Къ чему же это должно было привести? Среди «естественныхъ и неотъемлемыхъ нравъ» человѣка законодатель помѣстилъ и право сопротивленія противъ всякаго гнета; а отсюда является практическій выводъ: «Мы угнетаемы, будемъ же сопротивляться и возьмемся за оружіе». Законодательная власть постановила, что общество имѣетъ право требовать отчета отъ всякаго должностного лица. — «Пойдемте въ ратушу, провѣримъ дѣйствія нашихъ гласныхъ, посмотримъ, преслѣдуютъ ли они поповъ, разоружаютъ ли аристократовъ!» Законодатель заявилъ, что всѣ люди родятся и остаются свободны и равноправны. Отсюда слѣдуетъ, что никто не долженъ быть лишенъ избирательнаго права, никто не долженъ быть исключенъ изъ національной гвардіи; всѣмъ, даже самымъ бѣднымъ, нужно дать въ руки оружіе — ружье или пику, чтобы защищать свою свободу. Согласно съ деклараціей, не должны быть допускаемы ни продажность, ни наслѣдственность общественныхъ должностей. Слѣдовательно, наслѣдственность королевской власти незаконна. «Пойдемте въ Тюльери и свергнемъ престолъ». Декларація гласитъ: «законъ есть выраженіе общей воли». — «Слышите ли вы этотъ шумъ на площади? Это раздается общая воля, которая есть живой законъ и отмѣняетъ законъ писанный». Въ силу этой воли вожди парижскихъ клубовъ отрѣшатъ короля, подвергнутъ насилію Законодательное собраніе и предадутъ казни членовъ Конвента. Однимъ словомъ, шумное и интригующее меньшинство замѣнитъ собой державный народъ, «ибо конституція снабдила это меньшинство реальной властью, а декларація правъ, служащая введеніемъ въ конституцію, облекла его дѣйствія мнимою законностью». И Тэнъ заканчиваетъ свой анализъ деклараціи правъ живописнымъ сравненіемъ: «Всѣ статьи ея ничто иное, какъ кинжалы, направленные на общественное тѣло: достаточно толкнуть рукоятку, чтобъ вонзить въ тѣло лезвее».
Декларація правъ не разъ уже подвергалась обстоятельной критикѣ, какъ съ точки зрѣнія логики и права, такъ и цѣлесообразности и практическаго смысла. Еще, можно сказать, не высохли чернила, которыми была написана декларація, какъ уже извѣстный въ свое время острякъ, графъ Ривароль, не только очень удачно, но и совершенно справедливо слѣдующимъ образомъ изобличилъ слабую сторону того законодательнаго памятника, который онъ назвалъ кодексомъ дикихъ (le code des sauvages). «Провозгласить, что всѣ люди родятся и остаются свободными — это въ сущности то же, что заявить, что они родятся и остаются голыми. Но вѣдь люди хотя и рождаются голыми, однако живутъ одѣтыми, подобно тому, какъ они родятся свободными, но живутъ подъ властью законовъ»{44}.
Критика Тэна подрываетъ гораздо глубже значеніе деклараціи 1789 года, чѣмъ остроумная шутка Ривароля. Анализъ Тэна обнаруживаетъ не только ея нелогичность, но ея политическую несостоятельность. Вмѣсто обезпеченія правъ она стала призывомъ къ безправію, къ общественной анархіи. Нѣтъ сомнѣнія, что декларація правъ человѣка, какъ практическое руководство, была еще менѣе пригодна для тогдашней Франціи, чѣмъ конституція, начертанная Національнымъ собраніемъ. Относительно послѣдней Національное собраніе имѣетъ въ своей практической близорукости то оправданіе, что тогдашнія политическія обстоятельства заставляли его опираться на народную массу и предоставить ей полную автономію — до анархіи. Но при составленіи деклараціи оно не дѣйствовало подъ давленіемъ обстоятельствъ; здѣсь оно давало волю своей склонности къ идеологіи и сознательно увлекалось патетической фразой.
Острота Ривароля можетъ навести насъ на правильную оцѣнку идеи, заключавшейся въ деклараціи правъ. Конечно, человѣкъ родится не свободнымъ, а немощнымъ и на его мнимой свободѣ при рожденіи нельзя основывать требованіе политической свободы, какъ нельзя основать ее на свободѣ обитателей лѣсовъ и степей. Но можно сказать, что человѣкъ родится съ залогомъ свободы, что онъ можетъ дорости до свободы. Существенный смыслъ деклараціи заключается въ томъ, что всякій человѣкъ имѣетъ отъ природы, то-есть въ качествѣ человѣка, одинаковое со всѣми право на то, чтобы общество и правительство относились къ нему, какъ къ человѣку, и содѣйствовали, насколько возможно при данныхъ условіяхъ, тому, чтобы онъ достигъ того человѣческаго развитія, къ которому его сдѣлала способнымъ природа. Вотъ въ чемъ заключается новое основное право современныхъ обществъ, новый идеалъ, которымъ они должны руководиться. Практическія примѣненія этого основного принципа весьма различны и измѣняются по условіямъ времени и мѣста; но величайшій успѣхъ былъ достигнутъ въ исторіи цивилизаціи самымъ провозглашеніемъ этого принципа, и значеніе 1789 года въ исторіи Европы заключается въ томъ, что новое демократическое правительство открыло новую эру внутренней политики.
Провозгласивъ этотъ принципъ и взявъ на себя обязанность провести его въ жизнь, французская демократія не только фактически выиграла процессъ противъ феодальной монархіи и привязала къ себѣ французскій народъ, но стала неизмѣримо выше всѣхъ прежнихъ демократій, — и аѳинской, и флорентийской, — и оказала великую услугу всему человѣчеству.
