Этимъ способомъ Тэнъ подготовляетъ своихъ читателей къ главному выводу, который онъ извлекаетъ изъ описанія парижской черни и демагоговъ 1789 года. «Такимъ образомъ, посредствомъ невольнаго просѣванія (triage involontaire) партія, захватывающая власть, набирается лишь изъ людей яростныхъ убѣжденій и свирѣпыхъ дѣйствій (ne se compose que des esprits violents et des mains violentes). Самопроизвольно и безъ предварительнаго соглашенія, буйные сумасшедшіе оказываются въ союзѣ съ опасными звѣрями и, при возрастающемъ несогласіи между собою законныхъ властей, этотъ незаконный союзъ все разрушаетъ передъ собой».
На ряду съ законными властями возникаетъ новая сила, законодательный органъ улицы и городской площади, анонимный, безотвѣтственный, необузданный, пришпоренный теоріями кофейныхъ, паѳосомъ театровъ, мозговыми галлюцинаціями — а кулаки, только что все переломавшіе въ слободѣ Сентъ-Антуанской, — его тѣлохранители и исполнители!
Два электрическихъ тока противоположныхъ полюсовъ — злоба рабочаго и фраза безпочвеннаго интеллигента встрѣтились. Цѣпь замкнулась, ударъ долженъ былъ разразиться!
Онъ разразился 14 іюля взятіемъ Бастильи. Поводомъ къ погрому Бастильи послужила отставка Неккера. Но участь Бастильи была давно уже рѣшена. Уже въ наказахъ шла рѣчь объ ея разрушеніи. Этотъ фортъ (острогъ), стоявшій когда-то на окраинѣ Парижа, обратился за ненадобностью въ настоящій острогъ — государственную тюрьму. Онъ предназначался для лицъ административно заключенныхъ, и хотя въ началѣ революціи былъ почти пустъ — въ немъ было только семь заключенныхъ — фальшивые монетчики и умалишенные — былъ ненавистенъ своимъ прошлымъ. Поэтому разрушеніе Бастильи было привѣтствовано во Франціи и внѣ ея какъ символъ паденія деспотизма и наступленія свободы. Это разрушеніе воспѣвали въ стихахъ и праздновали иллюминаціями въ Англіи, Германіи и въ Петербургѣ. Но паденіе Бастильи имѣло на практикѣ другое значеніе. Для французскихъ крестьянъ оно стало призывомъ къ разрушенію мѣстныхъ Бастилій, т. е. помѣщичьихъ замковъ, въ башняхъ которыхъ сохранялись старинные инвентари съ обозначеніемъ повинностей чиншевиковъ, подвластныхъ сеньёру. Парижу же взятіе Бастилии принесло полную автономію съ самостоятельной сорокатысячной милиціей — національной гвардіей. Но если Парижъ выдѣлился изъ государства, то въ то же время въ немъ самомъ возникла изъ его кварталовъ (секцій) 60 независимыхъ республикъ, не говоря о Пале-Роялѣ и независимой, анархической толпѣ.
4 Взятіе Бастиліи. 14 іюля 1789 г.
Въ виду этого двойного значенія погрома Бастилии и въ исторіографіи можно отмѣтить два теченія. Апологеты революціи, какъ Мишле, приходятъ въ восторгъ отъ ея разрушенія, представляютъ это событіе, какъ геройскій подвигъ, совершенный людьми, сознательно шедшими на смерть, чтобы навсегда освободить Францію отъ деспотизма. Тэнъ первый взглянулъ на взятіе Бастилии съ другой стороны; позднѣйшія изслѣдованія — Борда, Функъ-Брентано и др. — еще болѣе выяснили вопросъ въ этомъ направленіи. 12 іюля Пале-Рояль отвѣчаетъ крикомъ злобы на извѣстіе объ отставкѣ Неккера. Камиллъ Демуленъ становится на столъ и объявляетъ, что дворъ замыслилъ Варѳоломейскую ночь противъ патріотовъ; толпа бѣжитъ вооружаться, грабитъ магазины оружейниковъ, наконецъ захватываетъ въ домѣ для инвалидовъ цѣлый арсеналъ оружія съ пушками; стоявшій въ Парижѣ полкъ французской гвардіи, развращенный въ Пале- Роялѣ, переходитъ къ мятежникамъ и встрѣчаетъ залпомъ кавалерію, высланную очистить улицы и площади отъ толпы. «Разбойники, вооруженные пиками и дубинами, грабятъ дома, съ крикомъ: оружія и хлѣба». Одна изъ шаекъ врывается въ монастырь Лазаристокъ, разрушаетъ библіотеку, картины, оконныя рамы, проникаетъ въ подвалъ и напивается; сутки спустя тамъ оказались мертвые и умирающіе — въ ихъ числѣ женщина въ послѣднемъ періодѣ беременности.
«Подонки общества всплыли наверхъ», заключаетъ Тэнъ. Очевидцы говорятъ съ ужасомъ о томъ, чего они были свидѣтелями. Новый «мэръ» Парижа, Бальи, заявляетъ, «что въ теченіе двухъ дней и двухъ ночей Парижъ рисковалъ подвергнуться грабежу», а панегиристъ революціи, Дюссо, признается, что онъ присутствовалъ, какъ ему казалось, при полномъ разложеніи общества».
Наконецъ на третій день раздался лозунгъ: «На Бастилью». Толпа стала пробовать награбленныя ею ружья и съ 10 часовъ до 5 палила изъ нихъ въ толстыя стѣны Бастилии, а всѣ сосѣднія улицы были полны зрителей; въ ихъ числѣ много и элегантныхъ дамъ, оставившихъ свои экипажи на нѣкоторомъ разстояніи.
