Отлично выясняетъ Лоранъ характеръ королевской власти во Франціи и предостерегаетъ читателей отъ односторонности уважаемаго имъ Огюстена Тьерри, «напрасно прославлявшаго старинныхъ королей, какъ защитниковъ равенства, какъ представителей парода, для него только трудившихся, тогда какъ единственной цѣлью ихъ была власть. Въ другомъ мѣстѣ своего сочиненія Лоранъ выражаетъ сожалѣніе, что короли не послѣдовали совѣтамъ философовъ. «Если бы королевская власть, — говоритъ Лоранъ, — послушалась этихъ врачей и пророковъ, она предотвратила бы революцію, отмѣнивши злоупотребленія стараго порядка», какъ будто сущность того историческаго переворота, который обнаружился въ революціи, заключался только въ отмѣнѣ злоупотребленій, а не въ перемѣщеніи власти. Несмотря однако на нѣкоторыя недомолвки и отступленія отъ историческаго метода въ угоду доктринѣ, сочиненіе Лорана представляетъ рѣдкое соединеніе философскаго и историческаго объясненія французской революціи и можетъ служить убѣдительнымъ доказательствомъ необходимости объяснять это событіе генетически.
2. Тэнъ и революція 1789 года
Изъ нашего краткаго обзора исторіографіи французской революціи читатель можетъ убѣдиться, что въ ней преобладала идеализація революціи вообще, или извѣстныхъ ея дѣятелей. Эта идеализація революціи проистекала изъ политическихъ страстей и служила орудіемъ политическихъ партій. Подъ ея вліяніемъ молодые французы уже въ школѣ становились поклонниками революціи 1789 года. Молодой Тэнъ въ этомъ отношеніи представляетъ собою замѣчательное и рѣдкое исключеніе. Даже въ вихрѣ революціи 1848 года Тэнъ, несмотря на свою молодость, сохранилъ полное самообладаніе. — «Когда въ 1849 года, бывши двадцати-одного года, я очутился избирателемъ, — пишетъ Тэнъ, — я былъ въ крайнемъ затрудненіи: мнѣ приходилось выбирать 15 или 20 депутатовъ, и, сверхъ того, по французскому обычаю, я долженъ былъ не только избирать лица, но и выбирать между политическими системами. Мнѣ предлагали сдѣлаться роялистомъ или республиканцемъ, демократомъ или консерваторомъ, соціалистомъ или бонапартистомъ; я не принадлежалъ ни къ какой партіи, я просто не имѣлъ никакого взгляда и иногда я завидовалъ всѣмъ этимъ убѣжденнымъ людямъ».
Не равнодушіе высказалось въ этомъ признаніи Тэна. Его осторожность обусловливалась его аналитическимъ умомъ, его потребностью отчетливаго мышленія и въ особенности его жаждой научнаго знанія. Предметомъ его научной любознательности была въ первое время область литературнаго и художественнаго творчества человѣка. Его не удовлетворялъ господствовавшій до него способъ литературной и художественной критики. Онъ видѣлъ въ проявленіяхъ этой критики личный произволъ и господство субъективныхъ вкусовъ. Онъ былъ убѣжденъ, что какъ все въ природѣ, такъ и творчество человѣка въ словѣ и въ искусствѣ совершается по опредѣленнымъ законамъ, и ему хотѣлось выяснить эти законы.
Цѣлый рядъ блестящихъ трудовъ посвятилъ онъ этой задачѣ и при этомъ убѣдился, что въ основаніи всѣхъ подобныхъ изслѣдованій должна быть положена психологія, и именно опытная психологія. Онъ принялся ее изучать и въ 1870 году выпустилъ свое сочиненіе «Объ умѣ» — (l’Intelligence). Окончивши этотъ трудъ, онъ отправился въ Германію для ея изученія. Онъ былъ особеннымъ поклонникомъ Гёте и Гегеля. Но возгорѣвшаяся лѣтомъ франко-прусская война заставила его вернуться и о продолженіи начатаго имъ труда нечего было и думать. Катастрофа, разразившаяся надъ Франціей, глубоко потрясла Тэна. Когда Парижу стала грозить опасность, Тэнъ выразилъ желаніе вступить въ національную гвардію, но военные врачи не приняли его по состоянію его здоровья. Онъ нашелъ возможность служить своему отечеству другимъ способомъ — перомъ публициста. Возникшій по заключеніи мира вопросъ о государственной организаціи Франціи побудилъ Тэна заняться внутренней политикой, конечно- научнымъ образомъ. Разыгравшаяся на глазахъ Тэна парижская коммуна и опасность, которой она подвергала Францію, окончательно сосредоточили всѣ его мысли и заботы на изученіи недуговъ современной ему Франціи и выясненіи причинъ этихъ недуговъ. Такъ зародилась у него мысль о его знаменитомъ трудѣ — «Les Origines de la France contemporaine» — и онъ сдѣлался историкомъ. «Въ 1871 году, — писалъ онъ нѣсколько лѣтъ спустя въ одномъ частномъ письмѣ, — чтобы уплатить мой долгъ (отечеству) и принести посильную пользу, я сталъ вглядываться ближе въ нашу современную исторію и посѣщать архивы». Его тревожилъ исходъ происходившей на его глазахъ борьбы партій и обнаружившееся въ ней вредное вліяніе всеобщей подачи голосовъ: «Ея одной уже достаточно, чтобы разрушить Францію». Но не эта только наклонность къ «эгалитарной» демократіи пугала Тэна. «Самая суть ума и характера французовъ» въ его глазахъ представляла тревожные симптомы. «Они не склонны къ вниманію, къ пристальному изученію. Они хотятъ, чтобы сейчасъ имъ все было ясно, хотя бы съ рискомъ впасть въ ошибку. Они любятъ витать высоко, хотя бы въ пустомъ пространствѣ. Они не обладаютъ достаточной дозой памяти и воображенія, чтобъ видѣть детали, обстоятельства, громадную сложность живой дѣйствительности. Они словолюбивы и склонны къ риторикѣ. Къ тому же они тщеславны, и имъ больно признаться въ своемъ невѣдѣніи или некомпетентности. Когда имъ что-нибудь приблизительно знакомо, они воображаютъ, что имъ, сверхъ того, извѣстно и все остальное».
