Мысль, что революціонная теорія была безсознательно взлелѣяна аристократическими салонами, выражена въ граціозной параболѣ: «Une fois la chimère est née, ils la recueillent chez eux comme un passe-temps de salon, ils jouent avec le monstre tout petit, encore innocent, enrubanné comme un mouton d’églogue; ils n’imaginent pas qu’il puisse jamais devenir une bête enragée et formidable; ils le nourrissent; ils le flattent, puis de leur hôtel ils le laissent descendre dans la rue».
Если бы кому нибудь показалось, что этотъ образъ внушенъ Тэну нерасположеніемъ къ революціи, тотъ пусть прочтетъ поразительно аналогическое мѣсто у Герцена, написанное за много лѣтъ до книги Тэна: «не существуютъ эти удивительныя гостиныя, гдѣ подъ пудрой и кружевами — аристократическими ручками взлелѣяли и откормили аристократическимъ молокомъ львенка, изъ котораго выросла исполинская революція» {17}).
Мы дошли до момента, когда «химера» выпущена на улицу; въ слѣдующемъ томѣ Тэнъ описываетъ, какъ она выростаетъ и овладѣваетъ Франціей.
Народовластіе въ монархіи — Démocratie royale.
2 Національная гвардія штыками заграждаетъ путь королю.
Глава третья Анархія
1. Анархія стихійная
Всѣ предшественники Тэна въ исторіи революціи начинали ее съ изображенія параднаго зрѣлища въ Версали — въ королевской залѣ «Увеселеній» (des Menus Plaisirs), когда послѣ долгаго промежутка собрались въ послѣдній разъ Генеральные Штаты Франціи. Тэнъ поступилъ иначе. Онъ сразу показываетъ читателю подполье блестящей обстановки, которое должно было поглотить и короля-освободителя и большинство тѣхъ тысячи двухсотъ депутатовъ, привѣтствовавшихъ его своимъ восторженнымъ Vive le Roi.
Извѣстно, что когда герцогъ Ларошфуко-Ліанкуръ разбудилъ Людовика XVI, чтобы сообщить ему о взятіи Бастиліи, король воскликнулъ: «Такъ это бунтъ!» — (c’est, donc une révolte). «Нѣтъ, сиръ, возразилъ герцогъ, — это революція». Въ томъ-то и было дѣло, что оказался правъ не король, а герцогъ, и ошибка не только Людовика XVI, но и всего его правительства заключалась именно въ томъ, что они не сознавали, съ чѣмъ имѣютъ дѣло, а именно съ кореннымъ государственнымъ переворотомъ. Но Тэнъ несогласенъ ни съ королемъ, ни съ герцогомъ, и прибавляетъ отъ себя: «событіе было еще серьезнѣе». Власть не только ускользнула изъ рукъ короля, но и не попала въ руки Національнаго собранія; она волочилась по землѣ, была въ рукахъ спущенной съ цѣпи толпы, въ рукахъ насильственнаго и, возбужденнаго сброда, который подбиралъ ее, какъ брошенное на улицѣ оружіе. На дѣлѣ уже не существовало болѣе правительства, искусственное общественное зданіе рушилось цѣликомъ — все возвратилось къ первобытному состоянію. То была не революція, «а разложеніе». Ce n’était pas une révolution, mais une dissolution.
Въ этомъ выраженіи, избранномъ нашимъ историкомъ для характеристики состоянія Франціи въ 1789 года, заключается новая, свѣжая мысль, внесенная имъ въ объясненіе французской революціи. Онъ хочетъ этимъ сказать, что не однѣ ошибки правительства, не одна только близорукость и нерѣшительность Людовика XVI и его министровъ — не одно только доктринерство и честолюбіе депутатовъ третьяго штата повергли Францію въ пучину революціи. Дѣло было въ томъ, что реформа, на которую наконецъ рѣшился Людовикъ XVI и ради которой онъ созвалъ Генеральные Штаты, застала французское общество и народную массу въ состояніи полнаго разложенія, совершенной анархіи, умственной и политической. Внезапность и стремительность этой неожиданно и повсемѣстно нахлынувшей анархіи Тэнъ выражаетъ словомъ l'anarchie spontanée и это выраженіе служитъ ему для обозначенія всей первой книги его перваго тома революціи.
Парижъ игралъ такую руководящую роль въ исторіи революціи, что, естественно, всегда сосредоточивалъ на себѣ вниманіе ея историковъ. Въ виду этого и установилось общепринятое мнѣніе, что взятіе Бастиліи толпой 14 іюля было сигналомъ для анархіи, овладѣвшей селами и городами Франціи. Тэнъ расширилъ и углубилъ вопросъ. Королевское правительство потому было такъ безсильно по отношенію къ парижской толпѣ, что уже нигдѣ не имѣло опоры, что уже повсюду толпа разнуздалась, не повиновалась мѣстнымъ властямъ, а эти послѣднія не подчинялись центральному правительству. Анархія повсемѣстно водворилась прежде, чѣмъ она была офиціально признана правительствомъ въ Парижѣ.
