На значеніи господствующаго свойства построена и эстетическая теорія Тэна. Въ виду научной важности господствующаго свойства, цѣль всякаго искусства — изображающаго и повѣствующаго — заключается въ томъ, чтобы обнаружитъ, проявить (manifester) въ изображаемомъ предметѣ его существенное свойство. Тэнъ даже опредѣляетъ самое искусство — способностью уловить (apercevoir) и выразить господствующій характеръ, или черту въ изображаемомъ предметѣ. Согласно съ этимъ Тэнъ признаетъ, что основное свойство художника — ce qui fait Гаг- tiste — есть именно навыкъ извлекать (dégager) изъ явленій ихъ существенное свойство.
Какъ же достигается эта цѣль? Все искусство заключается въ томъ, чтобы проявлять посредствомъ концентраціи (manifester en concentrant), т.-е. въ томъ, чтобы свести, какъ это сдѣлалъ Тэнъ съ такимъ успѣхомъ въ книгѣ о Ливіѣ, всѣ свойства и особенности предмета къ господствующему въ немъ свойству. Искусство въ этомъ отношеніи должно идти какъ бы дальше самой природы, или дѣйствительности. Господствующее свойство предмета должно въ его художественномъ изображеніи становиться насколько возможно преобладающимъ — aussi dominateur que possible.
Но это невозможно, какъ и самъ Тэнъ признаетъ, безъ нѣкотораго преувеличенія: ибо задача въ томъ, чтобы въ художественномъ творчествѣ дать полное господство (rendre dominateur) тому, что въ природѣ лишь преобладаетъ (n’est que dominant). Тэнъ выясняетъ эту свою мысль посредствомъ анализа творчества Рубенса, въ изображеніи кермеса (приходскаго праздника). Чтобы доставить преобладаніе идеѣ, которую Рубенсъ хочетъ изобразить какъ можно нагляднѣе (aussi visible qu’il se peut), художникъ, наблюдая за веселой толпой на приходскомъ празднествѣ, дѣлалъ подборъ образовъ, откидывалъ одни (élague), другіе подправлялъ (corrige) и пересоздавалъ (refait). Такой работѣ содѣйствуетъ основное свойство всякаго художника, живое, непосредственное ощущеніе того господствующаго типа, который въ дѣйствительности встрѣчается лишь въ болѣе блѣдныхъ, неполныхъ экземплярахъ и характерныя черты котораго разбросаны и раздѣлены между нѣсколькими индивидуумами.
Недаромъ Тэнъ выбралъ Рубенса представителемъ своей теоріи художественнаго творчества. Какъ часто исторія якобинцевъ изображаетъ намъ сцены, напоминающія по роду и силѣ впечатлѣнія самыя яркія вакханаліи фламандскаго живописца. Можно думать, что самая теорія художественнаго творчества сложилась у Тэна подъ вліяніемъ инстинктивнаго сознанія его собственнаго таланта и способа творчества. Исторія якобинцевъ есть непосредственный плодъ этой теоріи и самое блестящее примѣненіе ея къ исторіи.
Оба тома ея ничто иное, какъ изображеніе «господствовавшаго типа» (le personnage régnant) эпохи, въ которомъ «существенныя черты» доведены до исключительнаго преобладанія; на протяженіи пяти лѣтъ, которыя обнимаютъ эти два тома, мы видимъ передъ собою лишь свирѣпствующаго якобинца и его жертву, изображенную во всѣхъ видахъ и на всѣ лады.
Но уже въ своей эстетикѣ Тэнъ не остановился на почвѣ чистаго натурализма; онъ сдѣлалъ также попытку классификаціи литературныхъ и художественныхъ произведеній — по степени ихъ достоинства. Значеніе ихъ обусловливается для него прежде всего степенью значительности типа, воспроизведеннаго въ драмѣ, романѣ, картинѣ. «По мѣрѣ того, — говоритъ Тэнъ, — какъ характеръ, выставленный (mis en relief) книгою, болѣе или менѣе значителенъ (important), эта книга болѣе или менѣе обладаетъ художественной красотой (est plus ou moins beau)».
Но, въ силу тѣснаго родства (de la parenté) искусства и морали, къ первому условію Тэнъ присоединяетъ другое — оцѣнку типа въ зависимости отъ степени благотворности (bienfaisance), или наоборотъ, зловредности типа, господствующаго въ своей средѣ и въ свою эпоху.
