Далеко не сразу научился делать это и я. Потребовались месяцы и месяцы кропотливого труда, поисков и открытий, пока во мне не появилась профессиональная уверенность в своих силах. Огромную помощь в этих археологических университетах оказали мне и мои опытные товарищи по экспедиции — Олег Большаков, Володя Башилов, Коля Бадер, шургатцы и наш вездесущий раис — Халаф Джасим. Последний не только проводил большую часть времени на нашем холме, но и старался предоставить в мое распоряжение самых опытных и квалифицированных рабочих.
На первых порах главным препятствием для практического общения с шургатцами было незнание арабского языка. Зная довольно прилично английский язык, я твердо усвоил, что это — средство международного общения, и его уж наверняка знает за границей каждый. Однако попытка объясниться с гордыми жителями Шургата на языке Шекспира и Диккенса сразу же решительно провалилась, а я извлек из своей неудачи полезный урок: для нормальной работы надо учить арабский, и как можно быстрее. Реализовать свои планы мне довелось довольно скоро. Перед отъездом на родину я купил в одной из книжных лавок Багдада книгу с длинным и повелительным названием: «Говорите на иракском диалекте арабского языка!». Книга была английская. Все арабские слова были написаны английскими буквами, имели английскую транскрипцию и английский же перевод. Естественно, что в подобной передаче сложнейшего арабского произношения многое терялось или искажалось до неузнаваемости. И первое время следующего полевого сезона я выступал на раскопе с сольными концертами, пытаясь произносить по-арабски вычитанные в своей волшебной книге пространные сентенции о погоде, самочувствии, еде и т. д. и т. п. Обычным ответом на такие выступления был гомерический хохот всех присутствующих — и арабов-шургатцев, и туркманов. Узнавая в моих четко выговариваемых фразах какие-то обрывки знакомых слов и понятий, они буквально корчились от смеха, театрально взмахивая руками и утирая выступающую слезу широким рукавом пиджака или куртки.
Вдоволь насмеявшись, шургатцы начали мое обучение. Медленно, по нескольку раз произнося каждое слово, они терпеливо ожидали, пока я запишу вновь узнанные слова и их правильное произношение в свой полевой дневничок. И дело понемногу пошло. Теперь часто, когда мне требовалось узнать на раскопе какой-либо нужный термин, я подходил к данному объекту, решительно тыкал в него перстом указующим и спрашивал стоявшего поблизости рабочего: «Шину азэ?» («Что это?» — искаженное арабск.). И тот охотно произносил столь необходимое мне слово, которое я немедленно брал на карандаш. К исходу своего второго сезона пребывания в Ярым-тепе я довольно бойко заговорил по-арабски, причем свои языковые познания мне довелось не без успеха применять и за пределами раскопа: в багдадских и мосульских харчевнях, в магазинах и на базарах. В дальнейшем я настолько уверовал в свои лингвистические познания, что не только себя, но и товарищей по экспедиции убедил в этом «несомненном», на мой взгляд, факте. Во всяком случае меня почти официально признали «лучшим знатоком арабского» среди советских археологов в Ираке… конечно, после нашего уважаемого ученого-арабиста из ленинградского Института востоковедения Академии наук СССР — Олега Георгиевича Большакова. Я буквально упивался своей славой, но, не желая уж слишком выделяться среди других сотрудников экспедиции, скромно потупившись, обычно прибавлял для соблюдения необходимого равновесия: «Но зато читать по-арабски я не могу. Письменность у них больно сложная!»