Нельзя не признать, что въ живой, пластической характеристикѣ Національнаго собранія, которую мы могли намѣтить здѣсь только въ общихъ чертахъ, Тэнъ обнаружилъ свою обычную наблюдательность и что многіе изъ его упрековъ совершенно справедливы.
Національное собраніе было не только первымъ демократическимъ правительствомъ во Франціи, но и вообще представляетъ собою первую политическую арену, на которой демократія могла свободно развернуть свои силы, испробовать свои теоріи и осуществить свои идеалы. Отъ этой юной демократіи, которая въ своемъ наивномъ энтузіазмѣ полагала, что вмѣстѣ съ новыми лучшими принципами переродились и самые люди, — нельзя было требовать той внутренней дисциплины и того самообладанія, которыя выработываются только борьбой, нельзя было требовать убѣжденія, добываемаго только опытомъ, что политическая жизнь слагается изъ равновѣсія различныхъ силъ и что политическій прогрессъ достигается путемъ сдѣлокъ. Депутаты 1789 г. не походили на римскихъ сенаторовъ, которые греческому послу показались сонмомъ царей и которые говорили только, когда доходила до нихъ очередь и консулъ обращался къ нимъ лично съ вопросомъ, — въ римскомъ сенатѣ царилъ духъ чинныхъ патриціевъ, уважавшихъ существующее какъ порядокъ, установленный богами, и этотъ сенатъ былъ составленъ исключительно изъ лицъ, выросшихъ въ военной дисциплинѣ. Національное же собраніе состояло изъ людей, жаждавшихъ высказать то, что такъ долго у всѣхъ таилось на сердцѣ, и вѣрившихъ, какъ гуманисты временъ ренесанса, что наступила весна человѣчества, что теперь только и стоитъ жить и дѣйствовать. Этимъ объясняется то, что самыя важныя постановленія принимались иногда случайно, по предложенію малоизвѣстныхъ депутатовъ, имена которыхъ сохранились въ исторіи только благодаря этому поводу. Нѣкоторыя изъ свойствъ Національнаго собранія можно объяснить тогдашнимъ воспитаніемъ или національнымъ характеромъ французовъ. Тэнъ приводитъ, напримѣръ, замѣчаніе современника революціи, — женевца Дюмона, что если бы набрать на улицахъ Лондона и на улицахъ Парижа случайную толпу человѣкъ въ 100 и предложить имъ взять на себя управленіе страной, то въ Парижѣ на это согласились бы 99 изо 100, а въ Лондонѣ 99 изо 100 отказались бы. Дюмонъ прибавляетъ, что французы считаютъ себя способными побѣдить всѣ препятствія — avec ни peu d'esprit. Это очень вѣрно, но стоитъ только немного всмотрѣться въ исторію разныхъ демократій, чтобы убѣдиться, что во всякой крайней демократіи всякій считаетъ себя достойнымъ быть министромъ и генераломъ и всякій грамотей — способнымъ трактовать о всѣхъ безъ исключенія ученыхъ или спеціальныхъ предметахъ.
Когда третье сословіе выбирало депутатовъ, оно имѣло въ виду борьбу съ привилегированными классами и съ абсолютизмомъ, и потому естественно, что оно брало своихъ вождей не изъ числа интендантовъ, военныхъ командировъ и членовъ парламентской магистратуры, которые въ большинствѣ были заинтересованы въ сохраненіи стараго порядка, — а, напротивъ, изъ той среды, которая наиболѣе сочувствовала новымъ демократическимъ стремленіямъ. Но преобладаніе идеологовъ надъ земскими людьми объясняется не одними политическими тенденціями. Малуэ, сужденіямъ котораго Тэнъ такъ довѣряетъ, сознается, что во время выборовъ онъ былъ изумленъ скудостью въ тогдашней Франціи независимыхъ землевладѣльцевъ, и на этомъ основаніи онъ считалъ невозможнымъ для Франціи конституціонный образъ правленія. Если при этомъ принять во вниманіе, что громадное большинство этихъ независимыхъ по своему положенію людей принадлежало къ дворянству, имѣвшему свое особое представительство, то становится яснымъ, почему въ 1789 г. выборъ въ депутаты отъ третьяго сословія палъ преимущественно на людей наиболѣе пропитанныхъ демократическими идеями. А при такомъ положеніи дѣла руководителями общественнаго движенія естественно сдѣлались адвокаты, которые благодаря своей профессіи, пріучающей ихъ прислушиваться къ настроенію своей аудиторіи и угождать ей, должны выдаваться и пользоваться популярностію во всякомъ демократическомъ обществѣ{23}. Мы по этому поводу дополнимъ изложеніе Тэна очень интереснымъ замѣчаніемъ астронома Бальи о роли, которую пришлось тогда играть адвокатамъ и литераторамъ. «Я долженъ замѣтить, — говоритъ Бальи въ своихъ мемуарахъ {24}), — о собраніи парижскихъ избирателей, — а это примѣнимо и вообще къ тогдашней Франціи, — что «литераторы» {25}) пользовались въ немъ большимъ нерасположеніемъ. Между тѣмъ они (les gens de lettres) — самые просвѣщенные люди, если не относительно каждаго частнаго предмета, то, по