Въ воображеніи толпы пережитая ею дѣйствительность извращается: не народъ напалъ на дворецъ, а изъ дворца пришелъ приказъ бить въ набатъ, побѣжденные — «убійцы народа», и 14 авг. федераты требуютъ учрежденія полевого суда — для отмщенія права падшихъ братьевъ. Но имъ и этого мало; месть народа должна быть распространена «на всѣхъ заговорщиковъ».
Послушное Собраніе учреждаетъ полевой судъ, который въ 5 дней присуждаетъ къ казни трехъ невинныхъ. Герои 10 авг. снова негодуютъ. 23 авг. одна изъ секцій объявляетъ Коммунѣ, что народъ, выведенный изъ терпѣнія волокитой, захватитъ тюрьмы и убьетъ заключенныхъ. Къ злобѣ присоединяется страхъ. Это чувство искусно эксплуатируется вождями; завѣдующій полиціей Коммуны Сержанъ устраиваетъ процессію, въ которой 10 всадниковъ развозятъ знамена, на которыхъ изображены «массакры», произведенные дворомъ въ десяти городахъ Франціи.
Послѣ этого не можетъ быть сомнѣнія, что дворъ и его приверженцы избиваютъ народъ. Того же можно ожидать и въ Парижѣ. И вотъ 1 сент. извощикъ Жюльенъ, приговоренный къ 12-лѣтней каторгѣ и выставленный въ цѣпяхъ, выведенный изъ терпѣнія толпой, начинаетъ ругать ее и кричать — «да здравствуетъ король, да здравствуетъ Лафайетъ, къ чорту народъ!» Его немедленно гильотинируютъ, какъ участника въ заговорахъ 10 авг., и на другой день весь городъ говоритъ только объ одномъ: Жюльенъ признался, что въ парижскихъ темницахъ всѣ думаютъ, какъ онъ; заключенные снабжены оружіемъ и ихъ выпустятъ на городъ, какъ скоро выступятъ изъ него добровольцы. На другой день романъ принимаетъ большіе размѣры: въ Парижѣ скрываются роялисты; они завладѣютъ тюрьмами, вооружатъ заключенныхъ, освободятъ короля и перебьютъ патріотовъ и женъ и дѣтей добровольцевъ, отправившихся въ армію. «Народный костеръ сложенъ: предпринимателямъ общественнаго пожара остается только разжечь его».
А въ слѣдующей главѣ Тэнъ ведетъ читателя въ Коммуну, гдѣ сотня индивидуумовъ изъ городского отребья захватили власть и распоряжаются всѣмъ какъ полновластные хозяева.
Они ежедневно налагаютъ свои невѣжественныя руки на всѣ вѣдомства государства, — финансы, армію, организацію подвоза жизненныхъ припасовъ, администрацію и судъ, — рискуя поломать колеса государственной машины и остановить ея дѣйствіе. Сегодня они вызываютъ къ себѣ военнаго министра или, вмѣсто него, товарища его завтра; они въ теченіе двухъ часовъ держатъ подъ арестомъ весь штатъ его канцеляріи — подъ предлогомъ поисковъ заподозрѣннаго ими типографщика. То они накладываютъ свою печать на «казначейство чрезвычайныхъ расходовъ»; то распускаютъ правительственную комиссію «снабженія Парижа продовольствіемъ»; то вмѣшиваются въ ходъ правосудія для того, чтобы затруднить защиту подсудимыхъ или пріостановить исполненіе постановленныхъ приговоровъ. Нѣтъ ни одного принципа, закона, постановленія, приговора, учрежденія или государственнаго чиновника, которые были бы ограждены отъ ихъ произвола. И подобно тому, какъ они наложили свою руку на власть, они накладываютъ ее и на деньги. Они не только вынудили у Законодательнаго собранія на «расходы по полиціи», т.-е. на содержаніе своей шайки, — 860.000 фр. въ мѣсяцъ, при чемъ опредѣлили срокъ платежа заднимъ числомъ съ 1 янв. 1792, такъ что получили сразу болѣе чѣмъ 6 милліоновъ; но, опоясавъ себя муниципальной лентой, они начали захватывать въ свою пользу въ «зданіяхъ, принадлежащихъ націи», т.-е. въ секвестрованныхъ ими частныхъ домахъ, все, что находилось въ нихъ цѣннаго. «Въ одномъ только изъ такихъ домовъ они забрали на 100.000 экю». У королевскаго казначея они присвоиваютъ себѣ цѣлый сундукъ съ драгоцѣнностями и цѣнными бумагами и 340.000 ливровъ деньгами. Ихъ комиссары привезли изъ Шантильи три запряженныхъ тройками фургона, нагруженныхъ «остатками имущества герцога Конде». Они берутъ на себя «перевозку мебели изъ домовъ эмигрантовъ», а въ парижскихъ церквахъ конфискуютъ распятія, колокола, рѣшетки, то есть все, что было изъ бронзы или желѣза, а кромѣ того подсвѣчники, кадила, сосуды, хранилища для мощей и статуи, т.-е. «все, что было серебрянаго» какъ на алтарѣ, такъ и въ ризницахъ, и по этому можно судить о громадности взятой ими добычи; чтобы перевезти къ нимъ серебряныя вещи изъ одной только церкви Маделены понадобился цѣлый фургонъ, запряженный четырьмя лошадьми, и т. д.
