Наконецъ Конвентъ оказался достойнымъ своего высокаго положенія и призванія, возложеннаго на него страной. Но къ чему это могло теперь послужить? Гдѣ были исполнительные органы самодержавнаго собранія? Кто готовъ ему повиноваться?
Хулиганы, противъ которыхъ былъ направленъ декретъ Конвента, немедленно отозвались. Эберъ писалъ про жирондинцевъ въ своей газетѣ, которую военный министръ разсылалъ по войскамъ на казенный счетъ тысячами: «Ихъ смертный часъ насталъ, и когда ихъ нечистая кровь будетъ пролита, сторожевыя собаки аристократіи попрячутся въ свои норы, какъ 10 августа». А другой сентябрьскій герой, Анріо, встрѣтивъ портовыхъ рабочихъ, привѣтствовалъ ихъ: «Здорово, товарищи! вы намъ скоро понадобитесь для лучшей работы: не дрова, а трупы вы будете перевозить въ вашихъ телѣжкахъ».
— «Хорошо, хорошо, отвѣтилъ одинъ изъ рабочихъ полупьянымъ голосомъ, мы сдѣлаемъ то, что уже дѣлали 2 сентября: это намъ доходъ».
Но эти неистовые крикуны были только статистами, которыхъ изъ-за кулисъ направляли главные вожди якобинцевъ. Робеспьеръ еще 3 апрѣля сладкорѣчиво установилъ программу дѣйствія: «Пусть добрые граждане соединятся въ своихъ секціяхъ и принудятъ насъ арестовать невѣрныхъ депутатовъ». Этотъ лозунгъ и былъ осуществленъ 31 мая. Но главнымъ дѣятелемъ на практикѣ былъ и на этотъ разъ Дантонъ. И какъ о революціи 10 августа противъ конституціонной монархіи, такъ и о революціи 31 мая противъ представительства французскаго народа, онъ былъ въ правѣ воскликнуть: «Это я вызвалъ этотъ бунтъ».
Катастрофа жирондинцевъ однако разыгралась въ трехъ актахъ. Понадобилось три приступа революціонной волны на Конвентъ, чтобы выплеснуть изъ него послѣднихъ идеологовъ революціи и превратить его въ простое орудіе клубнаго хулиганства. Въ засѣданіи 27 мая посредствомъ насилій надъ предсѣдателями изъ жирондинцевъ, участія галерей и депутатовъ изъ секцій удалось послѣ полуночи провести среди общаго шума и темноты, не дозволявшей разглядѣть, кто сидѣлъ, кто вставалъ, два декрета объ освобожденіи Эбера съ товарищами и упраздненіи слѣдственной комиссіи изъ жирондинцевъ.
Но послѣдніе все еще обладали въ Конвентѣ нѣкоторымъ большинствомъ. На другой день большинствомъ 279 противъ 228 они возстановили слѣдственную комиссію, но не провели декрета объ арестѣ бунтовщиковъ.
Это придало сторонникамъ бунта еще большее озлобленіе, и они снова прибѣгли къ давно испытанному средству. Городская секція подъ предсѣдательствомъ главаря сентябрьской рѣзни Мальяра приглашаетъ другія секціи избрать по два комиссара съ «безграничными полномочіями». Въ 33 секціяхъ, или опустѣвшихъ или терроризованныхъ, этотъ маневръ удается, и 66 комиссаровъ собираются и избираютъ изъ своей среды исполнительный комитетъ въ 9 членовъ. 31 мая въ 6 часовъ утра этотъ комитетъ отправляется въ Коммуну и объявляетъ ей, что она распущена. Эта революціонная Коммуна безропотно уступаетъ мѣсто новой революціи; но представители захватнаго права великодушно возстановляютъ ее именемъ народа. Присоединивъ къ себѣ 60 комиссаровъ, эта новая диктатура вступаетъ во власть и прежде всего назначаетъ на постъ командира всей національной гвардіи Анріо. Повторяется комедія 27 мая. Петиціонеры, поддержанные галереями захватываютъ залъ; шумъ и крики прерываютъ засѣданіе, а вокругъ Конвента между батальонами національной гвардіи грозитъ разразиться раздоръ. Желая предотвратить его, большинство Конвента, не выдавая своихъ членовъ и жирондинскихъ министровъ, во всѣхъ другихъ отношеніяхъ удовлетворяетъ Коммуну, упраздняетъ свою слѣдственную комиссію, утверждаетъ постановленіе Коммуны о выдачѣ всѣмъ вооруженнымъ рабочимъ по 40 су въ день и т. д.
Эта уступчивость была понята бунтовщиками по-своему. Эберъ писалъ въ своей газетѣ: «Вы одержали только полъ-побѣды — всѣ эти интриганы еще живы». И Коммуна не поцеремонилась въ тотъ же вечеръ распорядиться арестомъ жирондинскихъ министровъ. Слѣдующій день прошелъ въ подготовленіяхъ, и утромъ 2 іюня Конвентъ былъ въ западнѣ. Національная гвардія поставлена за мостомъ, а самый Конвентъ окруженъ авангардомъ революціи съ пушками Анріо. Изъ Конвента никого не выпускаютъ. Одинъ изъ членовъ, пытавшійся выйти, возвращается съ разорванной сорочкой. Семь часовъ Конвентъ въ осадѣ, и когда онъ высылаетъ Анріо приказъ, требующій удаленія вооруженной силы, получаетъ отъ него отвѣтъ, что ему плевать на предсѣдателя и на все Собраніе, и если ему въ теченіе часа не выдадутъ 22 членовъ, онъ разгромитъ Собраніе.
