Демократія, господствовавшая въ Національномъ собраніи, была всесильна противъ короля и привилегированныхъ сословій, пока она давала себя нести народной волнѣ; но сила, пріобрѣтенная Національнымъ собраніемъ, была непрочная, она была основана на сочувствіи общественнаго мнѣнія и народныхъ массъ; дѣйствительная же власть была въ рукахъ толпы. Это безсиліе Національнаго собранія ясно сознавалось еще въ то время: «Что такое въ сущности демократія для массы народа (pour le fond de la nation)», — восклицаетъ графъ Ривароль, еще задолго до окончанія конституціи 1791 года, — «какъ не возможность кормиться, не работая и не платя податей. Пусть Національное собраніе завтра попытается установить порядокъ, заставитъ уважать законы и наказывать злодѣевъ, потребуетъ податей сообразно нуждамъ — и оно будетъ побито каменьями!»{45}.
«Великій опытъ, — по выраженію Тэна, — производился въ то время надъ человѣческимъ обществомъ; вслѣдствіе ослабленія тѣхъ обычныхъ связей, которыя его сдерживаютъ, можно было измѣрить силу постоянныхъ инстинктовъ, подрывающихъ его. Они всегда присущи массѣ, эти инстинкты, даже въ спокойное время, но мы ихъ не замѣчаемъ, потому что они подавлены. Какъ скоро давленіе прекращается, ихъ вредъ обнаруживается подобно водѣ, несущей барку и проникающей въ нее, какъ только окажется щель, — для того, чтобы все потопить».
«Человѣческая воля, — говоритъ Тэнъ въ другомъ мѣстѣ, — состоитъ изъ двухъ слоевъ: — одинъ слой на поверхности, и люди его сознаютъ; другой находится на глубинѣ, до которой не достигаетъ сознаніе; первый слой тонокъ и неустойчивъ, какъ сыпучій песокъ, второй — твердъ и проченъ, какъ скала, и на него не имѣютъ вліянія фантазія и волненія людей»… Въ 1789 году этотъ верхній слой состоялъ изъ идей и чувствъ, навѣянныхъ культурой XVIII вѣка; изъ стремленій къ свободѣ и братству, изъ намѣренія осуществить справедливость и счастье на землѣ. Нижній же слой состоялъ изъ прирожденныхъ животныхъ инстинктовъ, изъ привычекъ и предразсудковъ, выработанныхъ въ теченіе четырнадцати вѣковъ административнымъ гнетомъ. Крестьяне остаются при прежнемъ невѣжествѣ, прежнемъ недовѣріи и сохраняютъ старинную злобу. Они — люди и ихъ желудокъ требуетъ ежедневной пищи; у нихъ есть воображеніе — и когда хлѣбъ становится рѣдокъ, они боятся голода. Они предпочитаютъ сохранить свои деньги, чѣмъ давать ихъ; а потому они возстаютъ противъ самыхъ законныхъ требованій государства и частныхъ лицъ; они охотно завладѣваютъ общественнымъ достояніемъ, когда оно плохо защищено; наконецъ, они склонны думать, что жандармы и собственники вредны, тѣмъ болѣе, что имъ это твердятъ каждый день въ теченіе цѣлаго года.
Тэнъ указываетъ съ помощью фактовъ, какъ плохо понимало населеніе въ деревняхъ и городскихъ предмѣстьяхъ совершавшіяся въ то время реформы — и какъ мало даже знало о нихъ. Оно жило только слухами, а слухи легко превращались при разгоряченномъ воображеніи въ самыя странныя легенды. Дѣйствіе же такихъ легендъ не поддается учету. Въ обыкновенное время въ неразвитыхъ умахъ общественныя и политическія идеи дремлютъ въ видѣ неопредѣленныхъ антипатій, сдержанныхъ стремленій, мимолетныхъ желаній, — теперь онѣ пробудились и проявляются энергично и настойчиво, деспотично и необузданно; всякое разногласіе считается вѣрнымъ признакомъ измѣны.
