Въ нѣкоторыхъ общинахъ, съ числомъ жителей отъ 8 до 10 тысячъ, не оказалось ни одного дома, обложеннаго налогомъ выше полуфранка. Въ Турѣ окрестные жители, человѣкъ 300–400, привлекши въ городъ свою мѣстную управу, объявляютъ, что вмѣсто всякаго налога они согласны платить лишь 45 сантимовъ съ каждаго хозяйства. Въ 1792 году крестьяне вносятъ свою недоимку, но ассигнаціями, которыя уже теряютъ 34, 40 и 47 процентовъ своей цѣнности, и чѣмъ болѣе они оттягиваютъ взносъ недоимокъ, тѣмъ меньше имъ приходится платить.
Вмѣстѣ съ тѣмъ происходитъ въ громадныхъ размѣрахъ расхищеніе общинной и государственной собственности. При такихъ условіяхъ толпа распоряжалась еще безцеремоннѣе собственностью частныхъ лицъ, особенно тѣхъ, которые принадлежали къ бывшимъ привилегированнымъ классамъ. Не говоря объ обычныхъ погромахъ, здѣсь приходится отмѣтить громадныя порубки лѣсовъ и безсмысленный спускъ прудовъ, для того чтобы завладѣть рыбой, при чемъ большая ея часть пропадала даромъ, сгнивая на затопленныхъ поляхъ.
Все это даетъ Тэну право резюмировать свое описаніе непрерывнаго погрома, которому подвергалась Франція въ теченіе трехъ лѣтъ, восклицаніемъ: «Итакъ, какими бы великими словами свободы, равенства, братства ни украшала себя революція, она была по существу своему ничѣмъ инымъ, какъ захватомъ собственности: въ этомъ заключались ея внутренняя опора, ея прочная сила, ея главный двигатель и ея историческій смыслъ. До сихъ поръ, когда въ государствахъ поднимались низшіе слои — это совершалось всегда или противъ чужеземнаго господства, или противъ притѣсненія совѣсти. Но мѣсто религіознаго или патріотическаго рвенія заступила жажда благосостоянія{47}, и этотъ новый мотивъ такъ же силенъ, какъ прежніе, ибо въ нашемъ промышленномъ, демократическомъ, утилитарномъ обществѣ одно это побужденіе руководитъ жизнью почти всѣхъ людей и только оно одно вызываетъ почти всѣ усилія (efforts)».
Захватъ чужого имущества всегда внушалъ вражду и къ собственнику и Тэну также пришлось отъ мрачной картины разнуздавшагося эгоизма перейти къ описанію преслѣдованія владѣльцевъ, отъ грабежа — къ проскрипціямъ. При этомъ Тэнъ противопоставляетъ ярости толпы смиреніе привилегированныхъ классовъ, которые сдѣлались жертвой революціи, и нужно отдать справедливость таланту историка и признать, что это описаніе не можетъ не произвести сильнаго впечатлѣнія на самаго ревностнаго приверженца демократическаго переворота 1789 года, если въ немъ доктрина не забила человѣческаго чувства. Въ обширной главѣ Тэнъ проводитъ мысль, обставляя ее соотвѣтствующими фактами, что никакая аристократія не переносила съ такимъ терпѣніемъ своей экспропріаціи, какъ французская, и не прибѣгала такъ мало къ силѣ для защиты своихъ преимуществъ и даже своей собственности. Дворяне хлопочутъ только объ одномъ, чтобы не быть убитыми; въ теченіе почти трехъ лѣтъ они не поднимаютъ никакого политическаго знамени; несмотря на постоянныя угрозы, грабежи и оскорбленія, дворяне, оставшіеся во Франціи, не совершаютъ ни одного враждебнаго поступка противъ правительства, которое ихъ преслѣдуетъ. Мало того, они оптимисты и даже охотно примирились бы съ новыми порядками, тѣмъ болѣе, что мелкое и среднее дворянство не было избаловано и прежнимъ министерскимъ произволомъ. Но главная бѣда въ подозрительности крестьянъ, которая становится совершенной маніей; въ каждомъ замкѣ они видятъ Бастилію, въ каждомъ дворянинѣ вѣчнаго кредитора — бывшаго, настоящаго и будущаго, то есть злѣйшаго и ненавистнѣйшаго врага. Крестьянинъ опасается за тѣ выгоды, которыя ему доставила революція, и за тѣ пріобрѣтенія, которыя онъ незаконнымъ образомъ себѣ присвоилъ. Народное воображеніе заражено, и каково бы ни было поведеніе дворянъ, они не безопасны въ своихъ помѣстьяхъ; они спасаются въ города, но и тамъ подвергаются преслѣдованіямъ фанатиковъ и черни, и имъ остается одно — эмиграція.
Мартирологъ французскаго дворянства, разсѣяннаго среди бушующаго моря враждебнаго къ нему населенія, поучителенъ не только тѣмъ, что даетъ матеріалъ для характеристики толпы, теряющей человѣческій образъ, но и тѣмъ, что объясняетъ эмиграцію, эту знаменательную черту французской революціи.
Разсказъ Тэна представляетъ собою необходимое дополненіе къ повѣствованію тѣхъ историковъ, которые, подобно Мишле, выставляя эмиграцію дворянъ главной причиной всѣхъ буйствъ народа и всѣхъ ужасовъ террора, характеризуютъ дворянъ исключительно по образцу эмигрантовъ, толпившихся въ Туринѣ и Кобленцѣ.