И всѣмъ этимъ награбленнымъ серебромъ они пользуются такъ же произвольно, какъ и присвоенной ими властью. Но эти господа знаютъ, что они калифы на часъ, и спѣшатъ проявить свою тиранію. Не говоря о множествѣ произведенныхъ ими арестовъ, они устраиваютъ повальный обыскъ въ Парижѣ; съ 6 часовъ вечера до 5 утра всякое движеніе по улицамъ прекращается; на всѣхъ заставахъ и перекресткахъ двойной караулъ; на каждой улицѣ обыскъ производится патрулемъ изъ 60 людей съ пиками, двери выламываются, замки отпираются слесарями, обыски производятся съ подвала до крыши, всѣ бумаги забираются и до 3.000 человѣкъ всякаго возраста и пола уводятся въ тюрьмы. Однако со стороны нѣкоторыхъ секцій уже проявляется неудовольствіе этими мнимыми уполномоченными и на основаніи этого протеста Законодательное собраніе назначаетъ новые выборы; напрасно захватная Коммуна рѣшаетъ, по предложенію Манюэля, что она не сложитъ своихъ полномочій, пока будетъ длиться общественная опасность. Приходится спѣшить. На слѣдующій день уже соберутся избиратели. «Чтобы остаться въ городской думѣ и чтобы пройти на предстоящихъ выборахъ въ Конвентъ, вожаки должны поразить Парижъ, и въ тотъ же день». — А этотъ день — второе сентября.
Уже съ 23 авг. планъ сентябрьскихъ убійствъ назрѣвалъ у членовъ Коммуны и каждый изъ нихъ принималъ на себя соотвѣтствующую ему роль. Впереди всѣхъ Маратъ, предложившій и проповѣдовавшій эту операцію. Съ его стороны это вполнѣ естественно. Она ничто иное, какъ итогъ всей его политики: диктаторъ или трибунъ, съ неограниченнымъ полномочіемъ убивать, но безъ всякой иной власти, прикованный къ своей роли и отвѣтственный — такова съ іюля 1789 г. программа Марата, и онъ не стыдится ея. Тѣмъ хуже для тѣхъ, кто не на высотѣ ея пониманія. Съ перваго раза онъ понялъ характеръ революціи, не по геніальности, а по внутреннему сочувствію, уже три года страдая маніей подозрительности и душегубства, утративъ способность правильно разсуждать и сдѣлавшись газетчикомъ, столь однообразнымъ въ своемъ продолжительномъ пароксизмѣ, что, читая его нумера, какъ будто слышишь непрерывающійся, глухой голосъ изъ кельи сумасшедшаго. Уже съ 19 августа онъ натравливаетъ народъ на тюрьмы.
Но такой сумасшедшій годенъ только быть подстрекателемъ — и развѣ только въ послѣдній моментъ фигурировать въ послѣднихъ роляхъ. Главный предприниматель другихъ размѣровъ — это Дантонъ, настоящій вождь людей по своему прошлому и по своему положенію, по своему простонародному цинизму, манерамъ и языку. По своей способности быть иниціаторомъ и повелѣвать, по необузданной силѣ тѣлеснаго сложенія и духа, по физической внушительности своей кипучей и захватывающей воли — онъ какъ нарочно приспособленъ къ этому страшному дѣлу. Одинъ онъ изъ членовъ Коммуны сталъ министромъ, и только онъ въ состояніи покрыть муниципальное покушеніе патронажемъ или косностью центральной власти. Одинъ онъ изъ членовъ Коммуны и министерства способенъ дать импульсъ и организовать дѣло въ путаницѣ революціоннаго хаоса и теперь, какъ въ совѣтѣ министровъ, такъ и въ городской думѣ — онъ всѣмъ управляетъ. Среди безсвязныхъ препирательствъ, неожиданныхъ предложеній, ругательствъ, хожденія взадъ и впередъ петиціонеровъ, онъ своимъ голосомъ «Стентора», своими жестами атлета, своими страшными угрозами подавляетъ своихъ товарищей, присвоиваетъ себѣ ихъ обязанности, навязываетъ имъ избранныхъ имъ лицъ, беретъ все на себя, дѣлаетъ предложенія, постановленія, издаетъ прокламаціи, безотчетно черпаетъ милліоны изъ казны, кидаетъ ихъ горстями своимъ догамъ изъ клуба кордельеровъ и Коммуны, однимъ 20.000, другимъ 10.000 «на революцію» «за ихъ патріотизмъ». Вслѣдствіе этого весь персоналъ секцій и клубовъ въ его рукахъ. Съ такой свитой можно все сдѣлать во время анархіи. На самомъ дѣлѣ въ теченіе августа и сентября Дантонъ царствовалъ, и онъ могъ сказать о второмъ сентября такъ же вѣрно, какъ и о десятомъ августа: «Это было мое дѣло!» Слова эти были сказаны Дантономъ герцогу Шартрскому, присланному генераломъ Келлерманомъ въ Парижъ съ извѣщеніемъ объ одержанной при Вальми побѣдѣ и высказавшемуся въ разговорѣ съ Дантономъ неодобрительно о сентябрьскихъ убійствахъ. Весь разговоръ между ними приведенъ Тэномъ со словъ лица, слышавшаго разсказъ непосредственно изъ устъ Луи Филиппа.