Но либерализмъ или демократизмъ извѣстнаго дворянства вовсе еще не служатъ ручательствомъ, чтобы оно было способно представить собою политическую аристократію. Либеральное меньшинство среди высшаго и средняго дворянства видѣло свое призваніе въ защитѣ господствовавшей въ то время теоріи народовластія, неблагопріятной для особой политической роли аристократіи въ государствѣ. Большинство же дворянъ отстаивало феодальную старину я привилегіи. Оно было въ оппозиціи королевскому правительству, пока опасалось нарушенія своихъ привилегій со стороны монархіи, — но по той же причинѣ отнеслось безусловно враждебно къ конституціи. Извѣстно, что феодальная партія въ Національномъ собраніи была до такой степени враждебна всякой сдѣлкѣ, что подавала голоса вмѣстѣ съ радикалами противъ приверженцевъ реформъ, и когда въ 1791 году зашла рѣчь о пересмотрѣ конституціи въ болѣе умѣренномъ духѣ, эта попытка оказалась несостоятельною по винѣ феодальной партіи. Затѣмъ, для того, чтобы сдѣлаться политической аристократіей, французское дворянство должно было бы прежде всего перестать быть дворянствомъ, въ смыслѣ шляхетства; но еще въ 1789 году господствовало убѣжденіе, что дворянство можетъ претендовать въ цѣломъ своемъ составѣ на политическое преимущество въ качествѣ особаго сословія, и что французскіе дворяне, принесши въ жертву свои денежныя привилегіи, должны сохранить за собой прочія корпоративныя привилегіи.
Между тѣмъ, вопреки этому шляхетскому преданію, между придворною аристократіею и среднимъ провинціальнымъ дворянствомъ не было не только никакой политической солидарности, но господствовала полная рознь интересовъ и даже вражда. «Французское дворянство, — говоритъ, напр., графъ Ривароль, — было разъединено; придворная и столичная аристократія (celle de Paris), давно уже ненавистная вслѣдствіе денежнаго ажіотажа и монополіи королевской милости, была покинута провинціальнымъ дворянствомъ». Поэтому вина въ томъ, что революція не отвела должнаго мѣста аристократіи, не сумѣла утилизировать французское дворянство, падаетъ и на самое дворянство. Причины этого нужно искать не въ однѣхъ крайностяхъ демократической теоріи, но и въ историческихъ условіяхъ, въ неподготовленности и неспособности французской аристократіи къ той роли, которую ей навязываетъ Тэнъ. Доказательствомъ справедливости этого замѣчанія служитъ дальнѣйшее поведеніе большей части французской аристократіи. Французское дворянство въ общей массѣ оставалось вѣрнымъ феодальному рыцарскому преданію не только въ эпоху перваго рѣзкаго столкновенія съ новымъ противоположнымъ началомъ, но и послѣ революціи; оно возвело въ принципъ отреченіе отъ всякой практической сдѣлки и обрекло себя на безплодную роль въ исторіи своего народа своимъ союзомъ съ клерикализмомъ, сдѣлавшись орудіемъ чуждаго государству интереса — ультрамонтанской церкви.
* * *
Всего болѣе возраженій можетъ вызвать глава, гдѣ Тэнъ разбираетъ мѣры Національнаго собранія по отношенію къ церкви. Онъ разсматриваетъ католическую церковь исключительно какъ религіозную и благотворительную корпорацію и приводитъ въ защиту неприкосновенности ея политическаго и гражданскаго строя всѣ тѣ аргументы, съ помощью которыхъ онъ отстаиваетъ пользу независимыхъ корпорацій въ государствѣ вообще. Въ послѣднемъ отношеніи у Тэна высказано очень много вѣрныхъ мыслей, напримѣръ тамъ, гдѣ онъ, сравнивая духовныя корпораціи прежней Франціи съ университетскими корпораціями Англіи и Германіи, говоритъ: «Ихъ ограда служитъ оплотомъ противъ уравнивающаго дѣйствія абсолютной монархіи или чистой демократіи. Здѣсь человѣкъ можетъ развиваться, сохраняя независимость и не напяливая на себя ливрею придворнаго льстеца или демагога; онъ можетъ пріобрѣсти достатокъ, уваженіе, авторитетъ, не будучи ничѣмъ обязанъ капризамъ королевской или народной милости; онъ можетъ твердо устоять передъ установленной властью или господствующимъ мнѣніемъ, опираясь на цѣлое учрежденіе, укрѣпленное корпоративнымъ духомъ (esprit de corps)». Согласно съ этимъ, Тэнъ вполнѣ справедливо осуждаетъ Національное собраніе за то, что оно слѣдовало доктринамъ Руссо, по которымъ демократія не должна допускать никакой связи между гражданами помимо государственной и поэтому не должна терпѣть среди себя никакихъ партій, общинъ и корпорацій.
