* * *
Нѣтъ болѣе вопіющаго противорѣчія между идеей и дѣйствительностью, какъ различіе между вымышленнымъ народомъ «Общественнаго договора» Руссо и живымъ народомъ, которому Маратъ читаетъ и объясняетъ его на площадяхъ Парижа. Это различіе проявляется въ языкѣ въ двойственности выраженій — нація и народъ (peuple). Это различіе обусловливаетъ собою и архитектонику книги Тэна о «старомъ порядкѣ». Посвятивъ изображенію жизни и культурѣ верхнихъ слоевъ французской націи первые четыре книги своего сочиненія, Тэнъ дополняетъ ихъ пятой книгой, посвященной народу — le peuple.
«Бѣдность народа» — такъ озаглавливаетъ Тэнъ ту картину, которую онъ развертываетъ передъ читателемъ въ первой главѣ новой книги. Онъ полагаетъ, что къ концу царствованія Людовика XIV, т. е. въ началѣ XVIII вѣка, отъ бѣдности и голода погибло около одной трети всего населенія, т.-е. 6 милліоновъ, и что затѣмъ оно въ теченіе 40 лѣтъ не увеличивалось. Народъ, говоритъ онъ, можно сравнить съ человѣкомъ, который шелъ черезъ прудъ, при чемъ вода была ему уже по горло; при малѣйшемъ пониженіи дна, при малѣйшемъ волненіи воды онъ теряетъ опору, онъ погружается въ воду и задыхается. Тщетно изощряются милосердіе старыхъ временъ и гуманность новаго времени, чтобъ придти ему на помощь; вода слишкомъ высока, для спасенія нужно было бы, чтобы понизился ея уровень, и чтобы она могла найти свободный стокъ.
Главной причиной этого бѣдственнаго положенія народа Тэнъ считаетъ подать, которая потому такъ тяжела, что ея не несли или почти не несли привилегированные классы. Постоянный контрастъ между привилегированными и не-привилегированными, который проведенъ черезъ всю книгу, и здѣсь послужилъ Тэну фономъ картины. Имѣя въ виду одну только главную причину, Тэнъ слишкомъ мало говоритъ о другихъ, — о феодальномъ правѣ, сковывавшемъ земледѣліе и сельское хозяйство, о плохомъ состояніи путей сообщенія, о фискальныхъ мѣрахъ, затруднявшихъ подвозъ хлѣба, такъ что при первомъ мѣстномъ неурожаѣ появлялся голодъ для бѣднѣйшей части населенія и т. д.
Факты, характеризующіе тогдашнюю фискальную систему во Франціи, сгруппированы у Тэна, по обыкновенію, очень рельефно. Любопытны цифровыи данныя, приводимыя имъ для того, чтобъ показать, какая громадная доля чистаго дохода съ поземельной собственности непривилегированныхъ классовъ поглощалась государствомъ. Въ общемъ разсчетѣ правительство брало 53 % съ чистаго дохода; къ этому нужно присоединить 28 %, которые получали бывшіе представители мѣстной власти въ средневѣковомъ періодѣ; изъ нихъ половину брала церковь въ видѣ десятины, а другая половина шла въ пользу сеньёра, если на землѣ лежали феодальныя повинности.
Что касается до налога на трудъ, то онъ доходилъ иногда почти до 8 % годового заработка рабочаго, такъ какъ поденщикъ, получавшій 10 су въ день, платилъ отъ 8 до 10 ливровъ подати. Тяжесть государственнаго налога становится во Франціи еще болѣе невыносимой вслѣдствіе дурного устройства «фискальной машины». Какъ извѣстно, главная государственная подать во Франціи была непостоянна, такъ какъ опредѣлялась впередъ только ея общая сумма; распредѣлялась же она различно по округамъ, селеніямъ и отдѣльнымъ плательщикамъ, причемъ господствовалъ большой произволъ. Другое неудобство заключалось въ томъ, что сборщики податей избирались по очереди изъ народа и своимъ имуществомъ отвѣчали за полное поступленіе податей, такъ что ежегодно во Франціи около 200.000 человѣкъ теряли половину своего рабочаго времени; тюрьмы были переполнены сборщиками, неуспѣвшими набрать возложенную на ихъ округъ сумму, и односельчане отчуждались другъ отъ друга взаимнымъ недовѣріемъ и враждой. Не менѣе разорительны и ненавистны были во Франціи косвенные налоги на соль и на вино, которые отдавались на откупъ, причемъ, напримѣръ, правительство опредѣляло не только цѣны на соль, но и количество ея, какое должно было покупать каждое хозяйство. Вслѣдствіе этого, по удачному выраженію Тэна, когти фиска, которые обыкновенно бываютъ незамѣтны въ области косвенныхъ податей, во Франціи были такъ же явны и ощутительны, какъ и въ дѣлѣ прямыхъ налоговъ.
Однако, послѣ всего, что сказалъ Тэнъ о бѣдственномъ положеніи народа, читатель нѣсколько удивленъ, когда въ концѣ той же главы узнаетъ, что въ теченіе всего XVIII в. крестьяне пріобрѣтаютъ землю. Самъ авторъ, повидимому, этимъ изумленъ. «Какъ могло это случиться при такихъ бѣдствіяхъ?» восклицаетъ онъ. «Фактъ этотъ почти невѣроятенъ, а между тѣмъ онъ не подлежитъ сомнѣнію». Уже въ 1760 г. четвертая часть земли въ королевствѣ перешла въ руки сельскаго рабочаго класса. Въ 1789 г. Юнгъ полагаетъ, что мелкая поземельная собственность составляла ¹/₃ государства. Это то же отношеніе, которое теперь существуетъ, — замѣчаетъ Тэнъ: — революція не увеличила количество земель, принадлежавшихъ мелкимъ собственникамъ, такъ какъ отъ нея главнымъ образомъ выиграла средняя собственность.
