Таково послѣднее слово и высшее проявленіе теоріи; Кондорсе, ученый строитель въ политикѣ, самъ себя превзошелъ; невозможно начертить на бумагѣ болѣе остроумную и сложную механику; въ этой конечной статьѣ безошибочной конституціи, по мнѣнію жирондинцевъ, они нашли средство надѣть узду на звѣря и обезпечить права владыки — народа. Какъ будто, восклицаетъ Тэнъ, возможно какой нибудь конституціей, особенно подобной, надѣть узду на звѣря! Какъ будто звѣрь расположенъ влѣзть мордой въ намордникъ, который ему подставляютъ». На статью Кондорсе Робеспьеръ отъ имени якобинцевъ возражаетъ: «Подчинять легальнымъ формамъ сопротивленіе гнету — это послѣдняя каверза тираніи… Когда правительство нарушаетъ права народа, бунтъ всего народа и всякой части народа самый священный долгъ. И противъ этого бунта, вѣчно бушующаго, политическая правомѣрность, логичность разсужденія и талантъ рѣчи — безсильны».
Въ этой сжатой характеристикѣ жирондинцевъ все намѣчено: контрастъ между политическими цѣлями и пріемами жирондинцевъ и якобинцевъ, неизбѣжность столкновенія и борьбы между ними и окончательный результатъ. Борьба эта продолжалась 8 мѣсяцевъ, съ открытія Конвента 20 сен. 1792 до 2 іюня 1793, т. е. до изверженія жирондинцевъ изъ Конвента. Не описывая эпизодовъ этой борьбы, иногда весьма драматическихъ, напр. обвиненіе въ Конвентѣ жирондинскими ораторами парижскихъ депутатовъ — виновниковъ сентябрьской рѣзни, мы ограничимся указаніемъ тѣхъ ошибокъ жирондинцевъ и тѣхъ обстоятельствъ, которыя обусловливали ихъ паденіе и торжество якобинцевъ. Законодательное собраніе постановило возобновленіе всѣхъ административныхъ и судебныхъ учрежденій путемъ выборовъ — до секретарей и приставовъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ для судебныхъ должностей былъ отмѣненъ всякій юридическій цензъ, такъ что всякій членъ клуба, хотя бы и безграмотный, могъ быть избранъ судьей. То же самое было постановлено относительно офицеровъ національной гвардіи и полиціи и высшихъ чиновниковъ почтоваго вѣдомства. Мало того, во всѣхъ вѣдомствахъ канцелярскіе чиновники были подвергнуты избранію, даже въ военномъ и морскомъ министерствахъ, а «всѣ порядочные и свѣдущіе люди изгнаны». Военное министерство становится трущобой, гдѣ всѣ сидятъ въ красныхъ колпакахъ, всѣмъ говорятъ ты, даже министру, гдѣ четыреста чиновниковъ и между ними нѣсколько женщинъ — чванятся самой неопрятной одеждой и цинической рѣчью, ничего не дѣлаютъ и воруютъ, гдѣ только можно.
То же самое примѣняется къ городамъ и сельскимъ общинамъ, гдѣ даже самыя скромныя должности, до разсыльнаго и сторожа, ставятся въ зависимость отъ воли мѣстнаго клуба. Послѣ чиновниковъ очередь доходитъ до поставщиковъ: всѣ случаи нажиться — а въ виду войны они удвоились — въ распоряженіи якобинцевъ.
Дорога якобинцамъ расчищена: цензъ отмѣненъ и съ нимъ исчезаетъ различіе между избирателемъ и выборщикомъ; возрастный цензъ пониженъ съ 25 на 21 годъ — вслѣдствіе чего къ избирательнымъ урнамъ привлекаются наиболѣе революціонно настроенные — молодые люди и пролетаріи. Послѣдніе умножились въ громадномъ количествѣ въ эту эпоху безработицы, и, чтобы ихъ вѣрнѣе привлечь, всякому избирателю, который долженъ перемѣститься для подачи своего голоса, выдаютъ франкъ за каждый льё и 3 франка поденнаго вознагражденія.
При томъ принимаются всѣ мѣры, чтобы не допустить къ избирательнымъ урнамъ политическихъ противниковъ — доносы, невыдача паспортовъ, угрозы и насилія. Все это ощутительно отразилось на выборахъ. — Нѣкто Дюфуръ покидаетъ мѣсто предсѣдателя клуба, чтобы сдѣлать предложеніе повѣсить на фонаряхъ упрямыхъ и притворныхъ патріотовъ. Его за это избираютъ мировымъ судьею. Можеръ заявилъ, что если соблюдать законъ, то ничего не сдѣлаешь дѣльнаго. Его избираютъ членомъ совѣта департамента и т. д.
Одновременно всѣ умѣренныя газеты уничтожены, или принуждены отступить отъ своей программы. Такимъ образомъ, не имѣя ни кандидатовъ, ни органовъ, умѣренные люди отстраняются отъ выборовъ и — они производятся одними революціонерами. Французская нація безмолвствуетъ, за нее говорятъ одни революціонеры. Изъ семи милліоновъ гражданъ на выборахъ отсутствуетъ 6.300,000 избирателей!
