Выло бы слишкомъ длинно отмѣчать всѣ этапы въ этой осадѣ. Мы ограничимся наиболѣе важными, въ которыхъ обнаруживаются особенно ярко или тактика якобинцевъ или промахи ихъ противниковъ и соперниковъ. Первый значительный успѣхъ имъ удалось одержать на выборахъ осенью 1791 года. Предстояли выборы въ выборщики и въ депутаты Законодательнаго собранія, которое должно было замѣнить собою Учредительное или Національное собраніе, а также и переизбраніе на разныя административныя должности. Передъ этими выборами произошло событіе, сильно повліявшее на настроеніе избирателей — попытка короля уѣхать изъ Парижа, его плѣненіе и петиція якобинцевъ о лишеніи его власти, приведшая къ кровавому столкновенію на Марсовомъ полѣ между якобинцами и Національной гвардіей.
Эта смѣлая антимонархическая демонстрація образумила наконецъ даже лѣвыхъ въ Національномъ собраніи и оно употребило послѣдніе мѣсяцы своего существованія, чтобъ пересмотрѣть конституцію и усилить при этомъ правительственную власть. Всѣ члены Національнаго собранія, за исключеніемъ семерыхъ, вышли изъ Якобинскаго клуба, въ ихъ числѣ и основатели его Дюпоръ съ товарищами, и образовали новый клубъ — Фёльяновъ. Но было уже поздно. Національное собраніе надѣлало слишкомъ много ошибокъ. Одною изъ нихъ было постановленіе, лишавшие его членовъ права избираться въ слѣдующее собраніе; другою — включеніе въ присягу вѣрности конституціи признаніе церковнаго устава, неодобреннаго папою, вслѣдствіе чего многіе католики были устранены отъ избирательныхъ урнъ. Якобинцы сумѣли воспользоваться этими промахами. Ихъ тактика заключалась въ томъ, чтобы запугивать кандидатовъ и избирателей противнаго имъ лагеря и дать такимъ образомъ своему меньшинству перевѣсъ надъ большинствомъ. Пріемы этой тактики были очень просты. Въ мѣстечкѣ Мортанѣ, напр., мѣстный клубъ изъ 12 человѣкъ подъ предсѣдательствомъ повара при извѣстіи о выѣздѣ короля объявилъ, что дворяне и попы дали королю деньги для выѣзда и устройства контръ-революціи, и обнародовалъ списки виновныхъ съ обозначеніемъ суммъ, данныхъ каждымъ. На этомъ основаніи начали производиться домовые обыски, отбираніе оружія — господство террора. При этомъ террорѣ производились выборы. Въ Эсѣ, при чтеніи списка выборщиковъ предсѣдателемъ, его прерываютъ, объявляя, что онъ, какъ аристократъ и фанатикъ, не можетъ ни говорить, ни подавать голосъ въ собраніи, и выгоняютъ его. Въ Даксѣ, отъ мѣстнаго якобинскаго клуба также отдѣлились, какъ и въ Парижѣ — фёльяны, т. е. конституціоналисты. На выборахъ двое изъ нихъ протестуютъ противъ участія въ выборахъ слуги, исключеннаго регламентомъ. Тотчасъ на нихъ бросаются якобинцы, избиваютъ ихъ, тащатъ за волосы, ранятъ штыкомъ и арестовываютъ. Черезъ недѣлю назначаются новые выборы; на этотъ разъ явились одни якобинцы — они сами себя избираютъ въ муниципалитетъ, который, несмотря на приказъ департамента освободить заключенныхъ, сажаетъ ихъ уже въ тюрьму.
Въ деревняхъ избирательная тактика также очень проста: якобинскіе ораторы «обѣщаютъ арендаторамъ собственность и доходы владѣльцевъ». Этими пріемами якобинцамъ удалось захватить въ свои руки «третью часть» вакантныхъ мѣстъ. До сихъ поръ они только маленькими кучками пролѣзали въ цитадель; на этотъ разъ они прорвались туда толпой — Петіонъ избранъ мэромъ Парижа, Манюэль прокуроромъ-синдикомъ, Дантонъ его помощникомъ, Робеспьеръ — уголовнымъ обвинителемъ. Въ первую же недѣлю 136 новыхъ депутатовъ записались въ Якобинскій клубъ; изъ общаго числа членовъ Законодательнаго собранія около 250, т. е, одна треть, принадлежитъ къ ихъ партіи.
Новое собраніе не было якобинскимъ, но оно, не вѣдая того, играло въ руку якобинцамъ. Оно было по своему составу и настроенію непосредственнымъ плодомъ промаховъ Учредительнаго собранія. Превращеніе Франціи въ избирательные митинги могло въ результатѣ выдвинуть только руководителей и говоруновъ этихъ митинговъ. Собраніе состояло изъ выскочекъ (parvenus) новаго режима: въ немъ было 264 члена департаментской администраціи, 109 уѣздной администраціи, 125 мировыхъ судей и общественныхъ обвинителей, 68 мэровъ и членовъ муниципалитетовъ и десятка два епископовъ, священниковъ, примкнувшихъ къ революціи, и офицеровъ Національной гвардіи, всего- па-всего 566 выборныхъ чиновниковъ, которые въ теченіе 20 мѣсяцевъ управляли Франціей подъ высокой рукой своихъ избирателей, «послушные бунту, уступчивые передъ всѣми требованіями черни, съ потокомъ чувствительныхъ фразъ и банальныхъ отвлеченностей на устахъ».
