Характеристика Руссо, къ которой Тэнъ возвращается нѣсколько разъ, представляетъ одну изъ самыхъ удачныхъ главъ разсматриваемаго сочиненія. Эта характеристика, по нашему мнѣнію, потому такъ удалась Тэну, что онъ лучше, чѣмъ кто-либо, сумѣлъ схватить тѣсную связь между личными качествами и недостатками Руссо и его ученіемъ. Руссо также отстаивалъ права естественнаго человѣка и естественный законъ. Но вслѣдствіе громаднаго самолюбія и чудовищнаго эгоизма онъ бралъ свой идеалъ естественнаго человѣка не изъ дикаго состоянія, а изъ самого себя. Около этого центра вновь созидается спиритуалистическое воззрѣніе на человѣка. Такое благородное созданіе не можетъ быть механическимъ результатомъ различныхъ физическихъ органовъ.
Въ человѣкѣ есть нѣчто болѣе, чѣмъ одна матерія; его духовная жизнь слагается не изъ однихъ чувственныхъ ощущеній; человѣкъ стоитъ выше животнаго; въ немъ есть свободная воля, слѣдовательно, самобытный принципъ или душа, отличная отъ тѣла и способная пережить тѣло. Эта душа повинуется внутреннему голосу, т. е. совѣсти. Но если человѣкъ, какъ его понимаетъ Руссо, вышелъ совершеннымъ изъ рукъ Творца, то онъ пересталъ быть таковымъ по винѣ общества. Отсюда борьба противъ этого общества, еще болѣе ожесточенная, чѣмъ прежде. До Руссо общественныя и политическія учрежденія казались только неудобными и несогласными съ требованіями разума; теперь же они представляются несправедливыми и развращающими; прежде они возстановляли противъ себя разсудокъ и страсти, — теперь, кромѣ того, они возмущаютъ совѣсть и гордость. Отсюда гнѣвъ и серьезный, желчный тонъ, который заступаетъ мѣсто прежней насмѣшки. Но характеръ борьбы измѣняется еще вслѣдствіе другой причины. Какъ и нѣкоторые другіе литераторы XVIII в., Руссо вышелъ изъ простого народа; но онъ, кромѣ того, въ душѣ плебей; ему неловко въ салонѣ, онъ не можетъ привыкнуть къ благовоспитанному обществу; отсюда его вражда ко всему, что украшаетъ это общество, къ наукѣ, искусству, театру, къ цивилизаціи вообще. Но если цивилизація дурна, то общество еще хуже, и два основанія его — собственность и власть, — ничто иное, какъ насиліе.
«Изъ-за теоріи сквозитъ личное чувство, раздраженіе плебея, бѣднаго и озлобленнаго, который при своемъ входѣ въ свѣтъ, нашелъ всѣ мѣста занятыми и не могъ себѣ завоевать положенія въ обществѣ; который отмѣчаетъ въ своихъ «Признаніяхъ» (Confessions) день, когда онъ пересталъ страдать отъ голода, — за неимѣніемъ лучшаго живетъ со служанкой и отдаетъ своихъ пятерыхъ дѣтей въ воспитательный домъ; который по очереди то лакей, то приказчикъ, бродяга, учитель или переписчикъ, вѣчно на-сторожѣ и вѣчно принужденъ прибѣгать къ разнымъ уловкамъ для сохраненія своей независимости, возмущенный контрастомъ своего положенія и того, что онъ чувствуетъ въ душѣ, отдѣлывающійся отъ чувства зависти лишь съ помощью злословія и сохраняющій въ глубинѣ души старую горечь «противъ богатыхъ и счастливыхъ этого міра, какъ будто они богаты и счастливы на его счетъ и какъ будто ихъ мнимое счастье было похищено у него" (Emile).
Тэнъ въ своемъ очеркѣ французской литературы остановился на Руссо, объявивъ, что не стоитъ знакомиться съ его послѣдователями, съ этими enfants perdus du parti, какъ онъ ихъ называетъ. Всѣ эти разнообразныя нападенія на современное общество, говоритъ онъ, приводятъ къ одной цѣли — къ ниспроверженію всѣхъ основъ существующаго порядка. А за этимъ ниспроверженіемъ наступитъ, по мнѣнію людей XVIII вѣка, царство разума, новый милленіумъ; и разуму, разрушившему старый порядокъ, предоставится созиданіе новаго.
