Однако равнодушіе населенія къ судьбѣ жирондинцевъ объясняется не однимъ только бюрократическимъ строемъ государства, но и характеромъ современнаго общества, насчетъ котораго нерѣдко ошибаются революціонные фантазёры. Французскій народъ, привыкшій въ теченіе вѣковъ безмолвно повиноваться всѣмъ распоряженіямъ, приходившимъ изъ столицы, съ невѣроятною легкостью перешелъ изъ-подъ власти вѣковой династіи подъ власть негаданныхъ и невѣдомыхъ ему узурпаторовъ. Такое равнодушіе массы, разрозненной, чуждой политикѣ и занятой своими дѣлами, находитъ себѣ объясненіе. Подъ увлеченіемъ политическими теоріями продолжаютъ жить соціальныя привычки. «Въ силу одного того, — говоритъ Тэнъ, — что человѣкъ родился и долго жилъ среди стародавняго общества, онъ принялъ на себя его отпечатокъ, и житейская практика этого общества осадилась въ немъ въ формѣ закоренѣлыхъ чувствъ. Если это общество организовано и цивилизовано, то каждый изъ его членовъ невольно пріобрѣлъ уваженіе къ собственности и къ человѣческой жизни, и у большинства это уваженіе укоренилось очень глубоко. Простая теорія, даже общераспространенная, еще не въ состояніи разрушить его; она имѣетъ успѣхъ лишь въ рѣдкихъ случаяхъ, когда нападаетъ на натуру грубую или злобную; для того, чтобы получить перевѣсъ въ человѣкѣ, ей нужны изрѣдка встрѣчающіеся люди, унаслѣдовавшіе старинные разрушительные инстинкты, люди отсталые, въ которыхъ дремлютъ страсти другого вѣка; только при такихъ условіяхъ теорія можетъ обнаружить всю свою злотворность, ибо она пробуждаетъ тогда свирѣпые и грабительскіе инстинкты варвара, рейтера, инквизитора и паши. Наоборотъ, у громаднаго большинства, что бы тамъ ни было, честность и гуманность всегда остаются мощными побужденіями. Вышедшіе почти всѣ изъ средней буржуазіи, наши законодатели, каково бы ни было временное броженіе (effervescence) ихъ мозга, въ большинствѣ остаются въ сущности тѣмъ, чѣмъ были до тѣхъ поръ — адвокатами, прокурорами, торговцами, духовными лицами или медиками стараго порядка, — и тѣмъ же останутся и впослѣдствіи, сдѣлавшись послушными администраторами и ревностными чиновниками имперіи, а именно цивилизованными людьми обыкновеннаго пошиба, представителями буржуазіи XVIII и XIX вѣка».
19 Жирондинцы всходятъ на эшафотъ.
Однако Тэнъ извлекъ изъ описанной имъ борьбы еще другой урокъ, выходящій за предѣлы чисто исторической задачи и способствующій разрѣшенію культурно-исторической проблемы. Психологическія наблюденія въ исторіи якобинства послужили Тэну къ выясненію основного положенія, что современная культура даже у передовыхъ народовъ — этотъ плодъ многовѣковой умственной и нравственной энергіи — лишь тонкій поверхностный слой, который легко можетъ быть поврежденъ или даже снесенъ, и что тогда подъ нимъ обнаруживается первобытный дикарь съ своими животными инстинктами. Такому внезапному исчезновенію съ трудомъ нажитаго культурнаго капитала особенно легко содѣйствуютъ сильныя общественныя потрясенія и перевороты. Въ XVII вѣкѣ Локкъ, слѣдуя отвлеченному раціоналистическому методу, доказывалъ, что революція возстановляетъ естественное состояніе, т.-е. возвращаетъ человѣку свободу и автономію, которою онъ пользовался до вступленія въ общественный договоръ. Противникъ раціоналистическаго мышленія, Тэнъ доказываетъ, что исчезновеніе общественнаго и государственнаго порядка ведетъ къ возстановленію естественнаго, т.-е. первобытнаго человѣка съ его неукрощенными культурой дикими инстинктами и необузданными страстями. Вотъ почему психологъ Тэнъ такъ дорожитъ сохраненіемъ общественнаго порядка и съ такимъ жаромъ напоминаетъ (plaide) всѣмъ стоящимъ на стражѣ этого порядка — ихъ обязанности. Психологическое здоровье индивидуальнаго человѣка, нормальное дѣйствіе его психическихъ функцій обусловливается извѣстнымъ равновѣсіемъ ихъ, которое легко можетъ быть нарушено; всякое такое нарушеніе имѣетъ своимъ послѣдствіемъ патологическое извращеніе психическаго строя, омраченіе умственныхъ представленій, преобладаніе дурныхъ и злобныхъ инстинктовъ надъ благотворными. Но это равновѣсіе, обусловливающее собою психическое здоровье, можетъ быть нарушено у отдѣльныхъ людей и у цѣлыхъ массъ не одними только физіологическими или психологическими процессами, но и процессами соціологическими, крутымъ измѣненіемъ или постепеннымъ извращеніемъ общественной и государственной среды, въ которой привыкъ жить человѣкъ и которая сдерживаетъ его страсти.