Какъ электрическій ударъ, пронеслась декларація правъ по всей Европѣ, и вездѣ въ ней озарила новымъ свѣтомъ западныя аристократіи и монархіи. Параграфы деклараціи не могли послужить здѣсь поводомъ къ анархіи и предлогомъ для демагоговъ, какъ въ самомъ ея отечествѣ, но были плодотворными сѣменами гражданскаго и человѣческаго прогресса. Такъ, напримѣръ, восемь лѣтъ спустя по обнародованіи деклараціи виртембергскіе штаты — эта закорузлая средневѣковая корпорація, — обратились къ своему правительству съ просьбой объ отмѣнѣ крѣпостной зависимости крестьянъ, и въ своемъ прошеніи заявили, что наши «родители и прародители не имѣли права отчуждать прирожденныя человѣческія права своихъ потомковъ и наложить на нихъ, еще прежде, чѣмъ они родились, обязательство нести извѣстныя личныя повинности (Dienste) и не въ пользу государства, а въ пользу частнаго лица».
Въ концѣ своей второй книги Тэнъ резюмируетъ въ мастерски сжатомъ итогѣ свою оцѣнку дѣятельности Національнаго собранія. Онъ отдаетъ ему справедливость и вкратцѣ перечисляетъ его заслуги. Разными законами, особенно тѣми, которые касались частной жизни, введеніемъ гражданскаго состоянія (l’etat civil), своимъ уголовнымъ и сельскимъ уставами, первыми зачатками общаго гражданскаго уложенія, провозглашеніемъ нѣсколькихъ простыхъ правилъ въ области взиманія податей, судебнаго производства и администараціи, — Собраніе посѣяло добрыя сѣмена. Но во всемъ, что касается политическихъ учрежденій и соціальной организаціи, оно дѣйствовало, какъ академія утопистовъ, а не какъ законодательный органъ практическихъ людей. Надъ больнымъ тѣломъ, которое было ему предоставлено, оно производило ампутаціи ненужныя и чрезмѣрныя и прикладывало бандажи столь же неудовлетворительные, сколько вредные. За исключеніемъ двухъ — трехъ ограниченій, допущенныхъ по непослѣдовательности, за исключеніемъ сохраненія монарха для народа и введенія небольшого избирательнаго ценза, Національное собраніе слѣдовало до конца принципамъ Руссо. Сознательно оно отказывалось видѣть реальнаго человѣка, стоявшаго передъ его глазами, и упорно видѣло въ немъ лишь отвлеченное существо, сочиненное книжниками. Оно дѣйствовало, какъ ослѣпленный теоріей упрямый хирургъ. Съ одной стороны оно даетъ ограбить, разорить и загубить весь высшій классъ, дворянство, парламентаріевъ и верхній слой буржуазіи. Съ другой стороны оно обираетъ и уничтожаетъ всѣ историческія и естественныя корпораціи, монашескіе ордена, духовенство, провинціи, парламенты, художественныя и профессіональныя корпораціи. Послѣ этой операціи всякая связь между людьми прерывается; всякое подчиненіе и всякая общественная іерархія исчезаютъ. Нѣтъ болѣе ни кадровъ, ни вождей. Остаются только индивидуумы, 26 милліоновъ атомовъ, равныхъ и разрозненныхъ, столь же малоспособныхъ къ созиданію, какъ склонныхъ къ разрушенію. Чтобы ввести порядокъ въ растревоженное общество, оно изобрѣтаетъ конституціонный механизмъ, который одинъ могъ бы довести до безпорядка самое спокойное общество. Провести безъ замѣшательства такое уравненіе, такое перемѣщеніе собственности, было бы едва подъ силу самому абсолютному и концентрированному правительству. Безъ помощи арміи, дисциплинированной, вездѣсущей и отлично предводительствуемой, невозможно мирно осуществить великое соціальное преобразованіе; лишь въ силу своего полновластія царь Александръ былъ въ состояніи освободить русскихъ крестьянъ. Какъ разъ наоборотъ во Франціи конституція сводитъ въ критическій моментъ короля на степень почетнаго президента въ распадающемся государствѣ, подозрѣваемаго и многими непризнаваемаго. Оно позаботилось только о поводахъ къ столкновеніямъ между королемъ и Законодательнымъ собраніемъ и уничтожило всѣ средства къ соглашенію. Надъ административными органами, которыми онъ долженъ руководить, королю не предоставлено никакой власти и между центромъ и окраинами государства полная розрозненность властей порождаетъ лишь равнодушіе и косность, а между распоряженіемъ и исполненіемъ вноситъ неповиновеніе. Франція представляетъ собою федерацію 40.000 самодержавныхъ общинъ, въ которыхъ авторитетъ законныхъ магистратовъ колеблется сообразно съ капризами «дѣйствительныхъ гражданъ», гдѣ эти дѣйствительные граждане, слишкомъ обремененные обязанностями, уклоняются отъ общественнаго дѣла и гдѣ меньшинство фанатиковъ и честолюбцевъ овладѣваетъ словомъ, вліяніемъ, голосами, властью, дѣлами и съ помощью деклараціи правъ человѣка узаконяетъ свой безграничный деспотизмъ и возрастающую дерзость своихъ покушеній. — Мастерское произведеніе (chef d’oeuvre) отвлеченнаго разума и практическаго безумія закончено! Въ силу конституціи самородная анархія превратилась въ анархію легальную! Эта послѣдняя достигла совершенства; ей подобной не было съ IX вѣка!