Поразительно легковѣріе французскихъ крестьянъ въ изолированныхъ провинціяхъ. Подобно тому, какъ при Петрѣ Великомъ на Волгѣ повѣрили слуху, что правительство будетъ забирать всѣхъ дѣвокъ, чтобъ вывезти ихъ за-границу и выдать тамъ за иностранцевъ, вслѣдствіе чего стали торопиться повѣнчать ихъ, — посѣщеніе англійскимъ путешественникомъ Юнгомъ Кагора вызвало слухъ, что ему поручено королевой подвести подъ городъ мины и взорвать его, а затѣмъ отправить на галеры всѣхъ жителей, которые останутся живы.
Чѣмъ сильнѣе воображеніе простого народа, тѣмъ слабѣе его пониманіе. «Хлѣба и отмѣны всѣхъ повинностей и сборовъ» — вотъ общій кличъ, и съ этимъ кличемъ толпа разоряетъ хлѣбные же магазины, грабитъ рынокъ, вѣшаетъ хлѣбниковъ, и вскорѣ оказывается недостатокъ въ хлѣбѣ. Архивы сеньёровъ, всѣ бумаги и документы сжигаются крестьянами, и вслѣдъ затѣмъ они не въ состояніи доказать своего права владѣнія на общинную землю. «Выпущенный на свободу звѣрь все разрушаетъ, при чемъ наноситъ раны самому себѣ и съ ревомъ наталкивается на преграду, которую нужно было обойти».
Причины такого безсмысленнаго неистовства толпы Тэнъ видитъ въ томъ, что у простого народа не оказалось достойныхъ вождей, а безъ организаціи — всякая толпа ничто иное, какъ стадо. Въ массахъ французскаго народа давно укоренилось неизлечимое недовѣріе относительно всѣхъ его естественныхъ вождей, къ вельможамъ, богачамъ, ко всѣмъ лицамъ, облеченнымъ властью и авторитетомъ. Но когда возставшая толпа отвергла своихъ естественныхъ вождей, она поневолѣ должна была подчиниться другимъ. Въ 1789 г. вожди готовы, «ибо за тѣмъ народомъ, который терпитъ, стоитъ народъ, который терпитъ еще болѣе, который постоянно находится въ возмущеніи; всегда подавленный, преслѣдуемый и вмѣстѣ съ тѣмъ презираемый — онъ ждетъ лишь случая, чтобъ выйти изъ своей норы и разнуздаться на просторѣ» — и вотъ Тэнъ выводитъ на свѣтъ какъ бы «озаренными молніей, предвѣстницей бури» всѣ нездоровые элементы, которые таитъ всякое общество и которыхъ особенно много породилъ старый порядокъ во Франціи благодаря разнымъ искусственнымъ преградамъ и жестокимъ запретительнымъ мѣрамъ, — это: браконьеры, контрабандисты, бродяги, нищіе-разбойники и пр. Народная масса, такъ враждебно настроенная къ существующему порядку, могла сдерживаться, заключаетъ Тэнъ, только вооруженной силой, т. е. съ помощью войска, но французское войско, въ свою очередь, раздѣленное на два слоя — привилегированныхъ и непривилегированныхъ, въ 1789 году было близко къ разложенію. Какъ скоро этотъ оплотъ будетъ снесенъ потокомъ, наводненіе зальетъ всю Францію, какъ гладкую равнину. — «У другихъ народовъ въ такихъ случаяхъ встрѣчались преграды: находились возвышенныя мѣстности, центры для убѣжища, какая- нибудь древняя ограда, гдѣ среди общаго смятенія часть населенія находила себѣ пріютъ. Здѣсь же все разрознено, всѣ разъединены и враждебны другъ другу. Утопія теоретиковъ осуществилась: дикое состояніе человѣка возвращается, это — дѣло монархической централизаціи, которая постоянно разъединяла интересы для того, чтобы свободнѣе властвовать. Въ результатѣ осталось облако отдѣльныхъ человѣческихъ пылинокъ, которыя кружатся и съ неудержимой силой всѣ сбиваются въ одну массу отъ слѣпой силы вѣтра».
Читатель Тэна уже знаетъ, откуда дуетъ эта слѣпая сила вѣтра; но чтобы окончательно убѣдить его въ этомъ, авторъ указываетъ на то, какъ составлялись cahiers третьяго сословія; какъ l’homme de loi, мелкій сельскій стряпчій, завистникъ и теоретикъ, овладѣваетъ крестьяниномъ. Въ этомъ заключается опасный симптомъ, указывающій на путь, которымъ пойдетъ революція: l’homme du peuple est endoctriné par l’avocat, l’homme à piqué se laisse mêner par l’homme à phrases.
Мы приблизились къ вѣнцу стройнаго зданія, которое возвелъ на нашихъ глазахъ историкъ. Связь между различными частями зданія установлена.
Доктрина, возникшая и развившаяся въ салонахъ среди привилегированныхъ классовъ, достигла народной массы, гдѣ она произведетъ взрывъ. Завѣщаніе, которое оставила послѣ себя королевская Франція, — или мораль, которую нашъ историкъ извлекъ изъ изученія стараго порядка, заключается въ слѣдующемъ: «Такимъ образомъ, нѣсколько милліоновъ дикихъ пущены на свободу нѣсколькими тысячами болтуновъ, и политика, обсуждаемая въ кофейняхъ, находитъ себѣ истолкователей и исполнителей въ уличной толпѣ. Съ одной стороны грубая сила поступаетъ на служеніе радикальному догмату; съ Другой стороны, радикальный догматъ отдаетъ себя въ распоряженіе грубой силѣ. И вотъ, въ разрушенной Франціи остаются только эти двѣ власти на развалинахъ всего остального».
