И если дежуривший на крыше Хасан вовремя не доливал в бочку холодной воды, уже через 30–40 минут внутрь шел чистый кипяток. Зазевавшийся дохтур («доктор» — так звали нас уважительно местные жители) мог получить на голову и плечи струю кипятка. Тогда в банные дни можно было наблюдать такую сцену: из хассунского или халафского отделения выскакивал голый человек с намыленным лицом и диким голосом кричал на всю Синджарскую долину: «Хасан, лязим мсай барид!», что на ломаном арабском языке означало: «Хасан, давай скорее холодной воды!» Значит, влага в хамаме достигла критической точки нагревания. Но нередко чрезмерное усердие Хасана приводило к обратному: любители помыться получали добрую порцию ледяной воды, ведь ее брали из бочки с надписью «Квас», где за двойными стенками и теплоизолирующей прокладкой вода долго сохраняла чистоту и прохладу.
Что касается еды, то по существующей в Ираке традиции мы всегда нанимали местного повара: первые два сезона у нас работал седоусый перс Аббас в серой каракулевой папахе, а потом несколько лет — симпатичный, невысокого роста, круглолицый айсор, сеид (по-арабски — господин) Слиу из Мосула, глава большого семейного клана. Он прекрасно готовил, был покладистым и очень доброжелательным человеком. Как правило, ему помогал кто-то из местных мальчишек-туркманов. Наши трапезы в салоне проходили весьма торжественно, по какому-то особому восточному ритуалу. Шурпу (местный вид супа) обычно приносил и лично разливал по тарелкам сам повар.
Второе — мясо с отварным рисом, фасолью и овощами на овально-плоских фарфоровых блюдах — держал слуга, а повар с величественным видом, словно одаряя каждого из нас золотым рублем, раскладывал эту снедь дохтурам. При этом соблюдалась строгая иерархия: едой поочередно обносились сначала начальник экспедиции Рауф Магомедович Мунчаев (мудир, то есть начальник, как его звали иракцы), потом дохтур Николай (заместитель начальника экспедиции, профессор Николай Яковлевич Мерперт) и т. д., пока свою долю не получали и сидевшие на другом конце стола. Звучные названия местных арабских яств и сегодня звучат в моих ушах: тимэн (рис), ляблябия (горох), фасолия (понятно без перевода), хасс (крестс-салат), лахам (мясо), долма (голубцы из виноградных листьев с начинкой из риса и молотого со специями мяса), хубуз (хлеб), шакар (сахар) и др.
Жили мы, как я уже говорил, в больших десятиместных брезентовых палатках, в каждой из которых размещалось обычно не более четырех человек. Спали на походных раскладушках, в ватных спальных мешках. И поскольку ночи в Ярым-тепе, как правило, оставались прохладными вплоть до середины мая, мы редко вылезали из своих мешков даже с приходом теплой погоды.
Когда наш лагерь вслед за строительством базы экспедиции переместился на восточный склон холма, он оказался почти на берегу ручья и крохотной речушки, известной у местных жителей под названием Абра. Почти все время нашего пребывания в Ярым-тепе дно реки было сухим: ее воду разбирали на полив садов и огородов еще в верховьях. Но в дождливые годы и в конце апреля — после созревания урожая — речушка наполнялась водой, зарастала по берегам травой и цветами, становясь преградой на пути между лагерем и внешним миром. Правда, для машин имелся примитивный, но крепкий мост из камней, зато людям, шедшим из лагеря на работу к теллю Ярым-тепе-1, находившемуся метрах в трехстах к востоку от базы, нужно было перепрыгивать Абру или переходить ее вброд. Другой телль — Ярым-тепе-2, принадлежавший к халафской культуре, лежал буквально в двух шагах от лагеря, как бы замыкая его с юга. Поэтому мне, работавшему именно на этом холме, спешить не приходилось: пока коллеги по узкой росистой тропке, пробитой среди зелени хлебов, шли за речку на свой объект, я мог спокойно собирать инструменты и чертежи, благо склон моего телля начинался сразу же за порогом дома.