«Въ концѣ ХѴІІ-го вѣка въ высшемъ классѣ и даже въ среднемъ классѣ относились съ ужасомъ къ крови; мягкость нравовъ и идилическія мечтанія подорвали всякую воинственную энергію. Начальствующіе вездѣ забывали, что охрана общества и цивилизаціи несравненно дороже, чѣмъ жизнь горсти злодѣевъ и безумцевъ, что первоначальная цѣль правительства, какъ и полиціи — сохраненіе порядка съ помощью силы, что жандармъ не филантропъ, что если онъ подвергается нападенію на своемъ посту, то долженъ употребить въ дѣло свою саблю, и что онъ измѣняетъ командѣ, если кладетъ въ ножны мечъ изъ страха причинить вредъ нападающимъ»…
«Въ эту критическую минуту судьба монархіи и самой Франціи ввѣрена послѣднему изъ длиннаго ряда королей, подъ знаменемъ которыхъ создалось государство. Выпуститъ ли онъ изъ рукъ завѣтное знамя, или же понесетъ его впередъ на побѣду или, по крайней мѣрѣ, на геройскую смерть?» Много было высказано сожалѣній по поводу малодушія Людовика XVI, и съ какимъ презрѣніемъ отнеслись къ его поведенію политическіе противники его! Тэнъ объясняетъ поведеніе короля и возстановляетъ предъ нами психологическій процессъ, который совершался въ душѣ его. Тѣ самыя лица и власти, которыя призваны были защищать его и его законное право, во главѣ ихъ парижскій синдикъ Рёдереръ, уговариваютъ его уступить, увлекаютъ его почти силою изъ дворца его предковъ. «Въ теченіе нѣсколькихъ минутъ, послѣднихъ и самыхъ торжественныхъ минутъ монархіи, король колеблется. Вѣроятно, его здравый смыслъ предвидитъ, что покинуть дворецъ равносильно отреченію; но его флегматическій умъ не тотчасъ различаетъ всѣ послѣдствія этого поступка; затѣмъ его оптимизмъ никогда не давалъ себѣ полнаго отчета о томъ, до чего можетъ дойти тупоуміе массы и злоба человѣческая; онъ не можетъ вообразить себѣ, что клевета извратитъ его нежеланіе проливать кровь именно въ желаніе кровопролитія. Затѣмъ онъ находится подъ властью своего прошлаго, своей привычки всегда уступать, своего твердаго рѣшенія, открыто заявленнаго, — никогда не допускать междуусобной войны, обѣщанія, сдержаннаго королемъ въ продолженіе трехъ лѣтъ въ силу его упорной гуманности и особенно его религіозной кротости.
Онъ систематично заглушалъ въ себѣ животный инстинктъ самосохраненія, искру злобы, которую зажигаетъ въ каждомъ изъ насъ несправедливое и грубое нападеніе; христіанинъ заслонилъ собою короля; онъ болѣе не сознаетъ, что его долгъ быть воиномъ, что, предавая себя, онъ предаетъ государство, и что своею покорностью овцы онъ ведетъ вмѣстѣ съ собою на бойню всѣхъ порядочныхъ людей»…
15 Король съ семьей покидаетъ дворецъ своихъ предковъ 10 авг. 1792 г. Маленькій Дофинъ играетъ сухими листьями по дорогѣ.
Съ удаленіемъ короля изъ дворца, казалось бы, цѣль бунта была достигнута. Онъ находился въ плѣну у народнаго представительства, отъ котораго и зависѣла дальнѣйшая судьба Франціи. Но толпа, обступившая дворецъ, руководилась не политической идеей, а злобой и дикими инстинктами погромщиковъ. Она продолжала напирать на дворецъ, и канониры направляли на него свои пушки. Уходя изъ дворца, Людовикъ XVI не далъ защитникамъ дворца никакого приказа, но, вѣрные дисциплинѣ и воинской чести, они стояли мужественно на своемъ посту, и эти послѣдніе швейцарцы на французской службѣ заслужили безсмертное изображеніе умирающаго льва, которое воздвигъ въ ихъ память великій художникъ. Когда ихъ стали обстрѣливать изъ толпы, они вышли изъ дворца, выстроились на дворѣ и очистили его отъ нападающихъ. Но, услышавъ стрѣльбу, король приказалъ прекратить огонь, и швейцарцы, сложивъ оружіе, вышли изъ дворца. Но тутъ толпа показала, что ей нужна была кровь. Убиваютъ швейцарцевъ, выступавшихъ изъ дворца, убиваютъ швейцаровъ при дверяхъ. Убиваютъ всѣхъ, кого находятъ въ дворцовой кухнѣ, отъ главнаго повара до послѣдняго поваренка. Женщины едва избѣгаютъ смерти. Г-жа Кампанъ, гувернантка королевскихъ дѣтей, уже повергнута на колѣни, уже занесена сабля, надъ ея головой, вдругъ снизу кто-то кричитъ: «Что вы тамъ дѣлаете? женщинъ не убиваютъ». — «Встань, мерзавка, народъ милуетъ тебя». «Но за то народъ набиваетъ себѣ карманы», добавляетъ Тэнъ, переходя къ описанію погрома, о которомъ долго еще свидѣтельствовали дворы и улицы, усыпанные толстымъ слоемъ осколковъ разбитыхъ зеркалъ, мебели и выпитыхъ бутылокъ. А за хищными животными потянулись и обезьяны: какой-то хулиганъ разсѣлся въ коронаціонной мантіи на престолѣ, а подобная ему особа разлеглась на постели королевы.
