Въ королевской резиденціи или около нея на 10 миль кругомъ всѣ родовитые люди Франціи имѣютъ свои резиденціи, свои отели, которые представляютъ цѣлую гирлянду архитектурныхъ цвѣтковъ, изъ которыхъ каждое утро вылетаетъ множество раззолоченныхъ осъ, для того, чтобъ поблистать и набраться добычи въ Версалѣ, въ центрѣ всякаго блеска и изобилія. Самый королевскій дворецъ — ничто иное, какъ рядъ блестящихъ салоновъ; тотъ же характеръ имѣетъ и вся остальная обстановка. Цвѣтники и паркъ опять-таки представляютъ салонъ, только на воздухѣ; природа не сохранила здѣсь ничего естественнаго; она вездѣ измѣнена и исправлена для удобства общества; это уже не мѣсто, гдѣ можно побыть наединѣ и отдохнуть, а общественное гулянье, гдѣ всѣ прохаживаются и раскланиваются другъ съ другомъ.
Королевскіе салоны постоянно наполнены многочисленнымъ обществомъ, жизнь и обстановка этого общества еще сохранили много чертъ первоначальнаго дружиннаго быта; королю необходима громадная свита; ему необходимы отборные тѣлохранители, для него и его свиты нуженъ отборный конный дворъ; кавалеръ долженъ быть прежде всего искуснымъ всадникомъ. Другую феодальную забаву составляетъ охота. Всѣ окрестности Парижа на 10 миль кругомъ входятъ въ составъ королевскаго парка, гдѣ никто не смѣетъ сдѣлать ни одного выстрѣла. Тотъ же феодальный обычай требуетъ открытаго и роскошнаго стола для гостей и для свиты короля; въ Шуази еще въ 1780 г. накрывалось 16 столовъ съ 345 кувертами.
Вотъ тѣ рубрики, которыя дозволяютъ Тэну, не утомляя читателя, наполнять цѣлыя страницы перечисленіемъ придворныхъ должностей и цифровыхъ данныхъ, которыя онъ резюмируетъ слѣдующимъ образомъ:
«Въ итогѣ около 4.000 человѣкъ въ гражданскомъ придворномъ штатѣ (maison civile du roi), 9.000 или 10.000 человѣкъ въ военномъ штатѣ, 2.000 человѣкъ въ штатѣ членовъ королевскаго дома, — всего 15.000 человѣкъ, содержаніе которыхъ стоило отъ 40 до 45 мил., составлявшихъ въ то время десятую часть государственнаго дохода».
Приливъ въ королевскій салонъ постоянно поддерживается двумя причинами: одна заключается въ сохраненіи феодальныхъ формъ, другая — во введеніи новой централизаціи. Первая привлекаетъ вельможъ къ королю для оказанія ему личныхъ услугъ при его одѣваніи, за его столомъ, на его выходахъ и пр. Вторая превращаетъ этихъ вельможъ въ просителей. Но въ качествѣ ли слугъ короля или просителей, вельможи — его постоянные, а иногда наслѣдственные гости; они помѣщены у него во дворцѣ, находятся въ ежедневномъ и близкомъ общеніи съ нимъ. Эта придворная жизнь мѣтко характеризуется совѣтомъ, который испытанный куртизанъ даетъ молодому дебютанту: «Вы должны имѣть въ виду только три вещи: говорите обо всѣхъ хорошо, просите всего, что окажется доступнымъ (ce qui vaquera), и садитесь, когда можно». Но эта жизнь налагаетъ тяжелыя обязанности на хозяина: «Не легкая вещь быть хозяиномъ дома, особенно когда даже въ обыкновенное время нужно принимать пятьсотъ человѣкъ; приходится проводить весь вѣкъ въ публикѣ и служить зрѣлищемъ; постоянное, ежедневное театральное представленіе (représentation) неразлучно съ положеніемъ короля и такъ же обязательно для него, какъ шитое золотомъ тяжелое платье, которое онъ надѣваетъ при церемоніяхъ». — «Король долженъ занимать всю аристократію, слѣдовательно расплачиваться своей особой и показываться во всѣ часы дня, даже въ самые интимные часы, даже выходя изъ постели, даже въ постели». Къ этой характеристикѣ естественнымъ образомъ примыкаетъ описаніе утренняго одѣванья короля — «этой пьесы въ пяти актахъ», какъ выражается Тэнъ, и другихъ подобныхъ церемоній. «Кулисы королевской жизни постоянно открыты для публики; даже если король нездоровъ и ему даютъ лѣкарство или приносятъ чашку бульону, дверь растворяется для большого входа». Это постоянное пребываніе въ салонѣ или на сценѣ придаетъ придворному обществу особый отпечатокъ. Тонкими штрихами рисуетъ Тэнъ утонченные нравы этого общества и заключаетъ свою картину изящной, хотя нѣсколько изысканной метафорой, которую мы приводимъ на французскомъ языкѣ, такъ какъ въ переводѣ она показалась бы натянутой: «Il faut cent milles roses, dit-on, pour faire une once de cette essence unique qui sert aux rois de Perse; — tel est ce salon, mince flacon d’or et de cristal; il contient la substance d’une végétation humaine. Pour le remplir il a fallu d’abord qu’une grande aristocratie, transplantée en serre-chaude et désormais stérile de fruits, ne portât plus que des fleurs, ensuite que dans l’alambic royal, toute sa sève épurée se concentrât en quelques gouttes d’arome. Le prix est excessif, mais c’est à ce prix qu’on fabrique les très-délicats parfums».
