Въ женскомъ отдѣленіи тюремъ къ кровожадности примѣшивается низводящій человѣка ниже животнаго садизмъ. Принцессу Ламбаль, друга королевы, въ злобѣ замучили такъ быстро, что только ея трупъ могли подвергать безсмысленному глумленію. Но въ тюрьмѣ содержались и уголовныя преступницы: вдова казненнаго за отравленіе Дерю и букетчица Пале-Рояля, въ припадкѣ ревности изувѣчившая своего любовника, гвардейца. Про Дерю говорили, «что она должна быть страшно зла; если бы она могла, она сожгла бы Парижъ; да, конечно, она это и говорила». Достаточно поводовъ, чтобъ ее замучить истязаніями, внушенными сладострастіемъ. А букетчицу подвергли тому самому, за что она была приговорена.
Но дѣло пришло къ концу. Нѣтъ ли еще дѣла? спрашивалъ убійца въ опустѣвшемъ дворѣ тюрьмы, и двѣ женщины ему отвѣтили: «Если нѣтъ, то надо его найти».
И они нашли его. Подобные хищнымъ звѣрямъ, лизнувшимъ крови, они набросились на мѣста заключенія простыхъ уголовныхъ преступниковъ, на дома, гдѣ содержались штрафованныя проститутки, бродяги и старые нищіе, на пріютъ для исправленія подростковъ. «Все это никуда негодный народъ и стоитъ дорого содержать». Въ Салпетріерѣ, гдѣ содержались проститутки, былъ также пріютъ для дѣвушекъ. Здѣсь съ убійствами чередовались изнасилованія. Но верхъ ужаса представляетъ Бисетръ, гдѣ находились мальчики отъ 12 до 17 лѣтъ, помѣщенные туда для исправленія родителями и хозяевами. «Шайка
убійцъ не признала своихъ дѣтенышей и ни одного не пощадила. Когда на другой день стали разбирать груду труповъ, одинъ имѣлъ видъ «спящаго — Божьяго ангела», другіе всѣ были страшно изуродованы. «На этотъ разъ, — заключаетъ Тэнъ, — мы опускаемся ниже человѣка, въ низменные слои животнаго царства, ниже волка, ибо даже волки не давятъ волчатъ».
Эти слова имѣютъ въ устахъ Тэна болѣе глубокое значеніе, чѣмъ простое сравненіе. Они сказаны историкомъ, который никогда не теряетъ изъ вида своей антропологической теоріи. А эта теорія была формулирована имъ словами: «Человѣкъ — плотоядное существо; онъ таковъ по своей природѣ и по физическому строенію, и никогда ни въ его природѣ, ни въ его строеніи не исчезнетъ этотъ первоначальный складъ. У человѣка клыки (il а des canines), какъ у собаки и у лисицы, и подобно собакѣ и лисицѣ первобытный человѣкъ вонзалъ свои клыки въ мясо другихъ существъ. Потомки его терзали другъ друга, съ каменными орудіями въ рукахъ, изъ- за куска сырой рыбы. Въ настоящее время онъ все еще тотъ же; нравы его смягчились, но природа его не преобразилась. Война царствуетъ, какъ прежде, только она ограничена относительно мѣста и времени»…
Никогда, можетъ быть, исторія не представляла столько подспорья для антропологической теоріи, выводящей человѣка непосредственно изъ царства животныхъ, какъ въ революціонную эпоху. Тэнъ искусно воспользовался поразительными контрастами и противорѣчіями, которые заключаетъ въ себѣ ея исторія. Революція, исходившая изъ представленія о человѣкѣ, какъ о разумномъ существѣ, одушевлявшаяся идеей величайшаго духовнаго блага — свободою, тотчасъ же раскрыла дверь самымъ дикимъ проявленіямъ человѣческаго звѣрства. За «деклараціей правъ человѣка» послѣдовали сентябрьскія убійства. Историки-классики исключительно настаивали на первомъ изъ этихъ моментовъ и подводили всю революцію подъ идею объявленія правъ человѣка. Держась «натуралистическаго» метода и исходя изъ наблюденія надъ фактами, Тэнъ нашелъ въ нихъ подтвержденіе своей антропологической теоріи о происхожденіи человѣка и своему убѣжденію, что политическія теоріи раціонализма и деклараціи правъ человѣка — рядъ разсудочныхъ, обманчивыхъ силлогизмовъ.
18 Убійства 2–6 сентября 1792 г.
Мы не станемъ подсчитывать цифры убитыхъ, описывать состояніе Парижа, гдѣ хулиганы вырывали на улицѣ серьги изъ ушей подъ предлогомъ, что все это нужно нести на алтарь отечества — настроеніе печати, которая одобряетъ убійства, или смягчаетъ, или молчитъ. Важенъ общій итогъ сентябрьской рѣзни. Онъ обнаружился въ происходившихъ въ это время выборахъ. Посредствомъ импровизованнаго террора якобинцы удержали за собой беззаконно захваченную власть, съ помощью постояннаго террора они установятъ свою законную власть. Всѣ подстрекатели, вожди и пособники убійства избраны. Выборы въ Конвентъ происходили подъ надзоромъ «народа», и для этого ихъ перенесли въ большую залу якобинскаго клуба подъ наблюденіе якобинской галлереи. Вмѣстѣ съ тѣмъ устранили отъ выборовъ всѣхъ членовъ умѣренныхъ клубовъ, всѣхъ подписавшихся подъ протестомъ противъ вторженія толпы въ Тюльери. Наконецъ, избиратели вызывались поименно и должны были открыто подавать голосъ. Второго сентября, когда выборы происходили въ епископальномъ домѣ, въ 500 шагахъ отъ него марсельцы захватили священниковъ, избивая ихъ по пути; а на другой день, когда избирательное собраніе перемѣстилось въ якобинскій клубъ, оно проходило черезъ мостъ между двумя рядами труповъ, переносимыхъ убійцами изъ Шателе и Консіержери.
