«Палящее небо, знойный климатъ, пустынные берега и скалы и разрушительныя рѣки, горные потоки, то изсохшіе, то выступающіе изъ береговъ», ослѣпляющая пыль, нервы, раздражаемые постояннымъ вѣяніемъ мистраля или періодическими порывами сирокко; порода чувственная, впечатлительная и суровая, безъ умственнаго и нравственнаго балласта, въ которой смѣшеніе галла съ латиняниномъ уничтожило чувствительное добродушіе кельта и глубокую серьезность римлянина, — «люди цѣльные, крѣпкіе, сухопарые, безпокойные» и вмѣстѣ съ тѣмъ легкомысленные, импровизаторы, болтуны, игралище собственнаго паѳоса, легко уносимые въ пустое пространство яростной декламаціей и легковѣснымъ энтузіазмомъ, скученные въ торговомъ и приморскомъ городѣ съ 120.000 жителей, гдѣ рискъ торговли и мореплаванія поддерживаетъ духъ новшествъ и приключеній, гдѣ солидность характера ежедневно подрывается зрѣлищемъ быстрой наживы, расточаемой въ грубыхъ удовольствіяхъ, — люди, которымъ теперь политика, подобно спекуляціи, представляется лотереей, сулящей крупные барыши смѣльчакамъ; кромѣ того, ихъ городъ порто-франко — сборище международнаго кочевого сброда — бродягъ, не знающихъ ни закона, ни опредѣленнаго промысла (chenapants et sacripants), которые, подобно морской травѣ, оторвавшейся отъ корня и гніющей, несутся отъ берега къ берегу по всей окружности Средиземнаго моря; настоящая сточная яма, куда слились подонки двадцати испорченныхъ и полуварварскихъ цивилизацій, «пѣна уголовщины, выброшенная тюрьмами Генуи, Пiемонта, Сициліи, всей остальной Италіи, Испаніи, Архипелага и Африканскаго побережья»{52}.
«Вотъ люди, созданные для рѣзни беззащитныхъ жертвъ — коршуны, издали налетѣвшіе, почуявъ добычу. Къ нимъ примкнули бывшіе солдаты, бандиты, дезертиры и бродяги всякаго рода. Они слышать не хотятъ о патріотизмѣ, побуждающемъ другихъ вступать въ пограничную армію. Они оперируютъ лишь внутри страны и надъ политическими противниками. Они поклялись защищать «свободу» и ихъ мѣсто въ столицѣ. Получивъ потомъ деньги во всѣхъ казначействахъ и подъ всевозвожными предлогами, они уходятъ въ Марсель, съ тѣмъ, чтобы продолжать свое дѣло. Они самые ревностные: они первые взялись отвести 24 священника изъ мэріи въ тюрьму и по дорогѣ начали избіеніе. Другой разрядъ — это бѣшеные изъ парижской черни. Тэнъ подробно перечисляетъ ихъ по ихъ званію и занятіямъ; между ними есть «хищные звѣри, убійцы по инстинкту, есть и простые воры»; иные утверждаютъ, что они пошли только по принужденію. Третьи — автоматы, которыхъ толкаютъ впередъ другіе; одинъ изъ нихъ — разсыльный, очень честный человѣкъ, но увлеченный примѣромъ, напоенный до пьяна, наконецъ, обезумѣвшій, убиваетъ 20 патеровъ своей рукой — и умираетъ черезъ мѣсяцъ, все продолжая пить, потерявши сонъ, съ пѣною у рта и дрожа всѣмъ тѣломъ. У иныхъ, пришедшихъ съ добрыми намѣреніями, закружилась голова отъ соприкосновенія съ кровавымъ водоворотомъ и, внезапно осѣненные революціонной благодатью, они обращаются къ новому культу убійства»; нѣкто Граненъ, отправленный своей секціей, чтобы спасти двухъ заключенныхъ, садится рядомъ съ Мальяромъ, судитъ вмѣстѣ съ нимъ въ теченіе 63 часовъ и требуетъ себѣ отъ него выдачи свидѣтельства для удостовѣренія своего подвига. По большинство стоитъ на уровнѣ того повара, который послѣ взятія Бастиліи, случайно тутъ находясь, отрѣзалъ голову плѣнному коменданту, думая, что онъ совершаетъ патріотическій подвигъ, и считалъ себя достойнымъ «медали за истребленіе изверга». Это не злодѣи, но добрые обыватели и сосѣди, которые, увидѣвъ, что въ ихъ участкѣ производится общественная работа, прибѣгаютъ, чтобы и своимъ плечомъ подпереть общественное бремя.
Въ началѣ никто изъ убійцъ не наполняетъ себѣ кармановъ. Они добросовѣстно приносятъ въ Комитетъ захваченныя ими деньги и дорогія вещи; они присваиваютъ себѣ только башмаки и надѣваютъ ихъ на свои босыя ноги, да и то просятъ на это разрѣшенія. Но они не думали работать даромъ, — вѣдъ они живутъ работой; это тоже работа, притомъ тяжелая, и они требуютъ двойной платы, и кромѣ того пищи и вина вдоволь, чтобы поддержать силы и духъ. «Нація за все расплатится, — вѣдь они работаютъ для нея»… Требуя себѣ вознагражденія, они хвалятся, что долго и хорошо работали; казначею, который хочетъ записать ихъ имена, они называютъ себя безъ колебанія. Если же казначей ссылается на формальности, они озлобляются, жалуются Ролану, ходятъ по всѣмъ комитетамъ, ругаясь, грозя и показывая свои пики въ крови, въ доказательство того, что они работали на самомъ дѣлѣ.