Для устраненія указаннаго противорѣчія Тэнъ прибѣгаетъ къ характеристикѣ французскаго крестьянина, описываетъ его умѣренность, его настойчивость, его выносливость, скрытность, его наслѣдственную страсть къ собственности и къ землѣ. Одинъ и тотъ же фактъ, извѣстный разсказъ Руссо о крестьянинѣ, который угостилъ его хлѣбомъ, ветчиной и виномъ, спрятанными въ подпольѣ отъ глаза сборщика, служитъ Тэну для двухъ цѣлей: онъ приводитъ его для характеристики угнетеннаго положенія крестьянъ; затѣмъ говоритъ: «этотъ крестьянинъ имѣлъ, конечно, еще болѣе потаенное мѣсто, чѣмъ та яма, откуда онъ досталъ хлѣбъ и вино; — деньжонки, спрятанныя въ шерстяномъ чулкѣ или въ горшкѣ, еще лучше ускользаютъ отъ розыска сборщиковъ».
Тэну нужно поставить въ заслугу то, что онъ подмѣтилъ существенное различіе между экономическимъ положеніемъ французскихъ крестьянъ въ концѣ царствованія Людовика XIV и передъ революціей. У Мишле, напр., положеніе ихъ въ концѣ XVIII вѣка такъ же безнадежно, какъ и въ началѣ этого вѣка. Если Тэнъ не объяснилъ, почему положеніе крестьянъ улучшилось, то это не его вина. Въ 70-хъ годахъ, когда онъ писалъ, вопросъ о крестьянскомъ землевладѣніи въ XVIII вѣкѣ и объ улучшеніи крестьянскаго быта къ концу этого вѣка былъ мало разработанъ.
Господствующей чертой крестьянскаго быта все же однако оставалась бѣдность, и изображеніе этой бѣдности представляло собою эффектную антитезу описанію Версаля и салоннаго быта.
Такая антитеза проявляется съ неменьшей рѣзкостью и со стороны духовной культуры.
Познакомивши читателя съ положеніемъ народной массы, Тэнъ описываетъ ея умственное состояніе и приходитъ къ слѣдующему заключенію: «Возьмите самый грубый мозгъ современнаго намъ крестьянина и отнимите у него всѣ идеи, которыя въ теченіе 80 лѣтъ входятъ въ него всякими путями: черезъ первоначальную школу, устроенную въ каждомъ селѣ, черезъ солдатъ, возвращающихся на родину послѣ семилѣтней службы, черезъ изумительное размноженіе книгъ, газетъ, желѣзныхъ дорогъ, путешествій и всякаго рода сообщеній — и вы будете имѣть понятіе о томъ, чѣмъ былъ простой французскій народъ до 1789 года».
Мѣткими фактами изображаетъ Тэнъ склонность къ жестокости, суевѣріе, невѣжество, легковѣріе массы, ея представленіе о королѣ и его всемогуществѣ, о его намѣреніи облагодетельствовать народъ, чему мѣшаютъ другіе классы- все это черты, которыя встрѣчаются въ простомъ народѣ всѣхъ странъ. Даже возставая противъ правительства, народъ полагаетъ, что исполняетъ волю короля. «Въ то время, когда избирали депутатовъ, въ Провансѣ разнесся слухъ, что лучшій изъ королей желаетъ, чтобы все и всѣ были равны, чтобы не было болѣе ни епископовъ, ни сеньёровъ, ни десятины, ни феодальныхъ правъ; чтобы не было болѣе ни титуловъ, ни отличій; что народъ будетъ избавленъ отъ всякихъ налоговъ, что впредь только два высшіе класса будутъ нести всѣ государственныя подати. Бывало еще лучше: когда грабили кассу сборщика податей въ Бриньолѣ, это дѣлалось при крикахъ: да здравствуетъ король! Крестьяне постоянно объявляютъ, что онъ предается грабежу и разрушенію согласно королевской волѣ. Позднѣе, въ Овернѣ крестьяне, поджигая замки, увѣряли, что имъ жалъ такъ поступать съ такими хорошими господами, но что они принуждены къ этому прямымъ приказомъ, они знаютъ, что его Величество такъ хочетъ»… «Да какъ и могло быть иначе! Прежде чѣмъ укорениться въ ихъ мозгу, всякая мысль должна сдѣлаться легендой, хотя бы нелѣпой, но простой, приноровленной къ ихъ пониманію, ихъ способностямъ, ихъ страхамъ и надеждамъ. Посаженная въ этой невоздѣланной, но плодородной почвѣ, легенда принимается, видоизмѣняется, разростается въ дикіе наросты, темную листву и ядовитые плоды. Всѣ предметы представляются (крестьянину) въ ложномъ свѣтѣ; онъ похожъ на ребенка, который при всякомъ поворотѣ дороги видитъ въ каждомъ кустѣ, въ каждомъ деревѣ — ужасное привидѣніе».