Многихъ изъ жирондинцевъ нѣтъ въ Собраніи, четверо пришедшихъ слагаютъ съ себя депутатскія полномочія. Всѣхъ дольше борется, схватившись за трибуну, не жирондинецъ — бретонецъ Ланжюине. Напрасно Лежандръ ему кричитъ: «Сходи или я тебя зашибу». Въ это время слащавый риторъ Бареръ совѣтуетъ Конвенту прекратить засѣданіе и перенести его среди вооруженной силы, которая его защититъ. Конвентъ поднимается и выходитъ; предсѣдатель, дантонистъ Эро-де-Сешель, читаетъ Анріо декретъ Собранія, но самъ Дантонъ вполголоса его предупреждаетъ, чтобы онъ не поддавался, и по командѣ Анріо кавалерія вынимаетъ сабли, пѣхота цѣлится въ депутатовъ, а канониры съ зажженными фитилями становятся у пушекъ. Маратъ прибѣгаетъ со своими оборванцами и кричитъ: «Пусть честные депутаты возвращаются на свои мѣста». Якобинцы втаскиваютъ на трибуну паралитика Кутона, друга Робеспьера, и онъ вѣщаетъ сладкимъ голосомъ: «Теперь вы убѣдились, граждане, что вы засѣдаете въ полной свободѣ», и тутъ же предлагаетъ, при восторженныхъ крикахъ съ галерей, арестъ не только 22 жирондинцевъ, давно намѣченныхъ, но и членовъ комиссіи двѣнадцати съ министрами Клавьеромъ и Лебреномъ. Никто не возражаетъ. Физическая усталость и ужасъ овладѣваютъ Собраніемъ. Многіе разсуждаютъ, что «судьба исключаемыхъ уже не такъ горька — сидѣть у себя дома въ безопасности». Другіе кричатъ: «Лучше отказаться отъ голосованія, чѣмъ измѣнить своему долгу». Этой лазейкой, этой мнимой сдѣлкой съ совѣстью пользуются двѣ трети Народнаго собранія, объявляя, что они не принимаютъ участія въ голосованіи. За исключеніемъ пятидесяти правыхъ, голосующихъ за жирондинцевъ, монтаньяры, усиленные бунтовщиками и зрителями, усѣвшимися среди нихъ, одни голосуютъ и выносятъ требуемый декретъ.
«Такимъ образомъ Конвентъ самъ себя искалѣчилъ, онъ навсегда придавленъ и становится правительственной машиной къ услугамъ политической шайки. Завоеваніе якобинцами Франціи завершено, и подъ давленіемъ власти завоевателей теперь можетъ свободно работать гильотина».
Такъ заканчиваетъ Тэнъ второй томъ своей исторіи революціи. Прежде, чѣмъ перейти къ слѣдующему, упомянемъ о судьбѣ политическихъ фантазёровъ, погибшихъ въ борьбѣ съ дикими фанатиками, которымъ они своими ошибками проложили путь къ власти. Въ постигшемъ ихъ бѣдствіи ихъ особенно должно было мучить разочарованіе въ народѣ, который ихъ такъ слабо поддержалъ.
Громадное большинство населенія стояло на сторонѣ порядка, умѣренности и цивилизаціи; оно, поэтому, сочувствовало жирондинцамъ и держало ихъ сторону даже послѣ изгнанія ихъ изъ Конвента, но не находило въ себѣ энергіи и самоотверженія, чтобы подняться за нихъ противъ парижскихъ узурпаторовъ. У Тэна превосходно изображена эта политическая апатія народной массы, проявившаяся по отношенію къ жирондинцамъ, когда они послѣ 31 мая принуждены были бѣжать изъ Парижа. Они сначала направились въ Нормандію, но, не нашедши тамъ поддержки, на которую разсчитывали, выступили оттуда, переодѣвшись солдатами, съ батальономъ бретонскихъ добровольцевъ. По дорогѣ бѣглецы имѣли случай познакомиться съ истиннымъ настроеніемъ того народа, которому они приписывали ясное сознаніе своихъ правъ и политическую иниціативу. «Мнимые граждане и республиканцы», съ которыми имъ приходится имѣть дѣло, — въ сущности ничто иное, какъ бывшіе подданные Людовика XVI и будущіе подданные Наполеона, т.-е. «администраторы и управляемые съ дисциплиной въ сердцѣ и инстинктомъ субординаціи, нуждающіеся въ правительствѣ, какъ бараны въ пастухѣ и въ сторожевой собакѣ», готовые повиноваться имъ, даже если бы пастухъ оказался мясникомъ, а собака волкомъ, лишь бы они сохранили обычный внѣшній видъ. Въ батальонѣ добровольцевъ начинаютъ поговаривать, что такъ такъ конституція принята и Конвентъ признанъ, то не слѣдуетъ защищать депутатовъ, объявленныхъ Конвентомъ внѣ закона; послѣ этого депутаты отдѣляются отъ батальона, и ихъ маленькая партія идетъ особнякомъ. Такъ какъ ихъ 19 человѣкъ, энергическихъ и хорошо вооруженныхъ, то власти мѣстечекъ, черезъ которыя имъ приходится слѣдовать, не противятся силою ихъ проходу; пришлось бы драться, а рѣшиться на это превосходитъ служебное рвеніе чиновника; кромѣ того, населеніе равнодушно или даже симпатизируетъ бѣглецамъ. Но ихъ стараются задержать, иногда даже окружить или напасть на нихъ врасплохъ, «ибо противъ нихъ изданъ приказъ о задержаніи, переданный по іерархической лѣстницѣ (filière), и всякій мѣстный начальникъ считаетъ себя обязаннымъ исполнить свой долгъ жандарма»…