2. Конвентъ до 2 іюня 1793 г
Но значеніе сентябрьскихъ убійствъ не исчерпывалось терроризаціей парижскихъ избирателей. 3 сентября Дантонъ, въ качествѣ министра юстиціи, разослалъ циркуляръ, въ которомъ полицейскій комитетъ Парижа оповѣщаетъ о рѣзнѣ и приглашаетъ своихъ братьевъ въ департаментахъ слѣдовать примѣру Парижа. Призывъ, конечно, не остался безъ послѣдствій и вездѣ начавшіяся насилія помогли якобинцамъ проводить своихъ на выборахъ. Тэнъ посвятилъ этому размноженію и усиленію якобинцевъ большое и подробное изслѣдованіе и заполнилъ этимъ непочатую до него страницу въ исторіи революціи, набравъ цѣлую вереницу относящихся сюда свѣдѣній изъ мемуаровъ, монографій и изъ дѣлъ національнаго архива. Мы не послѣдуемъ за нимъ въ этотъ лабиринтъ фактовъ, но укажемъ на искусство, съ которымъ Тэнъ умѣетъ совладать съ подавляющимъ вниманіе читателя матеріаломъ и вдохнуть въ него драматическій интересъ.
Тэнъ приглашаетъ читателя войти съ нимъ въ кабинетъ Ролана, тогдашняго министра внутреннихъ дѣлъ; на столѣ передъ министромъ лежитъ корреспонденція съ мѣстными властями за послѣднія недѣли; передъ нимъ раскрыта географическая карта Франціи, по которой министръ, перелистывая бумаги, отмѣчаетъ движеніе революціонной анархіи. Около мужа, по своему обычаю, помѣстилась съ работою г-жа Роланъ, и супруги, за своей лампой, задумались, увидавши на дѣлѣ свирѣпаго звѣря, котораго они выпустили на Парижъ и провинціи.
Тэнъ наблюдаетъ за ними, какъ они слѣдятъ по картѣ за кровавымъ слѣдомъ, который оставляетъ повсюду торжество якобинцевъ. Ночь надвигается; министръ уже просмотрѣлъ, рапорты присланные изъ западной и сѣверной Франціи; надо спѣшить — и онъ обращается къ южнымъ департаментамъ: тамъ то же самое зрѣлище, и снова тянутся передъ нимъ сцены анархіи и грубаго, жестокаго насилія; министръ дошелъ до Бургони; какъ ни наполненъ и ни помраченъ его умъ философскими фразами, чутье реальности беретъ здѣсь свое: онъ долго служилъ въ этомъ краѣ фабричнымъ инспекторомъ; всѣ мѣстныя названія ему извѣстны; на этотъ разъ предметы и формы обрисовываются живѣе въ его изсохшемъ воображеніи, и онъ начинаетъ уразумѣвать дѣйствительность сквозь слова донесенія. Въ концѣ ліонскаго «дѣла» Роланъ находитъ письмо къ себѣ отъ свирѣпаго товарища по министерству — Дантона, который проситъ его приказать выпустить на свободу восемь офицеровъ полка Rоуаl-Роlognе, арестованныхъ и посаженныхъ въ тюрьму въ Ліонѣ. Дантонъ пишетъ, что если за ними нѣтъ вины, то было бы возмутительной несправедливостью держать ихъ дольше въ заключеніи. Но эти офицеры уже три недѣли тому назадъ убиты толпой, ворвавшейся въ тюрьму, и чиновникъ Ролана сдѣлалъ на письмѣ Дантона канцелярскую помѣтку — «дѣло прекращено»{53}. Супруги переглянулись, не сказавъ ни слова: г-жа Роланъ, можетъ быть, вспомнила, какъ въ началѣ революціи она сама требовала «головъ» и желала появленія новыхъ Деціевъ Брутовъ. Теперь ея желаніе исполнилось. И долго еще сидятъ супруги за работой и даютъ читателю возможность подробно обозрѣть вмѣстѣ съ ними ужасную картину, которую тогда представляла страна, провозгласившая «объявленіе правъ человѣка»… «Какъ ни ограниченъ Роланъ, онъ долженъ, наконецъ, понять, что безчисленные грабежи и убійства, имъ отмѣченные, — не необдуманный взрывъ страстей, не мимолетный бредъ, а манифестъ побѣдоносной партіи, начало новаго — установившагося режима». Этимъ краткимъ заключительнымъ замѣчаніемъ Тэнъ мѣтко опредѣляетъ, какое значеніе имѣетъ подготовлявшійся якобинскій переворотъ. Въ исторіографіи немного можно указать образчиковъ такой мастерской mise en scène, какъ это описаніе кабинета Ролана. Впрочемъ, этотъ терминъ слишкомъ отзывается искусственностью. Въ картинѣ, изображенной Тэномъ, правда и реальность такъ захватываютъ, что забываешь о композиціи. Читатель вспоминаетъ слова Тэта, въ этюдѣ о Бальзакѣ, о значеніи искусства, которое избавляетъ зрителя отъ ужаса, поддерживая въ немъ интересъ. Читатель зритъ здѣсь вдали отъ себя ужасъ террора, но чувствуетъ его вдвойнѣ, ибо видитъ самые факты и вмѣстѣ съ тѣмъ ихъ отраженіе въ совѣсти людей благонамѣренныхъ, но отчасти виновныхъ въ этихъ ужасахъ и начинающихъ сознавать свою невольную вину — а, можетъ быть, уже и предчувствовать свою собственную трагическую судьбу.