Эти недостатки національнаго характера поддерживались ложнымъ школьнымъ воспитаніемъ. Молодые люди, говоритъ Тэнъ, произносящіе въ классѣ риторики рѣчи, и въ классѣ философіи пишущіе «разсужденія, усваиваютъ привычку выводить все а priori. Юридическій факультетъ продолжаетъ развивать этотъ дедуктивный методъ. Никогда у насъ право не выводится изъ реальной исторіи или изъ нравовъ даннаго народа. Эта наклонность къ дедуктивному методу популяризуется журнализмомъ. Нѣтъ ничего легче, какъ написать газетную статью, исходя изъ отвлеченнаго принципа и развивая его послѣдствія. Даже невозможно иначе писать статьи. Всякая статья должна быть утвердительна и приводить къ категоричному выводу. Только тогда ее читаютъ.
«А къ этому присоединяются недостатки мѣстныхъ учрежденій. Вслѣдствіе ненормальной организаціи муниципальнаго порядка (городскихъ и земскихъ учрежденій), индивидуумъ у насъ лишенъ того первоначальнаго политическаго воспитанія, которое ему предоставляетъ Швейцарія, Англія, Бельгія. Наша политическая и административная система даетъ ему всѣ права и отнимаетъ у него всякую возможность примѣнять ихъ. Оттого у него громадныя претензіи и полная политическая неспособность. Ученикъ Итонскаго колледжа, дровосѣкъ въ Иллинойсѣ больше смыслятъ въ политикѣ, чѣмъ большинство нашихъ депутатовъ»{9}.
Чѣмъ живѣе Тэнъ ощущалъ недуги современной ему Франціи, тѣмъ настойчивѣе становилось его желаніе изслѣдовать въ прошломъ ихъ причины. Онъ надѣялся, что его изслѣдованіе будетъ имѣть значеніе консультаціи при постели больного. Чтобы леченіе имѣло успѣхъ, нужно, чтобъ больной сознавалъ свой недугъ. Это сознаніе отниметъ у него охоту искать новыхъ потрясеній.
Тэнъ вѣрилъ въ побѣдоносную силу науки и знанія, вѣрилъ, что строго научный методъ превратитъ и политику въ точную науку. Онъ ставилъ себѣ цѣлью внести посильный вкладъ въ тотъ рядъ изслѣдованій, которыя «по прошествіи полувѣка позволятъ благонамѣреннымъ людямъ пойти далѣе чувствительныхъ впечатлѣній или эгоистическихъ вожделѣній въ общественной жизни отечества».
Полный надеждъ на торжество точной науки въ дѣлѣ устроенія человѣческой жизни, Тэнъ восклицалъ: «Законный владыка міра и будущаго не то, что въ 1789 году называли «Разумомъ» (la Raison), а то, что въ 1878 году разумѣютъ подъ «Наукою».
Тэнъ могъ тѣмъ болѣе разсчитывать на плодотворность научнаго изслѣдованія прошлаго Франціи, что совершенно разочаровался въ достовѣрности наиболѣе популярныхъ историковъ революціи — Тьера и Мишле. О первомъ онъ писалъ графу Мартелю, приславшему ему свое сочиненіе о Тьерѣ{10}: «Вы обнаружили его способъ работать безъ точныхъ копій документовъ, безъ собственноручныхъ и опредѣленныхъ замѣтокъ, лишь по памяти или на основаніи отзыва своего секретаря, съ потребностью быстро достигнуть общаго эффекта, составить повѣствованіе по вкусу массы читателей, съ привычкой не взвѣшивать словъ, довольствоваться приблизительной вѣрностью выраженій, съ очень благоразумной предосторожностью не вставлять въ свой текстъ буквальныхъ цитатъ изъ источниковъ, съ мѣщанскимъ пристрастіемъ къ словамъ возвышеннымъ и неопредѣленнымъ, къ ложному приличію, съ безцеремонностью и беззастѣнчивостью импровизатора, всегда готоваго и всегда банальнаго».