Хотя Парижъ и провинція не въ состояніи соперничать съ Версалемъ, они ему подражаютъ, и вся Франція постепенно превращается въ рядъ салоновъ. «Такимъ образомъ, весь генеральный штабъ феодальной эпохи переродился, начиная съ первыхъ и кончая послѣдними чинами. Если бы возможно было обнять однимъ взглядомъ всѣ 80 или 40 тысячъ дворцовъ, замковъ и аббатствъ, какая то была бы блестящая декорація! Вся Франція превратилась въ салонъ, и я въ ней вижу однихъ только свѣтскихъ людей (gens du salon)».
Повсюду суровые вожди, облеченные властью, превратились въ хозяевъ, исполненныхъ любезности. Они принадлежатъ къ тому обществу, гдѣ прежде, чѣмъ высказать одобреніе полководцу, спрашивали: «Любезенъ ли онъ?» — Конечно, дворяне носятъ еще шпагу, они храбры изъ самолюбія и по преданію, они умѣютъ умереть съ честью, особенно на дуэли. Но свѣтскій лоскъ прикрылъ прежнюю военную основу. Въ концѣ XVIII в. ихъ главный талантъ заключается въ умѣньи жить (savoir vivre), а главное занятіе — въ пріемахъ у себя и въ визитахъ. Съ такимъ же искусствомъ описаны у Тэна послѣдствія салонной жизни; легкомысленно и равнодушно относится салонное общество къ интересамъ государства, къ проигранному сраженію или дефициту, и даже нерѣдко выражаетъ свое пренебреженіе къ подобнымъ вещамъ въ остротахъ и эпиграммахъ. Такою же беззаботностью отличается аристократія къ собственнымъ интересамъ; — отсюда у всѣхъ разстроенное хозяйство и при этомъ самыя изысканныя и прихотливыя траты, манія «разоряться во всемъ и на все».
Еще важнѣе вліяніе салона на семейную жизнь: «Если въ салонѣ мужчина не обращаетъ ни малѣйшаго вниманія на одну изъ женщинъ, то это значитъ, что это его жена, и наоборотъ»; поэтому въ обществѣ, гдѣ каждый живетъ только въ салонѣ и для салона, не можетъ быть интимной супружеской жизни. Въ то же время, подъ вліяніемъ салонныхъ нравовъ, самыя страсти стушевываются, — любовь становится ухаживаніемъ, превращается въ обмѣнъ двухъ прихотей, ревность неизвѣстна; приличіе соблюдается всегда и во всемъ; даже въ минуту самаго сильнаго возбужденія языкъ долженъ быть воздерженъ, безупреченъ; дѣтьми заниматься родителямъ некогда; но ихъ воспитываютъ для салона, и уже въ возрастѣ 5 или 6 лѣтъ они имѣютъ видъ свѣтскихъ дамъ и кавалеровъ въ миніатюрѣ и говорятъ языкомъ взрослыхъ.
Другое послѣдствіе салонной жизни заключается, по вѣрному замѣчанію Тэна, въ томъ, что она даетъ большое преимущество женщинѣ, дозволяя ей свободно развивать и проявлять свойственныя ей способности; оттого въ эту эпоху женщины господствуютъ въ обществѣ и имъ управляютъ.
Утонченность, веселость, театральность, а потому страсть къ театру, составляютъ отличительную черту этой жизни и придаютъ ей особый ароматъ, который дѣйствовалъ, какъ говоритъ Тэнъ, упоительно на иностранцевъ — и, какъ видно, отчасти подѣйствовалъ такъ и на историка, съ такой любовью и увлеченіемъ онъ его описываетъ.
Передъ такой блестящей картиной быта и нравовъ должна умолкнуть всякая критика. Критикъ становится простымъ референтомъ и съ трудомъ можетъ оторваться отъ подлинника, неохотно воздерживаясь отъ удовольствія приводить всѣ страницы и мѣста, которыя особенно удались автору. Вторая книга, безъ сомнѣнія, представляетъ лучшую часть всего произведенія. Талантъ Тэна имѣлъ возможность развернуться здѣсь въ полномъ блескѣ; ему не мѣшала въ этомъ никакая школьная доктрина, бросающая ложный свѣтъ на картину, какъ въ третьей книгѣ, не мѣшала и «злоба дня», какъ въ пятой. Дворъ Людовика XIV и жизнь его аристократіи, — когда-то предметъ безконечныхъ обличеній и ожесточенныхъ нападокъ, — въ настоящее время настолько отошли въ область воспоминаній, что сатирикъ можетъ уступить мѣсто художнику, и историкъ, водя читателя по разукрашеннымъ заламъ Версальскаго дворца и вспоминая о безразсудныхъ тратахъ и легкомысліи его обитателей, въ то же время можетъ наслаждаться, какъ передъ картиной Вато, и блескомъ красокъ, и утонченной граціей жизни, которые были плодами этихъ тратъ и этого легкомыслія. Тэнъ это понялъ своей тонкой натурой, и его даръ пластическаго, живого образа далъ ему возможность развернуть передъ читателемъ столь же привлекательную, сколько и правдивую въ научномъ отношеніи картину. Эта картина оставляетъ послѣ себя тѣмъ болѣе глубокое впечатлѣніе, что Тэнъ вполнѣ артистическимъ образомъ смѣнилъ ее другой картиной, представляющей совершенный контрастъ колорита. За цвѣтущей эпохой «салоновъ» слѣдуетъ другая, когда содержаніе салонной жизни измѣняется, а затѣмъ быстро и неожиданно наступаетъ катастрофа, поглотившая это блестящее общество салоновъ и обнаружившая его слабость и нравственную несостоятельность.