И вотъ такіе-то мозги осѣнила идея народовластія. Въ своихъ глазахъ они владыки: «имъ предоставлена верховная власть»; ихъ полномочіе безгранично; всякій, кто въ этомъ сомнѣвается, — измѣнникъ, его казнь справедлива. Какъ говорить съ такими людьми о справедливости? Справедливость, — замѣчаетъ Тэнъ, — продуктъ, выработанный цивилизаціей, а они дикари въ политикѣ. Какъ имъ говорить о невинныхъ? — Скажите пожалуйста, отвѣчаютъ они, такъ и вы хотите усыпить насъ? И толпа кричитъ: это вѣрно, никакой пощады! Все, на что она соглашается, это импровизованный судъ, чтеніе тюремнаго списка и ускоренное судоговореніе. Судятъ и ставятъ приговоръ, руководясь молвой. Это упрощаетъ дѣло. А еще болѣе оно упрощается тѣмъ, что подсудимыхъ судятъ по категоріямъ: швейцарцы, священники, офицеры, королевскіе пенсіонеры. Тамъ, гдѣ только заключенные первыхъ двухъ категорій, нечего и судить; ихъ гуртомъ предаютъ казни.
Но если толпа настаиваетъ на быстротѣ приговора, зато она требуетъ медленной казни. Въ «аббатствѣ» одинъ изъ убійцъ жалуется, что «аристократы слишкомъ скоро умираютъ и что только стоящіе у выхода, черезъ который выводили жертвъ, пользуются удовольствіемъ бить ихъ». Толпа соглашается съ этимъ и строится въ два ряда, между которыми проталкиваютъ жертву, нанося удары саблей плашмя. Особенно мучатъ людей съ извѣстными именами. При одной такой экзекуціи участники поклялись, что снимутъ голову съ того, кто заколетъ жертву, и мучительное изувѣрство надъ обнаженной жертвой продолжалось полчаса.
Работа, которой они предаются, развращаетъ ихъ до полнаго извращенія человѣческой природы. Убійство холоднымъ оружіемъ людей безоружныхъ внушаетъ имъ два необычныхъ ощущенія, отнимающихъ у нихъ разумъ — сознаніе своего всемогущества безконтрольнаго и безпрепятственнаго, возможности безъ всякой для себя опасности неистовствовать надъ жизнью и плотью человѣка, съ другой стороны — ощущеніе кровавой и разнообразной смерти, сопровождаемой судорогами и крикомъ. Тэнъ напоминаетъ о зрѣлищахъ римскаго цирка, отъ которыхъ зрители не могли оторваться: кто разъ видѣлъ это зрѣлище, всегда возвращался къ нему. А здѣсь къ моральному опьяненію присоединяется физическое: вино льется рѣкой и, при всякой паузѣ въ работѣ, совершается новая оргія надъ трупами.
Они веселы: около каждаго новаго трупа они пляшутъ, распѣваютъ карманьолу. Они приглашаютъ любопытныхъ посмотрѣть на «развлеченіе», принять участіе въ «праздникѣ». Выставляютъ скамейки для «мужчинъ» и другія для «дамъ». Эти послѣднія, болѣе любопытныя, желаютъ поглядѣть на убитыхъ «аристократовъ», поэтому посылаютъ за плошками и разставляютъ ихъ на трупахъ.
17 Народный судъ въ аббатствѣ 2 сент. 1792 г.
Но въ этой безднѣ моральной тьмы прорываются проблески человѣчности. Эти палачи за поденную плату обладаютъ гоноромъ. Провожая до дому освобожденнаго по суду, они не берутъ денегъ, а принимаютъ лишь угощеніе. «Мы эту работу производимъ не изъ-за денегъ: вашъ другъ обѣщалъ намъ рюмку вина; мы выпьемъ ее и вернемся на свой постъ». А внѣ этой работы они даже обнаруживаютъ чувствительность парижскаго рабочаго. Узнавъ, что въ «аббатствѣ» заключенныхъ оставили 26 часовъ безъ воды, одинъ изъ федератовъ хотѣлъ непремѣнно истребить тюремщика. А когда освободили Вебера — (молочный братъ королевы, оставившій мемуары), всѣ ему аплодируютъ «неистово» и обнимаютъ его съ восторгомъ на протяженіи ста шаговъ. Двое убійцъ, запачканные кровью, проводивши домой Бертрана, настаиваютъ, чтобы имъ позволили подняться съ нимъ; они желаютъ видѣть радость его семьи. Они терпѣливо ждутъ въ салонѣ, пока выйдутъ дамы; они растроганы при видѣ общаго счастья, долго остаются, отказываются отъ денегъ и, уходя, благодарятъ.
Всего поразительнѣе проявленіе «врожденной» вѣжливости. Носильщикъ, желая обнять освобожденнаго, проситъ позволенія это сдѣлать; мегеры, аплодировавшія убійствамъ, напускаются на людей, которые ведутъ Вебера, въ бѣлыхъ шелковыхъ чулкахъ, по лужамъ крови: «Будьте осторожны, вы заставляете monsieur ступать по крови». Но эти свѣтлыя крапинки на темной картинѣ, эти изумительныя противорѣчія въ человѣческомъ сердцѣ служатъ лишь къ обличенію тѣхъ, кто довелъ толпу до такого низкаго паденія. Подъ вліяніемъ винныхъ паровъ, которые смѣшиваются съ запахомъ бойни, убійцы теряютъ всякое человѣческое подобіе. Они вырываютъ сердце у убитаго и подносятъ къ зубамъ, какъ будто хотятъ грызть его. Изъ-за палача и каннибала выступаетъ обезумѣвшій революціонный идіотъ.