По мѣрѣ того, какъ Тэнъ отдается изученію исторіи, эта сторона дѣла, интересъ къ степени благотворности или зловредности историческихъ лицъ, выступаетъ для Тэна на первый планъ, ибо отъ этого зависитъ благоденствіе общества. И подъ вліяніемъ этой мысли у Тэна вырабатывается особая оцѣнка для историческихъ дѣятелей. «У меня, пишетъ онъ въ 1877 г., есть критерій для исторіи общества; у меня были и есть другіе для исторіи искусства и науки. Существуетъ одна мѣрка для того, чтобы оцѣнивать философовъ, ученыхъ; другая мѣрка для писателей, поэтовъ, живописцевъ и художниковъ. Существуетъ третья мѣрка, чтобы оцѣнивать политическихъ дѣятелей и всѣхъ людей практической сферы жизни: желалъ и съумѣлъ ли разсматриваемый человѣкъ уменьшить, или по крайней мѣрѣ не увеличить общей суммы, нынѣшней и будущей, человѣческихъ страданій? — Таковъ на мой взглядъ основной вопросъ по отношенію къ нему. Именно этотъ вопросъ я поставилъ относительно стараго порядка въ главѣ о народѣ; относительно революціи въ главѣ объ управляемыхъ {67}
Третьимъ условіемъ художественнаго значенія литературнаго или историческаго произведенія Тэнъ выставляетъ la convergence des effets — умѣнье художника соединить всѣ средства для достиженія общей цѣли.
Если мы припомнимъ эту теорію, для насъ станетъ очевиднымъ, до какой степени исторія якобинцевъ соединяетъ въ себѣ всѣ условія успѣха, намѣченныя Тэномъ въ его эстетической теоріи. Герой этой исторіи — самый выдающійся и преобладающій типъ эпохи — это чрезвычайно злокачественный и зловредный типъ, и все въ этой книгѣ содѣйствуетъ концентраціи эффекта.
Эта-то «концентрація эффектовъ» художественными средствами вызываетъ то поражающее, подъ — часъ ошеломляющее впечатлѣніе, которое производятъ картины анархіи или террора у Тэна и которое Оларъ старается свести къ простому преувеличенію. Но у Тэна нѣтъ и слѣда того зауряднаго преувеличенія, которое бываетъ слѣдствіемъ невѣрныхъ или искаженныхъ фактовъ и дутыхъ, не соотвѣтствующихъ дѣйствительности фразъ. Это мастерство художника, который схватываетъ существующіе въ дѣйствительности элементы и черты, и соединяетъ ихъ въ цѣльный образъ, воплощающій въ себѣ эту дѣйствительность и дѣлающій ее наглядною и понятною для зрителя.
Но впечатлѣніе, производимое художественнымъ мастерствомъ Тэна, усиливается еще тѣмъ, что въ немъ чувствуется высокій нравственный подъемъ. Здѣсь Тэнъ выступаетъ изъ роли натуралиста, которую онъ раньше исключительно рекомендовалъ историку. Уже въ своей эстетической теоріи онъ отводитъ, какъ выше было указано, видное мѣсто морали. Но художникъ можетъ изображать зловредный типъ съ такимъ же спокойнымъ равнодушіемъ, съ какимъ естествоиспытатель описываетъ гадюку, или хищнаго звѣря. И историку возможно хладнокровно и безстрастно анализировать душу злодѣя; но въ своей исторіи революціи Тэнъ скинулъ съ себя путы своей натуралистической теоріи, онъ нетолько изображаетъ, но и осуждаетъ, потому что имѣетъ дѣло не съ отдѣльными злодѣями, сошедшими со сцены, а съ живучими политическими типами и принципами. Въ якобинцахъ Тэнъ клеймитъ политическій типъ, нанесшій глубокій вредъ его отечеству и продолжающій быть угрозой гражданскому обществу и культурѣ; въ якобинскихъ принципахъ онъ заклеймилъ начала наиболѣе гибельныя для современной демократіи, — деспотизмъ во имя народовластія и эгалитаризмъ въ ущербъ свободѣ и культурѣ.
Поэтому-то якобинство отталкивало Тэна съ перваго знакомства съ нимъ. Это первое знакомство относится къ началу шестидесятыхъ годовъ, когда вслѣдствіе сильнаго переутомленія ему было запрещено заниматься, и его развлекали чтеніемъ вслухъ многотомнаго изданія Бюше и Ру, съ длинными выдержками изъ рѣчей и документовъ революціонной эпохи. Всего болѣе его поразила во время этого чтенія «посредственность» революціонныхъ дѣятелей. Онъ остался вѣренъ до конца этому впечатлѣнію. Робеспьеръ былъ для него всегда лишь жалкимъ и бездарнымъ педантомъ. Программа же якобинцевъ шла въ разрѣзъ съ его воззрѣніемъ на государство и общество, а террористическія средства были глубоко антипатичны его гуманной и деликатной натурѣ.