крайней мѣрѣ, относительно общихъ вопросовъ, и это оттого, что имъ приходилось болѣе другихъ упражнять свой умъ, и они лучше знаютъ, какимъ образомъ его примѣнить къ дѣлу». Бальи объясняетъ неуспѣхъ литераторовъ на выборахъ тѣмъ, что ихъ было не много; «въ собраніи было два господствовавшихъ класса — купцы и адвокаты; — купцы мало знаютъ литераторовъ, а что касается до адвокатовъ, которые были въ состояніи ихъ оцѣнить, то между ними всегда существуетъ соперничество». Но затѣмъ Бальи приводитъ еще другую, болѣе существенную причину: «философъ, — говоритъ онъ, — любитъ свободу, онъ знаетъ достоинство человѣка, но онъ требуетъ всего болѣе, чтобы миръ не былъ нарушенъ вокругъ него; онъ хочетъ, чтобы свѣтъ распространялся, чтобы человѣкъ вступилъ въ свои права, но постепенно и безъ усилій; онъ опасается толчковъ и насильственныхъ революцій. Причина этого очень проста: онъ сравниваетъ то, что хотятъ купить, съ той цѣной, которую за это надо дать. Когда великій народъ захочетъ свободы, ничто не можетъ помѣшать ему достигнуть ея. Мудрецъ думаетъ, что этотъ естественный срокъ не слѣдуетъ насильственно сокращать; въ своихъ разсчетахъ онъ принимаетъ въ соображеніе и плюсъ, и минусъ, и полагаетъ, что извѣстный минусъ предпочтительнѣе плюса, купленнаго общественными бѣдствіями и кровью нашихъ братьевъ».
Все, что составляетъ причину неуспѣха философовъ въ сильно возбужденномъ обществѣ и въ минуту взрыва демократическихъ страстей, — доставляло, напротивъ, популярность людямъ, привыкшимъ аппелировать къ страстямъ, сообразоваться съ настроеніемъ общества и подниматься на этой волнѣ — людямъ, неразборчивымъ на средства, лишь бы достигнуть извѣстнаго эффекта, ихъ ближайшей цѣли. Понятно, что такимъ образомъ адвокаты были не только естественными, то-есть неизбѣжными, но и лучшими вождями для того общества, которое желало демократическаго переворота во что бы то ни стало, и Бёркъ былъ такъ же правъ, когда онъ поставилъ въ вину адвокатамъ неистовства революціи, какъ и первый президентъ Національнаго собранія, знаменитый ученый Бальи (l’homme juste, какъ онъ названъ въ протоколѣ парижскихъ избирателей), приписавшій имъ съ полной признательностію успѣхъ революціи.
Но, кромѣ того, опредѣляя вліяніе адвокатовъ на революцію, не слѣдуетъ забывать, что они были обязаны этимъ вліяніемъ не только своему профессіональному характеру, своей наклонности увлекаться господствующими мнѣніями и опережать ихъ, но что причина, ихъ преобладанія имѣетъ болѣе глубокіе историческіе корни. Адвокаты были не только естественными вождями воинствующей демократіи, но, можно сказать, ораторами многочисленнаго и могущественнаго класса, значеніе котораго восходитъ до самой ранней эпохи французской монархіи и который оставилъ глубокіе слѣды въ судьбахъ французскаго народа. Это тотъ классъ, изъ котораго выходили средневѣковые легисты и къ которому во время французской революціи принадлежало почти все чиновничество. Замѣчательно, что во Франціи этотъ классъ всегда имѣлъ много точекъ соприкосновенія и много общаго въ умственномъ складѣ съ низшимъ духовенствомъ. Какъ въ средніе вѣка классъ чиновниковъ — клерки — въ значительной степени набирался изъ духовенства и изъ духовныхъ школъ, такъ и во время революціи почти всѣ curés оказались на сторонѣ адвокатовъ (leurs pareils). И въ средніе вѣка этотъ классъ клерковъ, легистовъ и адвокатовъ противопоставлялъ исторически сложившимся «кутюмамъ» сухую догму, выведенную изъ римскаго права, былъ главнымъ врагомъ феодальныхъ притязаній и церковной автономіи, и съ неумолимой логикой теоретиковъ проводилъ въ жизнь отвлеченную идею государственнаго единства и государственнаго интереса. Но такъ какъ въ средніе вѣка отвлеченное государство слагалось изъ конкретныхъ феодальныхъ формъ подъ знаменемъ монархіи, то эти клерки и легисты были самыми вѣрными слугами монархіи, и не одинъ изъ нихъ поплатился своей жизнью за слишкомъ ревностныя услуги, оказанныя королю противъ феодальнаго строя. Но уже тогда эти защитники государства были очень склонны къ демократическимъ тенденціямъ и охотно сводили, слѣдуя римскимъ юристамъ, власть короля на народную волю. Въ 1789 же г., когда можно было окончательно побѣдить феодализмъ только на основаніи принципа народовластія, и когда монархія оказалась на сторонѣ «стараго порядка», этотъ классъ естественно предался безъ всякихъ сдержекъ своимъ демократическимъ инстинктамъ и своей наклонности преобразовать существующее во имя отвлеченной политической теоріи, и сдѣлался такимъ же ревностнымъ слугой народовластія, какъ прежде монархіи.