Какъ всѣ офиціальные защитники стараго порядка, комендантъ Бастильи, Делоне, не думалъ о серьезной защитѣ съ своимъ маленькимъ гарнизономъ въ сотню инвалидовъ и 30 швейцарцевъ. Онъ принималъ разныя депутаціи и обѣщалъ не стрѣлять. Онъ приказалъ стрѣлять, лишь когда толпа ворвалась въ наружный дворъ и пыталась проникнуть внутрь крѣпости. Но гарнизонъ струсилъ при видѣ пушекъ, которыя были привлечены, и гвардейцевъ, занявшихъ первые ряды осаждающихъ. Когда комендантъ бросился къ пороховому погребу, чтобы взорвать его, часовой его не пустилъ. Гарнизонъ сдался на честномъ словѣ, что жизнь защитниковъ будетъ пощажена, и спустилъ подъемный мостъ. Но толпа, ворвавшаяся вслѣдъ за передовыми побѣдителями, не хотѣла слышать о пощадѣ и произвела между плѣнными рѣзню. Делоне выволокли изъ Бастильи, всю дорогу подвергали истязаніямъ, продолжавшимся еще долго надъ трупомъ, наконецъ поваренокъ отрѣзалъ ему своимъ ножомъ голову, которую носили по улицамъ на шестѣ. На Новомъ мосту шествіе остановилось предъ статуей Генриха IV; трижды предъ нею наклонили голову убитаго со словами: «кланяйся твоему господину».
«Sous le boucher, on voit apparaître le gamin», заключаетъ Тэнъ.
Также безобразны, безсмысленны и жестоки были дѣйствія разсвирѣпѣвшей толпы въ самой Бастильѣ. Особенность народнаго мятежа заключается въ томъ, что при всеобщемъ неповиновеніи дурныя страсти такъ же свободны, какъ и благородныя побужденія, и что герои не въ состояніи сдержать убійцъ. Толпа щадитъ швейцарцевъ, стрѣлявшихъ въ нее, ибо по костюму принимаетъ ихъ за арестантовъ; а тому инвалиду, который помѣшалъ коменданту взорвать пороховой погребъ и который этимъ спасъ цѣлый кварталъ Парижа, отрубаетъ руку и, повѣсивши несчастнаго, носитъ его руку по улицамъ въ тріумфальномъ шествіи. Впечатлѣніе, которое производитъ на читателей описаніе этого дикаго разгула парижской черни, еще усиливается элегическимъ контрастомъ, которымъ Тэнъ заключаетъ свою мрачную картину. Въ вечеръ послѣ убійства Фулона и Бертье толпа опять тѣснится въ Пале — Роялѣ; въ одномъ изъ его маленькихъ ресторановъ сидятъ за ужиномъ поваръ, отрѣзавшій голову коменданту Делоне и солдатъ, вырвавшій сердце у Бертье — съ своимъ трофеемъ. Но народъ, толпящійся подъ окнами, требуетъ себѣ трофей — убійцы выбрасываютъ его изъ окна и спокойно продолжаютъ свой ужинъ, въ то время, какъ внизу съ торжествомъ носятъ по саду сердце, воткнувши его въ букетъ изъ бѣлыхъ гвоздикъ. «Вотъ зрѣлище, которое представляетъ этотъ садъ, гдѣ годъ тому назадъ свѣтское общество въ нарядныхъ туалетахъ собиралось побесѣдовать по окончаніи онеры, и нерѣдко до двухъ часовъ ночи подъ мягкимъ сіяніемъ луны прислушивалось то къ скрипкѣ Сенъ- Жоржа, то къ прелестному голосу Гарата».
Для полной картины анархіи, овладѣвшей Парижемъ, нужно съ этимъ всемогуществомъ преступной толпы сопоставить безсиліе и безучастіе революціоннаго правительства. Національное собраніе, которое такъ смѣло смѣстило монархію, оказалось совершенно безпомощнымъ и заискивающимъ передъ охлократіей. Мятежъ восхваляется ораторами Собранія: никто изъ убійцъ не разыскивается, зато Національное собраніе назначаетъ слѣдственную комиссію для разслѣдованія «заговора министровъ». — «Побѣдителямъ Бастильи» назначаютъ награды; объявляютъ, что они спасители Франціи. Превозносятъ народъ, его великій смыслъ, его великодушіе, его справедливость. Преклоняются предъ этимъ новымъ государемъ; ему публично повторяютъ, офиціально и въ печати и въ Собраніи, что онъ обладаетъ всѣми добродѣтелями, всѣми правами, всѣми полномочіями. Если онъ проливалъ кровь, то это по недосмотру, вслѣдствіе провокаціи и всегда руководясь безошибочнымъ инстинктомъ. «Къ тому же, какъ выразился одинъ изъ депутатовъ: развѣ эта кровь уже такъ чиста?» — «Большинство предпочитаетъ вѣрить въ теоріи своихъ книжекъ, чѣмъ опыту собственныхъ глазъ: они пребываютъ въ идилліи, которую они себѣ вообразили. Въ лучшемъ случаѣ ихъ мечта, покинувъ настоящее, ищетъ убѣжища въ грядущемъ; завтра, когда конституція будетъ готова, народъ, сдѣлавшись счастливымъ, опять станетъ и мудрымъ: примиримся же съ бурей, которая гонитъ насъ въ такую прекрасную гавань».