16 Марсельцы и рабочіе берутъ 10-го августа 1792 года подъ командой Вестермана королевскій дворецъ.
Ну, а Законодательное собраніе, обратившееся, по сверженіи короля, въ неограниченное правительство Франціи? Оно стало покорнымъ слугою бунтовщиковъ. Какъ плоды съ дерева, которое трясетъ сильная рука, посыпались декреты въ ихъ пользу: отрѣшеніе короля, созывъ Учредительнаго собранія (Конвента), отмѣна всякаго избирательнаго ценза, плата избирателямъ за отправленіе на мѣсто выборовъ, отрѣшеніе отъ должности и арестъ министровъ, водвореніе на ихъ мѣсто прежнихъ жирондинскихъ министровъ, возведеніе Дантона на постъ министра юстиціи, признаніе захватной Коммуны, утвержденіе Сантерра, предоставленіе всякому доброму гражданину права арестовывать подозрительныхъ людей, домовые обыски, переизбраніе всѣхъ мировыхъ судей Парижа ихъ околоткомъ, всѣхъ жандармскихъ офицеровъ ихъ солдатами, 30 су въ день марсельцамъ со дня ихъ прибытія, военный судъ надъ швейцарцами, полевой судъ надъ побѣжденными 10 авг.; освобожденіе всѣхъ обвиняемыхъ и приговоренныхъ за военную инсубординацію, за преступленія по дѣламъ печати и за грабежъ хлѣба, раздѣлъ общинныхъ имуществъ, конфискація и продажа имущества эмигрантовъ, арестъ и заключеніе ихъ отцовъ и матерей, женъ и дѣтей, изгнаніе и депортація всѣхъ неприсягнувшихъ духовныхъ, допущеніе развода по требованію одного изъ супруговъ въ двухмѣсячный срокъ — однимъ словомъ всѣ мѣры, способныя подрывать собственность, разлагать семью, преслѣдовать совѣсть, ослаблять законъ, извращать справедливость, возвеличивать преступленіе и предать магистратуру, командованіе, избраніе предстоящаго неограниченнаго собранія — самоуправству насильственной толпы, которая, дерзнувши всѣмъ для захвата диктатуры, не остановится ни передъ чѣмъ, чтобъ ее удержать за собою.
* * *
По ужасъ катастрофы 10 авг. выразился не только въ позорномъ раболѣпствѣ жирондинскихъ законодателей передъ ихъ союзниками налѣво, торжеству которыхъ они такъ слѣпо содѣйствовали — онъ скоро обнаружился въ потрясающемъ событіи, которое даетъ истинную мѣрку перевороту 10 авг. и его виновникамъ — въ сентябрьской рѣзнѣ заключенныхъ. Это событіе было предметомъ тщательныхъ изслѣдованій Мортимера Терно въ одномъ изъ томовъ его исторіи террора. Пользуясь его трудами, Тэнъ, благодаря своему психологическому методу, такъ сказать, изнутри освѣщаетъ страшное событіе и этимъ проливаетъ поразительный свѣтъ на революцію, состояніе Парижа, преступную толпу и еще болѣе преступныхъ вождей ея.
Предшественники Тэна, какъ Мишле, чтобы смягчить тяжелое впечатлѣніе, производимое сентябрьскими днями, указывали на ожесточеніе, которое долиты были вызвать манифестъ герцога Брауншвейгскаго и извѣстіе, что прусское войско перешло черезъ границу. Тэнъ съ помощью цѣлаго ряда современныхъ извѣстій показываетъ, какъ мало вниманія удѣляло этимъ фактамъ громадное населеніе столицы и какъ l'idee homicide, мысль объ избіеніи заключенныхъ, возникла самостоятельно и выросла фатально въ мозгахъ заурядныхъ якобинцевъ, обусловливаясь въ то же время самой сутью якобинской догмы у вождей. «Въ узкомъ мозгу якобинца, спутанномъ непосильными для него понятіями, укореняется одна простая мысль, приноровленная къ его грубости и инстинктамъ, — желаніе убить своихъ враговъ, которые также и враги государства, кто бы они ни были: объявившіеся, скрытые, настоящіе, будущіе, вѣроятные и даже возможные. Онъ вноситъ свою дикость и свое изувѣрство въ политику, и вотъ почему его захватъ власти такъ вреденъ. На трибунѣ якобинскаго клуба Колло д’Эрбуа провозглашаетъ: «Второе сентября представляетъ собою великую статью катехизиса нашей свободы». Якобинцу присуще считать себя законнымъ владыкой и относиться къ своимъ противникамъ не какъ къ состоящимъ съ нимъ въ войнѣ, а какъ къ преступникамъ. Они преступники противъ народа, внѣ закона, и поэтому подлежатъ убіенію во всякое время и во всякомъ мѣстѣ, достойны казни, даже когда они вовсе не въ состояніи или уже лишены возможности вредить.