Понятно, какъ много свѣта можетъ внести эта точка зрѣнія въ исторію революціи. Посмотримъ же, какъ объясняетъ Тэнъ возникновеніе этой «самородной анархіи». Его изложеніе поучительно не для одной только исторіи французской революціи. Лѣто 1788 года было чрезвычайно знойно и хлѣбъ плохо уродился, а передъ самой жатвой градъ уничтожилъ ее на пространствѣ 60 льё отъ Нормандіи до Шампаньи. Крайне суровая зима довершила бѣдствіе: въ декабрѣ Сена замерзла отъ Парижа до Гавра. Весною 1789 повсюду обнаружился голодъ. Во многихъ приходахъ четвертая часть населенія нищенствовала; въ Лотарингіи «половина его умираетъ съ голода»; въ Парижѣ число недостаточныхъ утроилось: на рынкахъ нѣтъ хлѣба; передъ 14-мъ іюля голодъ далъ себя чувствовать еще сильнѣе. Читатель найдетъ у Тэна подробно составленный обзоръ проявленій голода и сопровождавшихъ его бѣдствій — безработицы, раздраженія отъ напраснаго ожиданія толпы у дверей пустыхъ хлѣбныхъ лавокъ и тревожный страхъ при мысли, что завтра совсѣмъ не будетъ хлѣба.
Что голодъ игралъ роль въ революціи 1789 г., было и прежде извѣстно, но никогда еще вліяніе этого стимула на тогдашнія событія не было изображено съ такою осязательностью, какъ у Тэна. Описаніе бѣдствій, порожденныхъ неурожаями въ различныхъ мѣстностяхъ Франціи, дало Тэну, кромѣ того, возможность привести различные факты, показывавшіе попеченіе правительственныхъ органовъ и великодушіе многихъ лицъ изъ привилегированныхъ классовъ, спѣшившихъ оказать помощь страждущимъ; — съ другой же стороны, Тэнъ пользуется этимъ случаемъ, чтобы высказать свой взглядъ на основы общественнаго устройства и характеръ народной массы. «Всеобщее повиновеніе, на которомъ зиждется общественный порядокъ, зависитъ часто отъ одного градуса температуры, увеличивающаго лѣтній зной или зимній холодъ». По крайней мѣрѣ это было такъ, по мнѣнію Тэна, во Франціи, гдѣ въ XVIII в. общее благосостояніе было столь мало обезпечено, «что простой народъ едва могъ жить, когда хлѣбъ былъ дешевъ, и чуть не умиралъ (se sentait mourir), когда онъ становился дорогъ», такъ что подъ вліяніемъ этого страха легко пробуждался «животный инстинктъ». Тэнъ замѣчаетъ, что при Людовикахъ XIV и XV народу приходилось еще чаще поститься и страдать, а между тѣмъ въ то время мятежи, круто и быстро усмиряемые, были только мѣстными и непродолжительными смутами. Почему же голодовка 1789 года имѣла такія роковыя послѣдствія? Потому, — отвѣчаетъ Тэнъ, — что «стѣна, служившая оградой для общества, была прежде слишкомъ высока. Но вотъ въ ней оказалась трещина. Вся стража ея — духовенство, дворянство, третье сословіе, литераторы, политики, самое правительство начинаютъ пробивать въ ней широкую брешь. Въ первый разъ бѣдняки усматриваютъ выходъ и они бросаются туда сначала кучками, потомъ толпами, и мятежъ становится столь же общимъ, какъ прежде было всеобщимъ смиреніе».
Отчего же это случилось? Оттого, что неудовольствіе и тревога народной массы, вызванныя голодомъ, совпали съ началомъ административнаго преобразованія, реформы. Въ 1787 году во Франціи были введены, подъ именемъ «провинціальныхъ собраній», земскія собранія изъ депутатовъ трехъ штатовъ. Подъ руководствомъ провинціальныхъ собраній дѣйствовали волостныя и приходскія собранія. Весь административный механизмъ преобразованъ. Этимъ новымъ собраніямъ поручены распредѣленіе и сборъ податей и завѣдываніе общественными работами. Вслѣдствіе этого прежніе органы администраціи, интенданты и ихъ подчиненные, утратили три четверти своего авторитета. Граница между старымъ и новымъ начальствомъ опредѣлена неточно и вслѣдствіе этого «повелѣвающая власть становится шаткой». «Подданные не чувствуютъ болѣе на своихъ плечахъ тяжести той руки, которая одна, безъ посторонняго вмѣшательства, ихъ сгибала, толкала и заставляла идти впередъ». Мало этого, по распоряженію провинціальныхъ собраній созываются сходки для приведенія въ извѣстность того, какую часть крестьянскаго дохода поглащаютъ налоги, сколько въ каждомъ приходѣ привилегированныхъ, какъ велико ихъ состояніе и какую сумму доставила бы казнѣ уплата налоговъ, отъ которыхъ они избавлены… Крестьяне послѣ этихъ сходокъ начинаютъ задумываться о своемъ бѣдственномъ положеніи и понимать его причины. Слѣдуя своему натуралистическому методу, Тэнъ такъ изображаетъ вліяніе мѣстнаго самоуправленія на настроеніе сельскихъ обитателей: «Представьте себѣ почтовую лошадь, въ головѣ которой вдругъ бы блеснулъ лучъ разума и озарилъ ей породу лошадей, а съ другой стороны — породу людей, и затѣмъ вообразите, если вы въ состояніи, какія новыя мысли представились бы этой лошади сначала на счетъ ямщиковъ, которые ею правятъ и ее подгоняютъ, а потомъ на счетъ доброжелательныхъ путешественниковъ и дамъ, сожалѣющихъ о ней, но прибавляющихъ къ тяжести повозки собственный грузъ и багажъ».