При такомъ составѣ и руководствѣ собранія, самые лучшіе рѣчи, по замѣчанію Тэна, были отмѣчены тѣмъ же недостаткомъ — воспаленіемъ мозга, маніей громкихъ словъ, привычкой ступать на ходуляхъ, неспособностью видѣть вещи на самомъ дѣлѣ существующія, и говорить о нихъ, какъ онѣ есть. Даже лучшимъ ораторамъ вредили ихъ школьныя познанія, и современный міръ виднѣлся имъ лишь сквозь дымку классическихъ воспоминаній. Одинъ негодуетъ на папу за то, что онъ держитъ въ рабствѣ потомковъ Катона и Сцеволы. Другой требуетъ, чтобы около владѣтельныхъ князей Германіи былъ обведенъ кругъ Попилія. Третій, предлагая за безденежьемъ срубать національные лѣса, взываетъ къ воспоминаніямъ о солдатахъ Цезаря, срубавшихъ священныя рощи галловъ.
Но въ Законодательномъ собраніи были не одни ораторы съ классическимъ образованіемъ — были и митинговые. А что говорили эти ученыя обезьяны — perroquets sifflés, какъ ихъ величаетъ Тэнъ, это лучше прочесть въ самомъ оригиналѣ.
Не однѣ ораторскія рѣчи поддерживали постоянное возбужденіе въ Собраніи. Той же цѣли служили и безконечныя «гражданскія» демонстраціи, на которыя Собраніе тратило не мало времени. То оно привѣтствуетъ женатаго ксенза, ради почета сажаетъ его съ его супругой на скамью депутатовъ и слушаетъ его тирады противъ безбрачія, то принимаетъ «гражданокъ Парижа, предлагающихъ предаваться военнымъ упражненіямъ и просящихъ разрѣшить имъ взять командира изъ бывшихъ гвардейцевъ»; то выслушиваетъ депутацію дѣтей, выражающихъ сожалѣніе, что ихъ ножки не позволяютъ имъ маршировать, вѣрнѣе полетѣть противъ тиранновъ; то амнистированныхъ каторжниковъ взбунтовавшагося полка въ сопровожденіи дикой толпы — разные клубы и делегаціи изъ провинцій то съ декламаціями, то съ угрозами. Но народъ свободно является въ Собраніе не только въ видѣ отдѣльныхъ депутацій, онъ всегда тутъ налицо, чтобы наблюдать за своими ставленниками, поощрять однихъ, запугивать другихъ. «Верхній народъ» на галлереяхъ становится судьею «нижняго народа», вмѣшивается въ пренія, заставляетъ молчать ораторовъ, оскорбляетъ предсѣдателя, приказываетъ докладчику уходить съ трибуны.
Никакіе протесты, никакія правила и афиши не помогаютъ. Безобразія на галлереяхъ находятъ постоянную защиту со стороны якобинскихъ депутатовъ. «Выступленіе трибунъ — порывъ патріотизма», провозгласилъ одинъ изъ нихъ. «Требованіе заставить молчать крикуновъ», — говорилъ Шудьё, — «можетъ исходить только отъ тѣхъ, кто забываетъ почтеніе къ народу, нашему высшему судьѣ». «Нельзя выгонять виновниковъ замѣшательствъ — это значило бы исключить изъ нашихъ преній», — заявилъ Гранжневъ, — «тѣхъ, которые представляютъ собою настоящій народъ» (Ce qui est essentiellement peuple). При такихъ условіяхъ крики «долой министерскихъ», — «молчать рабы» и. т. и. не прерываются. Далю любимцы народа не всегда умѣютъ ему угодить, о чемъ свидѣтельствуютъ двѣ сливы, брошенныя въ лицо Бриссо: «Триста или четыреста индивидуумовъ, неизвѣстныхъ, бездомныхъ, сдѣлались сотрудниками, замѣстителями, судьями Законодательнаго собранія».