Увлекаясь этой индивидуалистической теоріей, Національное собраніе начало, какъ говоритъ Тэнъ, превращать французскій народъ въ массу разрозненныхъ пылинокъ (unе poussière d’individus désagrégés), уничтожая всѣ корпоративныя учрежденія и коллективную собственность. Слѣдуя этой политикѣ, Законодательное собраніе нанесло рѣшительный ударъ французской сельской общинѣ: «Четыре дня спустя послѣ паденія короля, Законодательное собраніе дало неимущимъ возможность примѣнить аграрный законъ къ общиннымъ землямъ». Подъ этимъ слѣдуетъ разумѣть не пахотныя земли, составлявшія во Франціи частную собственность, а выгоны, лѣсныя и др. угодья въ нераздѣльномъ владѣніи членовъ общины. Собраніе дозволило раздѣлъ этихъ земель между обитателями общины поголовно и поровну, какъ скоро этого требовала одна треть населенія обоего пола — служанки, поденщики, пастухи, батраки и даже нищіе, жившіе милостыней. Операція эта успѣшно примѣнялась потому, что «она чрезвычайно нравилась наименѣе зажиточнымъ крестьянамъ». Вслѣдствіе этого община перестаетъ быть независимымъ собственникомъ, у нея болѣе нѣтъ никакого запаса. Въ случаѣ нужды, пусть она обременяетъ себя сборами и добавочными налогами. «Доходъ, который она могла бы имѣть въ будущемъ, теперь въ крѣпко застегнутомъ карманѣ новыхъ собственниковъ».
Въ то же время Законодательное собраніе, «принимая во вниманіе, что государство дѣйствительно свободное не должно терпѣть среди себя никакихъ корпорацій», даже таковыхъ, которыя, «посвящая себя народному просвѣщенію, оказывали услугу отечеству», даже и таковыхъ, которыя «исключительно предназначили себя службѣ въ госпиталяхъ и уходу за больными» — «упразднило всѣ конгрегаціи, братства, общества, мужскія и женскія, духовныя и свѣтскія, всякія религіозныя, благотворительныя, миссіонерскія учрежденія, семинаріи, коллегіи, Сорбонну» и пр.
Наконецъ, манія государственной централизаціи дошла до того, что Конвентъ уничтожилъ всѣ литературныя общества и всякаго рода академіи, конфисковалъ ихъ имущества, библіотеки, музеи, ботаническіе сады и захватилъ въ казну всѣ, еще не раздѣленныя, владѣнія сельскихъ общинъ, а также имущество госпиталей и другихъ благотворительныхъ учрежденій.
Нельзя не согласиться съ Тэномъ въ осужденіи такой политики, но вопросъ о судьбѣ католической церкви во время революціи не можетъ быть разрѣшенъ только на основаніи тѣхъ практическихъ и юридическихъ соображеній, которыми можно защищать, пользу общинныхъ луговъ и лѣсовъ и автономію кембриджскаго университета. Правда, и въ своемъ осужденіи церковной политики Національнаго собранія Тэнъ нерѣдко совершенно правъ въ частностяхъ; его упреки при этомъ то относятся къ отдѣльнымъ мѣрамъ, непрактичность и вредъ которыхъ онъ выставляетъ на видъ, то къ общему духу, руководившему Національнымъ собраніемъ. Тэнъ, напримѣръ, совершенно справедливо порицаетъ безусловную отмѣну церковной десятины, вслѣдствіе которой Національное собраніе, произвольно и въ ущербъ государству, увеличило доходъ землевладѣльцевъ, платившихъ десятину, не только мелкихъ, но и крупныхъ, на 14 %, т.-е. сдѣлало имъ подарокъ, равнявшійся седьмой части стоимости всего ихъ имущества. При этомъ бывали случаи, что отмѣна десятины, лежавшей на имѣніи, прибавляла къ ежегодному доходу землевладѣльца 30.000 франковъ.
Совершенно справедливо также, что поспѣшная и хаотическая распродажа церковныхъ имуществъ была не только убыточна для государства, не только повлекла за собой совершенно ненужное уничтоженіе громаднаго количества богослужебныхъ предметовъ и художественныхъ произведеній, не только повергла въ нищету большое число лицъ, — но и лишила множество госпиталей, школъ и вообще благотворительныхъ учрежденій средствъ къ дальнѣйшему существованію.