Отъ Пьера Дюбуа, извѣстнаго адвоката конца XIII в.{26}, до адвокатовъ революціи и ихъ союзника, аббата Сіеса, тянется непрерывная цѣпь, и тѣ же самые архитекторы, которые создали французскую монархію, работали въ 1789 году надъ устройствомъ французской республики; но работали на этотъ разъ на полномъ просторѣ, не какъ слуги, а какъ господа Франціи, не сообразуясь съ историческими правами и условіями жизни, а исключительно руководясь начерченнымъ ими отвлеченнымъ планомъ. Конечно, философъ, о которомъ говоритъ Бальи, сталъ бы строить иначе. Но, чтобы судить объ этой работѣ и о достоинствѣ плана, нужно принять въ соображеніе роль, которую издавна играли эти архитекторы въ исторіи Франціи, и тѣ обстоятельства, которыя ихъ вдругъ внезапно сдѣлали полновластными распорядителями судебъ Франціи. Иностранцы, особенно англичане и американцы, которые на своей родинѣ не знали бюрократическаго элемента и ничѣмъ ему не были обязаны — изумлялись тому, что происходило на ихъ глазахъ, и по своему это объясняли.
Слѣдуя указаніямъ тогдашняго американскаго посла въ Парижѣ, умнаго и безпристрастнаго Морриса, Тэнъ распредѣляетъ депутатовъ Національнаго собранія на три группы: 1) партію аристократовъ, къ которой Моррисъ причисляетъ прелатовъ, парламентскую магистратуру и ту часть дворянъ, которые желали по-прежнему составлять особый штатъ въ государствѣ; 2) среднюю или умѣренную, состоявшую изъ людей съ честными намѣреніями (ayant des intentions droites), искренно желавшихъ хорошаго правительства, но слишкомъ увлеченныхъ книжными теоріями; и, наконецъ, 3) партію бѣснующихся (enragés), самую многочисленную, состоявшую по Моррису изъ разряда лицъ, которыхъ въ Америкѣ называютъ кляузниками (gens de chicane), изъ толпы священниковъ и тѣхъ людей, которые при всякомъ переворотѣ стоятъ за перемѣну, потому что недовольны своимъ положеніемъ».
Въ основу своей критики какъ самаго хода революціи, такъ и ея результатовъ Тэнъ кладетъ понятіе цѣлесообразной реформы. Осуждая революцію съ точки зрѣнія тѣхъ полезныхъ реформъ, которыя она сдѣлала невозможными, Тэнъ подкрѣпляетъ свой взглядъ двумя разрядами доводовъ — фактическими и теоретическими. Фактическими аргументами противъ революціи служатъ ему сужденія и отзывы современниковъ, которые наблюдали надъ ходомъ событій, сочувствовали реформамъ, но предостерегали отъ увлеченій и вѣрно предсказывали ихъ вредныя послѣдствія. Аргументами второго рода служатъ Тэну общія разсужденія о государствѣ и обществѣ.
Что касается до критики, заимствованной Тэномъ у современниковъ революціи, то онъ сумѣлъ очень искусно воспользоваться ею. Нельзя не сознаться, что сгруппированные у Тэна отзывы многихъ замѣчательныхъ людей, сочувствовавшихъ сначала перевороту 1789 г., но затѣмъ, когда дѣло зашло слишкомъ далеко, осуждавшихъ его, производятъ сильное впечатлѣніе, особенно сужденія иностранцевъ, не прямо заинтересованныхъ во французскихъ событіяхъ.
Дѣйствительно, самую основательную и въ то же время самую рѣзкую и ѣдкую критику дѣятельности тогдашней революціонной партіи и самую вѣрную оцѣнку послѣдствій революціи можно найти въ отзывахъ современныхъ государственныхъ людей Англіи и Америки, приведенныхъ Тэномъ. Уже въ 1789 г. Питтъ заявилъ, что французы «перешли линію свободы» (ont traversé la liberté, какъ приведены слова Питта у Тэна), а нѣсколько мѣсяцевъ спустя Бёркъ предсказывалъ въ своей книгѣ о революціи, что исходомъ ея будетъ военная диктатура и «самый абсолютный деспотизмъ, который когда-либо существовалъ подъ небесами».