Вотъ общій колоритъ, которымъ изображены у Тэна нравственное настроеніе и политическія понятія массы французскаго народа во время управленія Національнаго собранія. Самыя послѣдствія перехода Франціи отъ крайняго административнаго деспотизма къ крутому самоуправству представлены у Тэна въ яркихъ и наглядныхъ чертахъ. Администраціи и правительственной власти, можно сказать, вовсе не было во Франціи съ 1789 года. Новыя департаментскія власти не пользовались никакимъ авторитетомъ, а какъ ничтоженъ былъ авторитетъ самого Національнаго собранія, можно судить по тому, что когда однажды комиссары этого собранія прибыли въ Ланъ, чтобы успокоить возставшихъ крестьянъ, то имъ пришлось три часа напрасно произносить рѣчи передъ толпой, а когда они замолчали, толпа стала въ ихъ присутствіи совѣщаться о томъ, повѣсить ли ихъ, или утопить, или разорвать на части и выставить ихъ головы на воротахъ сосѣдняго аббатства. При такомъ положеніи дѣла своеволіе муниципалитетовъ не знало предѣловъ. Города, какъ самостоятельныя республики, сносились или воевали между собой, производили вооруженной силой фуражировки по деревнямъ и покоряли себѣ окрестности. Особенно любопытный примѣръ представляетъ мѣстечко Исси- Левекъ, священникъ котораго разыгралъ роль провинціальнаго Солона и Гракха. 6-го октября 1789 года онъ созвалъ на сходку своихъ согражданъ и заставилъ ихъ принять сочиненный имъ полный уставъ, заключавшій въ 60 параграфахъ всякаго рода политическія, судебныя и военныя постановленія, необходимыя для новой республики. Не ограничившись этимъ, онъ издалъ аграрный законъ, при чемъ не забылъ и себя, и, отправившись въ сопровожденіи барабанщика и нотаріуса въ окрестныя поля, приступилъ публично къ новому распредѣленію ихъ.
Тэнъ весьма разумно объясняетъ подобныя явленія не однимъ паденіемъ государственной власти, но психологически — одновременнымъ самоупоеніемъ выскочекъ изъ мѣстныхъ властей. Приподнятыя новымъ для нихъ чувствомъ, эти люди предаются горделивому удовольствію проявлять свою независимость и мощь. Мэръ мелкаго мѣстечка или приходскій староста, котораго прежде интендантъ могъ безцеремонно посадить подъ арестъ, теперь посылаетъ драгунскому капитану изъ дворянъ приказаніе прибыть съ своимъ эскадрономъ или удалиться. Отъ него же зависитъ безопасность сосѣдней усадьбы крупнаго собственника и его семьи, прелата и всѣхъ видныхъ людей околотка. Онъ же опредѣляетъ высоту поборовъ, которымъ они подлежатъ. Отъ него зависитъ выдать имъ паспортъ или отказать въ немъ, заставить ихъ оставаться или позволить уѣхать. Онъ же, предоставляя имъ полицейскую помощь, или отказывая въ ней, при взиманіи платы съ арендаторовъ, можетъ дать имъ средства къ жизни или отнять ихъ.
Это въ деревнѣ! А куда значительнѣе власть муниципальныхъ распорядителей въ какомъ-нибудь большомъ городѣ. Въ ихъ рукахъ жизнь и имущество многихъ тысячъ лицъ. Большинство изъ этихъ муниципальныхъ дѣятелей — адвокаты, пропитанью новыми догмами, убѣждены, что въ нихъ однихъ, непосредственно избранныхъ народомъ, зиждется законная власть. Ослѣпленные своимъ недавнимъ величіемъ, подозрительные, какъ всѣ выскочки, возмущенные противъ всѣхъ старыхъ или соперничествующихъ властей, они въ постоянной тревогѣ подъ вліяніемъ своего воображенія или своего невѣжества, смущены несоотвѣтствіемъ между прежней и теперешней ихъ ролью, неспокойны за государство, неспокойны за себя и ищутъ безопасности все въ новыхъ узурпаціяхъ. На основаніи сплетенъ, исходящихъ изъ кофеенъ, они рѣшаютъ, что министры измѣнники. Съ убѣжденнымъ упрямствомъ и безстрашнымъ высокомѣріемъ, они считаютъ себя въ правѣ дѣйствовать вопреки ихъ распоряженіямъ, вопреки декретамъ самого Національнаго собранія.
На бѣду, единственная сила, которая можетъ бороться съ анархіей, сама становится орудіемъ анархіи. Съ тѣхъ поръ, какъ Національное собраніе предоставило муниципалитетамъ право распоряжаться вооруженной силой, военныя власти парализованы. Передвиженія и размѣщеніе войскъ уже не зависятъ ни отъ командующихъ военными округами, ни отъ военнаго министра. Въ случаѣ разногласія между военнымъ командиромъ и муниципалитетомъ, войска исполняютъ волю послѣдняго. Положеніе дѣла принимаетъ характеръ то трагическій, то комическій. Марсельскій муниципалитетъ, желая освободить вожаковъ бунта, заключенныхъ въ замкѣ Ифъ, овладѣваетъ силою этимъ и другими фортами, защищающими городъ, при чемъ командира одного изъ нихъ постигаетъ участь коменданта Бастиліи. Когда противъ этого протестуетъ командующій въ провинціи, муниципалитетъ заявляетъ, что «лишь жалости достойны протестъ какого-то господина де Мирана отъ имени короля, которому онъ измѣняетъ, и его требованіе возвратить войскамъ его величества крѣпости, находящіяся нынѣ въ нашемъ владѣніи и обезпечивающія націю, законъ, короля и общественную безопасность».