* * *
Предшествующій обзоръ книги Тэна о «Старомъ порядкѣ» показываетъ, что никогда еще генетическій методъ, внесенный Токвилемъ въ объясненіе революціи 1789 года, не былъ такъ широко и плодотворно примѣненъ къ этому событію, какъ въ книгѣ Тэна. Строеніе стараго общества, его настроеніе, господствовавшія въ обществѣ идеи, воспитаніе и направленіе ума французовъ XVIII вѣка, все это изображено и оцѣнено по отношенію къ его вліянію на слѣдующую эпоху. Предъ нами напередъ очерчены дѣятели грядущей революціи: гуманизированная и ослабѣвшая власть, салонная аристократія, интеллигентъ, воспитанный на идеяхъ XVIII вѣка, и народъ (le peuple) съ своей особой коллективной психологіей. Никогда еще историческая эпоха не была такъ ярко освѣщена предшествующей ей эпохою.
Указывая на эти достоинства книги Тэна, нельзя не упомянуть и о выразительномъ, мѣткомъ и конкретномъ языкѣ его. Чтобы дать о немъ понятіе, мы приведемъ нѣсколько образчиковъ въ оригиналѣ, чтобы не лишить ихъ присущей имъ оригинальности.
Вотъ, напр., описаніе салона: «De la voûte sculptée et peuplée d’amours folâtres descendent, par les guirlandes de fleurs et de feuillage, les lustres flamboyants dont les hautes glaces multiplient la splendeur; la lumière rejaillit à flots sur les dorures, sur les diamants, sur les têtes spirituelles et gaies, sur les fins corsages, sur les énormes robes enguirlandées et chatoyantes. Les paniers des dames rangées en cercle ou étagées sur les banquettes forment un riche escalier couvert de perles, d’or, d’argent, de pierreries, de paillons, de fleurs, de fruits avec leurs fleurs groseilles, cerises, fraises artificielles; c’est un gigantesque bouquet dont l’oeil a peine à soutenir l’éclat. Point d’habits noirs comme aujourd’hui pour faire disparate. Coiffés et poudrés, avec des boucles et des noeuds, en cravattes et manchettes de dentelle, еn habits et vestes en soie feuille morte, rose tendre, bleu céleste, agrémentés de broderies et galonnés d’or, les hommes sont aussi parés que les femmes. Hommes et femmes on les a choisis un à un; ce sont tous des gens du monde accomplis, ornés de toutes les grâces que peuveut donner la race, l’éducation, la fortune, le loisir et l’usage; dans leur genre ils sont parfaits».
Вотъ нѣсколько словъ о послѣдней порѣ этихъ салоновъ: «De toutes parts, au moment où ce monde finit, une complaisance mutuelle, une douceur affectueuse vient, comme un souffle tiède et moite d’automne, fondre ce qu’il y avait encore de dureté dans sa sécheresse et envelopper dans un parfum de roses mourantes les élégances de ses derniers instants».
О перемѣнѣ, какая произошла во французскомъ языкѣ подъ вліяніемъ классическаго духа, Тэнъ говоритъ: «On en ôte (изъ языка) quantité de mots expressifs et pittoresques, tous ceux qui sont crus, gaulois ou naïfs, tous ceux qui sont locaux et provinciaux ou personnels et forgés, toutes les locutions familières et proverbiales, nombre de tours familiers brusques et francs, toutes les métaphores risquées et poignantes, presque toutes ces façons de parler inventées et primesautières qui par leur éclair soudain font jaillir dans l’imagination la forme colorée exacte et complète des choses, mais dont la trop vive secousse choquerait les bienséances de la conversation polie».
Совершенно противоположенъ этому языкъ самого Тэна съ его locutions brusques et franches, съ его métaphores risquées: «Sauf Buffon tous mettent dans leur sauce des piments, c’est — à — dire des gravelures ou des crudités. Dans ses deux grands romans Diderot les jette à pleines mains, comme en un jour d’orgie. A toutes les pages de Voltaire ils croquent sous la dent comme autant de grains de poivre. Vous les retrouvez, non pas piquants, mais âcres et d’une saveur brûlante dans la Nouvelle Héloïse, en vingt endroits de l’Emile et d’un bout à l’autre des Confessions».
Характеристику Вольтера, чрезвычайно живую и мѣткую, но которую было бы длинно приводить цѣликомъ, онъ заканчиваетъ словами: «Le merveilleux chef d’orchestre qui depuis cinquante ans menait le bal tourbillonant des idées graves ou court-vêtues, et qui, toujours en scène, toujours en tête, conducteur reconnu de la conversation universelle, fournissait le motif, donnait le ton, marquait la mesure, imprimait l’élan et lançait le premier coup d’archet».
Состояніе умовъ передъ революціей описано въ нѣсколькихъ словахъ слѣдующимъ образомъ: «Dans ce grand vide des intelligences les mots indéfinis de liberté, d’égalité, de souveraineté du peuple, les phrases ardentes de Rousseau et de ses successeurs, tous les nouveaux axiomes flambent comme des charbons allumés et dégagent une fumée chaude, une vapeur enivrante. La parole gigantesque et vague s’interpose entre l’esprit et les objets; tous ses contours sont brouillés et le vertige commence».
Пробужденіе въ образованномъ обществѣ соціальнаго вопроса облечено въ реалистическій образъ, поражающій читателя своей изысканной простотой и контрастомъ между будничнымъ явленіемъ, о которомъ идетъ рѣчь, и соціальной идеей, такимъ способомъ выражаемой. «C’est entre 1750 et 1760 que les oisifs qui soupent commencent à regarder avec compassion et alarme les travailleurs qui ne dînent pas».