Но еще болѣе вѣски въ этомъ случаѣ отзывы американскихъ государственныхъ людей, которые имѣли столько основанія сочувствовать тому, что совершалось во Франціи. Они съ самаго начала, можно сказать — до начала революціи — стали опасаться ея крайностей и дѣлали всевозможныя усилія, чтобы удержать своихъ друзей на почвѣ умѣренности и практической политики. За два мѣсяца до собранія Генеральныхъ штатовъ Моррисъ пишетъ Вашингтону: «Я, республиканецъ, бывшій, такъ сказать, вчера еще членомъ того собранія, которое начер- тало одну изъ самыхъ республиканскихъ между всѣми республиканскими конституціями, — я не перестаю проповѣдывать уваженіе къ государю, вниманіе къ правамъ дворянства и умѣренность не только относительно цѣли, но и относительно средствъ къ ея осуществленію». А Джефферсонъ, представитель радикальной демократіи въ Америкѣ, уговаривалъ Лафайета и другихъ патріотовъ въ ту критическую минуту, когда Національное собраніе во имя народовластія отказалось подчиниться королю: «войти съ королемъ въ соглашеніе, обезпечить свободу печати, свободу совѣсти, судъ посредствомъ присяжныхъ, свободу личности (habeas corpus) и законодательство посредствомъ выборныхъ изъ народа, — требованія, которыя навѣрно были бы исполнены, — и затѣмъ разойтись и дать новымъ учрежденіямъ возможность оказать свое дѣйствіе на народъ и сдѣлать его способнымъ для дальнѣйшихъ успѣховъ, при чемъ они могутъ быть увѣрены, что имъ всегда будутъ представляться удобные случаи потребовать и большаго». За двѣ недѣли до взятія Бастиліи Моррисъ писалъ: «они хотятъ американскую конституцію съ королемъ вмѣсто президента, не думая о томъ, что у нихъ нѣтъ американскихъ гражданъ, чтобы вынести на плечахъ такую конституцію. Если у нихъ окажется настолько здраваго смысла, чтобы предоставить дворянамъ, въ качествѣ дворянъ, извѣстную долю народной власти, эта либеральная конституція, вѣроятно, упрочится. Но въ противномъ случаѣ Франція обратится (dégénérera) въ чистую монархію или въ обширную республику-демократію. А эта можетъ ли упрочиться? И не думаю; я даже увѣренъ въ противномъ, развѣ только при условіи, что вся нація преобразится».
И не успѣли еще вполнѣ обнаружиться въ жизни Франціи послѣдствія самоуправства и тираніи парижской демократіи, — какъ другъ Вашингтона уже совершенно ясно созналъ безсиліе Національнаго собранія и приближеніе террора, и въ минуту всеобщаго энтузіазма произнесъ надъ революціей слѣдующій роковой приговоръ: «это похоже на полетъ испуганныхъ птицъ; трудно сказать, куда онѣ сядутъ, до того онѣ летятъ въ-разсыпную. Эта несчастная страна, заблудившаяся въ погонѣ за метафизическими химерами, представляетъ собою умственному взору лишь громадную развалину: члены Собранія въ одно и то же время повелители и рабы, взбалмошные въ теоріи и неопытные (novice) на практикѣ; захвативъ всѣ правительственныя обязанности (fonctions) и не будучи въ состояніи исполнить ни одной изъ нихъ, — они сняли съ этого одичавшаго и свирѣпаго народа всякую узду, налагаемую религіей и авторитетомъ! Такое положеніе дѣла не можетъ продлиться. Достославный случай упущенъ, и на этотъ разъ, по крайней мѣрѣ, революція не удалась».
Революція была дѣломъ неудавшимся! — это тяжелый упрекъ, и особенно тяжелъ онъ въ устахъ представителя демократической республики, которая сумѣла съ такимъ успѣхомъ отстоять свою независимость и дать себѣ прочную конституцію.
Къ этимъ обличеніямъ революціонной партіи со стороны современниковъ ея Тэнъ присоединяетъ упреки, которые онъ ей дѣлаетъ съ практической точки зрѣнія; все, что возможно возразить противъ революціонныхъ стремленій во имя справедливости, гуманности и политическаго благоразумія, то сказано у Тэна, и этотъ отдѣлъ его очень поучителенъ для людей, привыкшихъ руководиться въ общественныхъ вопросахъ воображеніемъ, страстью или поверхностной рутинной догматикой. Радикальнымъ доктринерамъ Тэнъ внушаетъ, что государственное устройство должно сообразоваться съ политическими условіями страны. «Смотря по народу, эпохѣ и степени цивилизаціи, смотря по внѣшнему и внутреннему положенію, всякое равенство или неравенство, гражданское или политическое, можетъ или перестать быть полезнымъ или быть вреднымъ, и поэтому заслуживать, чтобъ законодатель его сохранилъ или уничтожилъ».