По своему общественному положенію въ числѣ 745 депутатовъ было 400 адвокатовъ, нѣсколько десятковъ духовныхъ лицъ, поэтовъ и литераторовъ. Большинство было моложе 30 лѣтъ, а 60 даже моложе 26 лѣтъ. Отсюда понятно ихъ отношеніе къ предшественникамъ.
«Большинство ихъ, по словамъ Малуэ, не будучи рѣшительно противъ монархіи, были враждебны двору, дворянству и духовенству, видѣли вокругъ себя только заговоры и полагали, что защищаться надо, наступая. Между ними были люди съ талантомъ, но безъ опытности; имъ недоставало даже той, которую мы пріобрѣли. Наши депутаты изъ патріотовъ, по крайней мѣрѣ въ большей части, сознавали свои ошибки; у этихъ этого не было; они были готовы вновь начинать (т. е. революцію)». Политически они раздѣлялись на слѣдующія группы: Правую составляли около сотни депутатовъ, честные и стойкіе, стоявшіе за конституцію. Но между ними не было людей, выдававшихся особымъ вліяніемъ. Изъ 400 депутатовъ, составлявшихъ центръ, 164 записались въ клубъ фёльяновъ, а остальные объявили себя безпартійными (indépendants). Это значитъ, что они держатся монархическихъ традицій, не довѣряютъ якобинцамъ и противники насилій. Но революціонный катехизисъ не утратилъ для нихъ своей притягательной силы. Они хотѣли бы соблюдать конституцію, но не видятъ опасности въ анархіи и съ полнымъ отсутствіемъ характера, единства и смѣлости, колеблятся между противоположными желаніями.
Лѣвую составляютъ 136 приписавшихся къ якобинскому клубу депутатовъ и около сотни другихъ. Между этими выдается группа депутатовъ изъ департамента Жиронды, получившихъ скоро преобладающее значеніе въ Законодательномъ собраніи и давшихъ имя примкнувшей къ нимъ партіи. Это энтузіасты отвлеченной политики; ихъ убѣжденія безусловны; они гордятся своей вѣрой въ нихъ. Они того мнѣнія, что если принципы вѣрны, нужно примѣнять ихъ безъ оговорокъ; кто останавливается на пути, тому недостаетъ сердца или ума. Что до нихъ, то они, конечно, имѣютъ въ виду идти впередъ до конца; съ самоувѣренностью молодыхъ людей и теоретиковъ, они выводятъ свои крайнія заключенія и гордятся своей вѣрой въ нихъ. Они не скрывали, — говоритъ одинъ изъ современныхъ наблюдателей, — своего полнаго презрѣнія къ своимъ предшественникамъ, считая ихъ людьми съ ограниченнымъ полемъ зрѣнія, съ предразсудками, людьми не умѣвшими воспользоваться обстоятельствами. На всякія замѣчанія они отвѣчали насмѣшливой улыбкой, признакомъ безплоднаго ума и самолюбія. Когда имъ указывали на опытъ жизни, то они отрицали самые достовѣрные факты и оспаривали самыя очевидныя замѣчанія, противоставляя имъ какія нибудь общія мѣста, правда краснорѣчиво выраженныя. Они переглядывались, какъ будто они одни достойны взаимно понимать другъ друга, и ободряли другъ друга мнѣніемъ, что всякое несогласіе съ ихъ точкой зрѣнія проистекаетъ изъ малодушія.
Самымъ выдающимся представителемъ лѣвой былъ маркизъ де Кондорсе, не принадлежавшій въ тѣсномъ смыслѣ къ Жирондѣ. Характеристика этого передового мыслителя того времени у Тэна замѣчательна не только какъ психологическій портретъ, но какъ поразительный обращикъ политическаго недомыслія, столь распространеннаго во время революціи между «законодателями и фабрикантами конституцій»: холодный фанатикъ, уравнитель по системѣ, убѣжденный, что математическій методъ приложимъ къ соціальнымъ наукамъ, воспитанный на отвлеченностяхъ, ослѣпленный формулами — самый химерическій изъ ложно направленныхъ умовъ. Никогда не было человѣка болѣе знакомаго съ книгами и менѣе знавшаго людей; никакой поклонникъ научной точности не искажалъ въ такой степени смысла фактовъ. За два дня до 20 іюня среди дикаго озвѣрѣнія онъ восторгался «спокойствіемъ народа и здравому разсужденію толпы». «Можно думать, — говорилъ онъ, — по тому, какъ хорошо народъ даетъ себѣ отчетъ въ совершающихся событіяхъ, что онъ ежедневно посвящаетъ нѣсколько часовъ изученію аналитической геометріи». Два дня спустя послѣ 20 іюня, онъ, Кондорсе, восхищался красной феской, которую навязали Людовику XVI: «Эта корона достойна всякой другой и Маркъ Аврелій не отказался бы отъ нея».