Такимъ образомъ жирондинцы, несмотря на свой ораторскій успѣхъ на трибунѣ Конвента, не имѣютъ опоры въ странѣ. Всего же хуже для нихъ то, что Парижъ былъ въ рукахъ ихъ враговъ. Мы находимъ у Тэна превосходную характеристику парижскаго населенія во время борьбы жирондинцевъ съ якобинцами. Для ея изображенія Тэнъ тщательно собралъ отзывы современниковъ и документальныя данныя. Изъ этого матеріала видно, что верхній слой буржуазіи, изъ котораго составлялась національная гвардія, былъ нерасположенъ къ жирондинцамъ. Эти люди жалѣли о паденіи конституціи 1791 года и недовѣрчиво относились къ будущему. Ихъ пугала дороговизна съѣстныхъ припасовъ и отсутствіе ихъ на рынкѣ; рогатаго скота пригоняли на бойню 400 головъ вмѣсто 7–8.000. Многіе сохранили привязанность къ католицизму и ихъ ожесточало преслѣдованіе его. Нижній слой населенія былъ также недоволенъ или равнодушенъ къ политикѣ. Нерѣдко равнодушіе уступало мѣсто озлобленію. Когда рѣшалась судьба жирондинцевъ, «аристократы», т. е. собственники, купцы и т. п., по отзыву одного современнаго наблюдателя, «ничего такъ не желали, какъ видѣть ихъ на эшафотѣ». Но и въ простомъ народѣ проявлялось озлобленіе, даже торговки говорили, что имъ «плевать на республику». Такимъ образомъ жирондинцы ни на кого не могли разсчитывать. Якобинцы же могли разсчитывать на пролетаріатъ. Вотъ какъ изображаетъ Тэнъ толпу, отъ которой тогда зависѣла судьба французскаго правительства: «пять тысячъ одичалыхъ мужчинъ и двѣ тысячи безстыдныхъ женщинъ (brutes et drôlesses) — приблизительно все то, что выгнала бы изъ города хорошая полиція? если бы ей пришлось очистить столицу, — убѣжденныхъ въ своемъ правѣ и тѣмъ болѣе пылкихъ въ своей революціонной вѣрѣ, что ея догматъ возводитъ въ добродѣтель ихъ пороки и превращаетъ ихъ злодѣйства въ общественныя заслуги». Этотъ-то сбродъ представляетъ собою въ то время настоящій верховный народъ, и потому особенно важно угадать его сокровенную мысль. Кто хочетъ понимать событія, долженъ вникать въ тѣ невольныя ощущенія (émotion), которыя возбуждаютъ въ этой толпѣ процессъ короля, пораженіе при Нервинденѣ, переходъ Дюмурье къ непріятелю, возстаніе Вандеи, преданіе суду Марата, арестъ Эбера и каждая изъ опасностей, которыя поочередно разражаются надъ ея головой. Свои ощущенія эти люди не заимствуютъ у другихъ, не получаютъ свыше; они не представляютъ собой довѣрчивой арміи дисциплинированныхъ солдатъ, но недовѣрчивый сбродъ временныхъ приверженцевъ своихъ вождей. Чтобы надъ ними командовать, нужно имъ повиноваться, и ихъ вожди всегда будутъ ихъ орудіями. Какъ бы популяренъ и проченъ ни казался кто-либо изъ ихъ заправилъ, онъ занимаетъ свое мѣсто на срокъ, подъ постоянной угрозой смѣны, какъ глашатай ихъ страстей и какъ поставщикъ, удовлетворяющій ихъ нуждамъ. Таковымъ былъ Петіонъ въ іюлѣ 1792 г., таковымъ сталъ Маратъ съ сентябрьскихъ убійствъ; — судите сами, согласятся ли они завязнуть въ сѣтяхъ паутины, которую имъ выставляютъ жирондинцы? Наперекоръ метафизической конституціи, которую имъ приготовляетъ эта партія, у нихъ въ головѣ совсѣмъ готовая конституція, замѣчательно простая, приноровленная къ ихъ способностямъ и инстинктамъ. Эта въ ихъ глазахъ единственно законная конституція заключается въ окончательномъ установленіи ихъ всемогущества; ибо подъ порядкомъ и справедливостью они разумѣютъ лишь свой безграничный произволъ надъ имуществомъ и жизнью другихъ; ихъ инстинктъ, слѣпой и склонный къ насиліямъ, какъ у бея, понимаетъ только крайнія и разрушительныя мѣры, аресты, ссылку, конфискацію, казни; все это должно совершаться открыто, среди ликованій, какъ патріотическая служба, какъ священнодѣйствіе отъ имени народа — или непосредственно и въ суматохѣ собственными ихъ руками, или же методично и косвенно руками ихъ послушныхъ выборныхъ. Вся ихъ политика сводится къ этому, ничто не собьетъ ихъ съ нея; они повисли на ней всей тяжестью своихъ пороковъ, своего невѣжества и тупости. Сквозь лицемѣріе обязательныхъ народныхъ рѣчей, эта единственная ихъ идея навязывается оратору для того, чтобы онъ ее облекъ въ тираду, — законодателю, чтобы онъ формулировалъ ее въ декретѣ, — администратору, чтобы онъ ее привелъ въ исполненіе; и отъ самаго своего выступленія до окончательной побѣды они допускаютъ только одинъ варіантъ, одно, самое незначительное отступленіе отъ своей программы: въ сентябрѣ 1792 г. ихъ дѣйствія говорили: кто думаетъ не такъ, какъ мы, будетъ убитъ, и мы возьмемъ себѣ его золото, его драгоцѣнности, его бумажникъ; въ ноябрѣ же 1793 года они провозглашаютъ путемъ своего офиціально учрежденнаго «революціоннаго правительства»: — «кто думаетъ иначе, чѣмъ мы, тотъ будетъ гильотинированъ, и мы присвоимъ себѣ его наслѣдство».