Поэтому вопросъ о нормальной организаціи общественной среды пріобрѣтаетъ для психолога первостепенную важность; психологъ по необходимости становится соціологомъ, а потому и мы, познакомившись съ психологіей Тэна, перейдемъ къ его соціологіи.
Глава пятая
Владычество якобинцевъ
Изгнаніемъ жирондинцевъ изъ Конвента и арестомъ ихъ якобинцы довершили завоеваніе Франціи и стали неоспоримыми владыками ея. Въ первый разъ послѣ многихъ лѣтъ во главѣ Франціи въ лицѣ якобинцевъ стояло правительство неограниченное и жестоко сокрушавшее всякую попытку оппозиціи противъ него. Такимъ образомъ водвореніе якобинцевъ во власти является переломомъ, поворотнымъ пунктомъ въ исторіи революціи. Прежніе французскіе историки ея этого не замѣчали; напротивъ, выставляли якобинцевъ самыми послѣдовательными и энергическими представителями принциповъ, восторжествовавшихъ въ 1789 году. Токвиль впервые разбилъ революцію на два весьма различныхъ періода: первый, въ «который французы какъ будто желали уничтожить все, что было создано прошлымъ», и второй — когда они начали «возстановлять часть того, что было дѣломъ прошлаго».
Подъ этой частью прошлаго, возстановленною якобинцами, Токвиль разумѣлъ правительственную централизацію. Главной заслугой Токвиля по исторіи Франціи было выясненіе силы централизаціи, достигнутой еще старымъ порядкомъ. Возставая противъ излишней централизаціи въ современной ему Іюльской монархіи и считая ее дѣломъ Наполеона, получившаго ее уже изъ рукъ якобинскаго правительства, Токвиль въ своихъ историческихъ изслѣдованіяхъ пришелъ къ выводу, что централизація во Франціи не была дѣломъ новымъ, а. старымъ и что якобинцы въ этомъ отношеніи лишь возвратились къ старымъ порядкамъ. Гораздо глубже и полнѣе, чѣмъ у Токвиля, проведена у Тэна мысль о раздвоеніи революціоннаго процесса владычествомъ якобинцевъ. Если въ области администраціи якобинцы завязали связь съ прошлымъ и этимъ произвели переломъ въ революціи, то въ другихъ отношеніяхъ они еще сильнѣе порвали связь съ революціей, пошедши прямо наперекоръ ея двумъ главнымъ принципамъ — свободѣ и народовластію.
Но вѣдь именно во имя свободы и народовластія якобинцы совершали завоеваніе Франціи, какъ же они могли дѣйствовать наперекоръ принципамъ, поставленнымъ на ихъ знамени? Бъ томъ-то и дѣло, что до сихъ поръ не было обращено достаточно вниманія на указанную перемѣну фронта со стороны якобинцевъ и на способъ совершенія ими этого маневра. Какъ и иныя партіи въ исторіи, руководившіяся принципами абсолютизма, якобинцы, пока были въ оппозиціи, взывали къ самымъ крайнимъ догматамъ политическаго радикализма, но, добившись власти, обнаружили свой настоящій складъ. Оправдываться въ измѣнѣ своему прежнему принципу имъ не приходило въ голову; но такъ какъ они составляли меньшинство среди французскаго народа, который жилъ еще въ либеральныхъ и радикальныхъ мечтаніяхъ 1789 г., — имъ нужно было скрыть отъ него перемѣну фронта или, по крайней мѣрѣ, прилично ее замаскировать. Это было сдѣлано въ августѣ 1793 г., когда вслѣдъ за обнародованіемъ и голосованіемъ радикальной конституціи якобинцы заставили Конвентъ провозгласить установленіе «революціоннаго правительства», т.-е. системы террора, «до заключенія мира». У историковъ, прежде дававшихъ тонъ, этотъ крупный фактъ, знаменующій собою главный кризисъ въ исторіи революціи, выставлялся просто дѣломъ патріотическаго увлеченія делегатовъ, присланныхъ изъ провинцій для празднованія годовщины 10-го августа и побратавшихся съ парижскими якобинцами. Нѣкоторые изъ историковъ выставляли при этомъ на видъ политическій смыслъ и патріотическую роль Дантона, который хорошо понималъ необходимость сосредоточенія власти въ рукахъ вѣрныхъ приверженцевъ республики и сумѣлъ для этой цѣли воспользоваться одушевленіемъ, вызваннымъ патріотическимъ празднествомъ.