При первомъ признакѣ крушенія стараго порядка младшій братъ короля, впослѣдствіи Карлъ X, виновникъ паденія Бурбоновъ, выѣхалъ за границу и за нимъ потянулись тѣ, которые считали уступку привилегій несовмѣстимой съ дворянскою честью и предпочли скитаніе на чужбинѣ и попрошайничество примиренію съ новымъ строемъ. Эта первая волна эмиграціи навлекла большую бѣду на оставшееся во Франціи дворянство, побудивъ Національное собраніе предпринять разорительныя мѣры противъ семействъ эмигрантовъ. Эта эмиграція въ значительной степени содѣйствовала антагонизму между Франціей и Европой и затруднила реставрацію. Впослѣдствіи же, когда эта реставрація все таки состоялась, старая закваска, не примирявшаяся съ либеральными учрежденіями, привела къ новому крушенію монархіи — а послѣ 1830 года, поддерживая антагонизмъ между легитимизмомъ и орлеанизмомъ, подрывала послѣднія надежды монархіи во Франціи.
Но отъ добровольной, можно сказать самовольной эмиграціи, нужно отличать эмиграцію вынужденную, вынужденную безнаказанной анархіей, озорствомъ толпы и мучительствомъ.
Одинъ примѣръ изъ многихъ. Въ своей усадьбѣ проживалъ бывшій морской капитанъ Гилленъ съ женой, двумя маленькими дѣтьми, сестрами и племянницами. Уже въ декабрѣ 1790 года сосѣдніе приходы произвели въ усадьбѣ поиски оружія и ничего не нашли. Директорія департамента запретила произвольные поиски. Несмотря на это въ іюнѣ слѣдующаго года триста человѣкъ національной гвардіи появились передъ усадьбой въ сопровожденіи трехъ деревенскихъ муниципалитетовъ. Гилленъ встрѣчаетъ толпу у дверей и требуетъ предъявленія предписаннаго закономъ приказа о производствѣ осмотра. Такого приказа нѣтъ. Во время переговоровъ нѣкто Розье, бывшій солдатомъ и два раза дезертировавшій, а нынѣ командующій національной гвардіей, хватаетъ Гиллена за шиворотъ. Тотъ обороняется, грозитъ Розье пистолетомъ, вырывается и запираетъ за собою дверь. Немедленно начинаютъ бить въ набатъ: 80 общинъ поднимаются на усадьбу, 2.000 человѣкъ окружаютъ ее. Жена Гиллена упрашиваетъ толпу, чтобы осмотръ дома былъ порученъ депутаціи. Депутація ничего не находитъ; но толпа, разъяренная напраснымъ ожиданіемъ, начинаетъ стрѣлять въ окна дома. Жена Гиллена снова выходитъ съ двумя дѣтьми и умоляетъ муниципалитеты, чтобы они приказали толпѣ разойтись. Но они ее самое задерживаютъ. Между тѣмъ толпа врывается въ домъ, разграбляетъ его и зажигаетъ. Пламя охватываетъ Гиллена, укрывшагося въ башнѣ. Стоявшіе тутъ приглашаютъ его спуститься, отвѣчаютъ за его жизнь. Но какъ только онъ появляется, толпа бросается на шестидесятилѣтняго старика.
Кричатъ, что «его надо убить, что у него государственной пожизненной ренты на 30.000 франковъ; его смерть будетъ выгодна для народа» — и его заживо раздираютъ на куски; его голову носятъ на шестѣ и части его тѣла разсылаютъ по окрестнымъ селеніямъ и, что уже выходитъ за предѣлы всякаго вѣроятія, если бы не было засвидѣтельствовано офиціальнымъ дознаніемъ — нашлись охотники одинъ изъ этихъ кусковъ изжарить и обгладывать кости.
Сообщая объ этомъ Національному собранію, директорія департамента пишетъ: «Вамъ остается одержать еще одну побѣду — добиться повиновенія и подчиненія народа закону». — «Наивность это, или иронія?» — спрашиваетъ Тэнъ.
Что же оставалось людямъ, которымъ грозила такая судьба, какъ не эмигрировать?
«Кто безпристрастно разсмотритъ единственную и истинную причину эмиграціи, тотъ найдетъ ее въ анархіи», — писалъ по этому поводу въ своей газетѣ разумный и талантливый швейцарецъ Малле-Дюпанъ.
«Какъ! Двадцать тысячъ семействъ, безусловно чуждыхъ интригамъ Кобленца и ихъ сборищамъ, двадцать тысячъ семействъ, разсѣянныхъ по лицу Европы яростью клубовъ, преступленіями экспропріаторовъ, постояннымъ отсутствіемъ безопасности, тупымъ и трусливымъ бездѣйствіемъ омертвѣлыхъ властей, разграбленіемъ собственности, надменностью шайки тирановъ, голодныхъ босяковъ, убійствами и пожарами, низкимъ раболѣпіемъ молчащихъ министровъ, всѣми бичами революціи! Двадцать тысячъ семействъ, ввергнутыхъ въ полное отчаяніе, женщины, старики должны быть зрителями того, какъ ихъ наслѣдіе становится добычей національнаго мотовства! Какъ! г-жа Гилленъ, принужденная съ ужасомъ бѣжать изъ земли, гдѣ чудовища сожгли ея домъ, убили и пожрали ея мужа и безнаказанно живутъ по сосѣдству, г-жа Гилленъ должна быть свидѣтельницей конфискаціи ея имущества въ пользу общинъ, которымъ она обязана всѣми этими бѣдствіями!» — восклицалъ Малле-Дюпанъ по поводу жестокаго закона, посредствомъ котораго Національное собраніе утроило налоги на имущества эмигрантовъ и предписало тройной вычетъ изъ ихъ рентъ и поступленій.