А внѣ стѣнъ Собранія продолжается его революціонное воспитаніе депутатовъ. Одного изъ нихъ на крыльцѣ Собранія какая-то мегера схватила за волосы: «Склони голову, здѣсь народъ, твой владыка». А 20-го іюня одинъ изъ патріотовъ, проходившихъ церемоніальнымъ маршемъ черезъ Собраніе, склонившись къ депутату, сказалъ: «Мерзавецъ, ты погибнешь отъ моихъ рукъ».
Эти угрозы производили свое дѣйствіе. Когда лѣвые настаивали на именномъ голосованіи, правые, по свидѣтельству одного изъ нихъ, теряли около ста голосовъ изъ числа тѣхъ, на которые они могли разсчитывать.
Такими способами якобинцы, составляя меньшинство въ Собраніи, заставляли его слѣдовать якобинской политикѣ. Такъ, вмѣстѣ того чтобы защищать мѣстныхъ собственниковъ отъ «легализованныхъ» погромовъ, Законодательное собраніе конфискуетъ имущества всѣхъ эмигрантовъ, не различая политическихъ отъ тѣхъ, которые были принуждены бѣжать именно господствовавшимъ беззаконіемъ. Вводя систему паспортовъ, оно подчиняетъ всѣхъ, кто остается на мѣстахъ, произволу якобинскихъ муниципалитетовъ. Оно доводитъ ихъ до нищенства, отмѣняя безъ выкупа тѣ поступленія, которыя Учредительное собраніе признало законными. Наконецъ, оно сожигаетъ въ государственныхъ хранилищахъ дворянскія грамоты.
Еще болѣе террористической политики оно держится по отношенію къ духовенству. Оно отнимаетъ у неприсягнувшихъ священниковъ ту небольшую пенсію, которую они должны были получать взамѣнъ отобранныхъ у нихъ церковныхъ имуществъ; оно предоставляетъ мѣстной администраціи право подвергать ихъ изгнанію безъ суда и, въ случаѣ возникшихъ религіозныхъ волненій, подвергать ихъ ссылкѣ — депортаціи. Оно уничтожаетъ всѣ духовныя и свѣтскія братства, даже тѣ, которыя посвящали себя уходу за больными въ госпиталяхъ или школьному преподаванію.
Но якобинцы, не дожидаясь окончательнаго паденія осаждаемой ими цитадели, начинаютъ брать приступомъ окружающіе ее отдѣльные верки. Въ замѣчательной главѣ о якобинскихъ движеніяхъ въ департаментахъ, Тэнъ открываетъ совершенно новую страницу въ исторіи революціи — въ исторіи — въ буквальномъ смыслѣ — завоеванія якобинскими клубами и общинами сосѣднихъ общинъ и департаментовъ. Особенно благопріятствовали утвержденію якобинства условія, въ которыхъ находилась Марсель, большой торговый городъ съ портовыми рабочими и матросами всякихъ національностей, часто безработныхъ и готовыхъ на всякія безчинства. Какъ будто не было Франціи и правитель- ства, марсельцы стали высылать вооруженныя толпы въ сосѣдніе города, водворять тамъ якобинскіе муниципалитеты и при этомъ производить самыя ужасныя изувѣрства надъ населеніемъ. Такъ были покорены Эсъ и Авиньонъ, гдѣ хозяйничалъ Журданъ, еще при старомъ порядкѣ разбойничавшій съ вооруженной шайкой по большимъ дорогамъ. «Гласьера» Авиньона, куда повергали трупы жертвъ, останется навсегда на ряду съ сентябрьскими убійствами печальнымъ памятникомъ революціи, произведенной во имя свободъ.