Описавъ на основаніи «Общественнаго Договора» теорію построенія новаго государства, которую потомъ во время революціи вздумали осуществить на практикѣ, Тэнъ противополагаетъ этой теоріи свой собственный взглядъ на общество и государство. Онъ находитъ, что существенная ошибка политическихъ теоретиковъ XVIII в. заключалась въ ихъ убѣжденіи, что разумъ одинаково присущъ всѣмъ людямъ и что это равномѣрное распредѣленіе общаго разума можетъ быть принято за основной политическій принципъ. Съ помощью физіологіи и психологіи Тэнъ опровергаетъ это положеніе. Физіологія показываетъ, что то, что мы называемъ въ человѣкѣ разумомъ, есть только состояніе извѣстнаго непрочнаго равновѣсія, которое зависитъ отъ не менѣе непрочнаго состоянія мозга, нервовъ, крови и желудка. «Возьмите, говоритъ Тэнъ, голодныхъ женщинъ и пьяныхъ мужчинъ около тысячи, сведите ихъ вмѣстѣ, пусть они разгорячатся отъ криковъ, отъ ожиданія, пусть они заразятъ другъ друга возрастающимъ возбужденіемъ, и черезъ нѣсколько часовъ передъ вами будетъ толпа опасныхъ сумасшедшихъ: 1789-ый годъ это показалъ». Обращаясь къ психологіи, Тэнъ замѣчаетъ, что мельчайшее психическое явленіе, всякое ощущеніе, воспоминаніе, самое простое сужденіе — есть результатъ такой сложной механики, общій итогъ столькихъ милліоновъ независимо дѣйствующихъ силъ, — что если стрѣлка нашего ума стоитъ приблизительно вѣрно, то это случайность чтобъ не сказать чудо. «Галлюцинація, бредъ, мономанія, которые сторожатъ у нашей двери, всегда готовы овладѣть нами Собственно говоря, по своей природѣ человѣкъ близокъ къ сумасшествію, точно такъ, какъ его тѣло всегда близко болѣзненному состоянію; здоровье нашего разума, какъ и здоровье нашихъ органовъ, не болѣе, какъ чистая удача или счастливая случайность». При такой сложности психическихъ процессовъ, какъ шатокъ тотъ утонченный результатъ, который мы называемъ собственнымъ разумомъ, и какъ часто у самаго сильнаго ума подъ давленіемъ гордости, энтузіазма или догматическаго упрямства идеи мало соотвѣтствуютъ дѣйствіямъ! Если же такова доля лучшихъ умовъ, то что сказать о толпѣ, о народѣ, объ умахъ вовсе не развитыхъ? — «У крестьянина, у человѣка, занятаго съ дѣтства ручной работой, не только отсутствуетъ вся сѣть высшихъ понятій, но и тѣ внутренніе органы, которые могли бы её сплести, не сформировались. Вслѣдствіе его привычки къ свѣжему воздуху и къ работѣ тѣла, у него, если онъ остается въ бездѣйствіи, черезъ четверть часа вниманіе ослабѣваетъ; общія фразы дѣлаютъ на него лишь впечатлѣніе неяснаго звука, умственныя соображенія, которыя должны быть ими вызваны, не могутъ совершаться; онъ начинаетъ дремать, если только какой-нибудь звучный голосъ не разбудитъ въ немъ, дѣйствуя на него заразительно, инстинктовъ тѣла и крови, личныхъ страстей, глухой злобы, которые сдержаны внѣшней дисциплиной и всегда готовы разнуздаться. У полуграмотнаго, даже у человѣка, который считаетъ себя развитымъ и читаетъ газеты, принципы ничто иное, какъ почти всегда несоотвѣтствующіе его развитію гости; они превышаютъ его пониманіе; напрасно твердитъ онъ свои догматы, онъ не въ состояніи измѣрить степень ихъ значенія (portée), онъ не можетъ усмотрѣть ихъ предѣлы, онъ забываетъ объ ихъ условности или присущихъ имъ ограничу ніяхъ (restrictions), онъ ложно ихъ примѣняетъ. Эти принципы подобны химическимъ составамъ, которые остаются безвредными въ лабораторіи и въ рукахъ химика, но которые дѣлаются страшно опасными на улицѣ, подъ ногами прохожихъ».