Нѣчто подобное происходило и въ другихъ департаментахъ. Безансонъ объявляетъ всѣ три административныя инстанціи Страсбурга недостойными довѣрія и вступаетъ въ лигу со всѣми якобинскими клубами Верхняго и Нижняго Рейна, чтобы добиться освобожденія якобинца, арестованнаго за провокаторство къ бунту. Уже въ апрѣлѣ 1792 якобинское завоеваніе простирается на 20 департаментовъ, а въ 60 другихъ проявляется въ меньшихъ преступленіяхъ, на которыя некому жаловаться, ибо въ 40 департаментахъ уголовные суды еще вовсе не установлены; а въ 43 остальныхъ суды запуганы или молчатъ, не имѣя средствъ, чтобы привести въ исполненіе свои приговоры.
Такова основа, заключаетъ Тэнъ, якобинскаго государства, — этой конфедераціи 1.200 олигархій, направляющихъ зависимый отъ нихъ пролетаріатъ по приказу, полученному изъ Парижа. Это полное организованное и дѣятельное государство съ центральнымъ правительствомъ, офиціальной газетой, правильной перепиской, объявленной во всеобщее свѣдѣніе политикой, съ своими мѣстными правителями и агентами; послѣдніе управляютъ страной на ряду съ парализованными администраціями или чрезъ посредство порабощенныхъ администрацій.
И въ этотъ складъ горючихъ матеріаловъ, готовый вспыхнуть, безмозглые люди бросили бомбу, ускорившую катастрофу, ихъ самихъ унесшую. Эта бомба — объявленіе войны сосѣднимъ монархіямъ — а люди, вызвавшіе войну — жиродинцы и предсѣдатель ихъ дипломатическаго комитета Бриссо. Долго господствовавшая у многихъ историковъ легенда о томъ, что война была навязана Франціи, давно опровергнута Зибелемъ, окончательно разрушена Тэномъ. Вопросы, составлявшіе въ то время предметъ раздора между Франціей и Германской имперіей, легко улаживались. Императоръ Леопольдъ соглашался заставить эмигрантовъ, скопившихся и вооружившихся около принцевъ, въ Кобленцѣ, разойтись и побудить нѣмецкихъ князей принять предложенное имъ Франціей денежное вознагражденіе за отмѣненные феодальные доходы ихъ въ Эльзасѣ. Но жирондинцы желали войны, которой опасались какъ Людовикъ ХVІ, такъ и якобинскіе вожди — по разнымъ причинамъ. Людовикъ потому, что онъ былъ врагъ всякихъ крутыхъ мѣръ и особенно кровопролитія — якобинцы же и особенно Робеспьеръ потому, что военный успѣхъ могъ бы возстановить авторитетъ и власть короля.
Иначе къ этому относились жирондинцы. Перенося въ область политики идейный фанатизмъ, они исполнились самоувѣренности и вѣры въ торжество своихъ идей, т. е. духа пропаганды. Но не это только было причиною ихъ желанія войны. Они тяготились конституціей и надѣялись, что война дастъ имъ возможность избавиться отъ нея. Въ этой затаенной мысли откровенно признавался ихъ вождь въ дипломатическихъ вопросахъ — Бриссо. Съ цѣлью завести въ Лондонѣ французскую школу, Бриссо побывалъ въ Англіи, потомъ былъ въ Америкѣ и потому считалъ себя свѣдущимъ въ иностранныхъ дѣлахъ. Онъ считалъ себя ловкимъ дипломатомъ, потому что постоянно носился съ сумбурными замыслами — то привлечь Англію, предоставивъ ей два лучшихъ порта Франціи, Кале и Дёнкирхъ, то выслать «десантъ» противъ Испаніи, то послать флотъ для завоеванія Мексики. По отношенію къ войнѣ съ Германіей онъ самъ признавалъ себя ея виновникомъ и не скрывалъ, почему онъ ее желалъ: «отмѣну королевской власти, вотъ что я имѣлъ въ виду при объявленіи войны», объявилъ онъ 4 окт, 1792 г. А позднѣе онъ же сказалъ: «Насъ всегда попрекали конституціей, а конституція могла пасть только при помощи войны», — оправдывая свою политику въ моментъ, когда она приняла неблагопріятный оборотъ (въ апрѣлѣ 1793 года).