Тэнъ обнаружилъ, что перемѣна знамени совершалась не спроста, что за патріотическимъ торжествомъ скрывался политическій маневръ, который если не по обдуманности и единству плана, то по своей смѣлости и по беззастѣнчивости въ выборѣ средствъ представляетъ собою одну изъ самыхъ яркихъ страницъ въ исторіи макіавелистической политики.
Чтобы скрыть задуманную ими перемѣну фронта, якобинцы разыгрываютъ политическую комедію, которая, по изложенію Тэна, распадается на нѣсколько актовъ. Ихъ прежнія рѣчи о владычествѣ и верховенствѣ народа заключали въ себѣ осужденіе всѣхъ замышляемыхъ ими дѣйствій. Отречься прямо отъ нихъ невозможно; это значило бы довести до открытаго возстанія провинціи, недовольныя изгнаніемъ изъ Конвента жирондинцевъ. Якобинцы поэтому и не думаютъ отрекаться отъ своихъ радикальныхъ фразъ; напротивъ, они провозглашаютъ ихъ еще громче. «Благодаря этому пріему, — говоритъ Тэнъ, — невѣжественная толпа, видя, что ей подносятъ все тотъ же сосудъ, думаетъ, что ее угощаютъ тѣмъ же напиткомъ, и такимъ способомъ ее заставляютъ испить чашу тираніи, подъ ярлыкомъ свободы». Ярлыки, вывѣски, фразы и шарлатанское вранье, все это они расточаютъ въ теченіе шести мѣсяцевъ для того, чтобы публика не распознала новаго зелья; тѣмъ хуже для нея, если оно потомъ окажется горькимъ; все равно, рано или поздно, она должна будетъ его проглотить, добровольно или насильно, ибо къ тому времени будутъ изготовлены «снаряды для вливанія ей въ глотку» якобинскаго лекарства.
Прежде всего якобинцы спѣшатъ наскоро настрочить новую конституцію, столь давно ожидаемую и столь часто обѣщаемую; эта якобинская конституція вся разсчитана на то, чтобы привести правительственные органы въ возможно большую зависимость отъ народной массы; въ силу этой конституціи народъ долженъ быть фактическимъ государемъ; онъ долженъ царствовать безсмѣнно, безъ промежутковъ; онъ долженъ сохранить возможность вмѣшаться во всякое сколько-нибудь важное дѣло и дать почувствовать свою волю правителямъ, т.-е. исполнителямъ его приказаній. Какъ далеко заходило раболѣпство якобинцевъ передъ народовластіемъ, особенно видно изъ статьи, провозглашавшей законность возстанія народа противъ своего избраннаго правительства, и не только всего народа, но всякаго сборища, которое стало бы дѣйствовать отъ его имени. «Когда, — сказано въ конституціонномъ актѣ, — правительство нарушаетъ права народа, возстаніе составляетъ для народа и для всякой доли народа самое священное право и самую неотложную обязанность».
Съ точки зрѣнія такой доктрины было естественно и самую конституцію повергнуть на усмотрѣніе народа. Это былъ первый плебисцитъ въ исторіи Франціи, и онъ прошелъ такъ же удачно для правительства, какъ и позднѣйшіе плебисциты, устанавливавшіе на мѣсто народовластія диктатуру. Закулисная исторія этого плебисцита впервые раскрыта Тэномъ. Изъ собранныхъ имъ цифровыхъ данныхъ оказывается, что въ голосованіи приняла участіе лишь одна треть населенія въ городахъ и одна четверть въ деревняхъ. Впрочемъ собраніе избирателей состоялось въ большей части кантоновъ — всего было около 7.000 собраній на 8.000 кантоновъ. Этотъ фактъ объясняется, главнымъ образомъ, тѣмъ, что въ каждомъ почти кантонѣ существовалъ свой якобинскій клубъ, который и составлялъ ядро собранія; къ якобинцамъ примыкали наивные люди, вѣрившіе въ офиціальныя заявленія и надѣявшіеся, что принятіе конституціи принесетъ съ собою свободу и порядокъ; ибо Конвентъ объявилъ, что какъ скоро конституція будетъ принята, народъ будетъ снова созванъ для избранія новыхъ представителей, вполнѣ достойныхъ его довѣрія. Даже въ департаментахъ, которые стояли за жирондинцевъ и послѣ 31-го мая возстали противъ Конвента, населеніе приняло новую конституцію, видя въ ней средство избѣгнуть междоусобной войны.
Избиратели однако были созваны вовсе не для того, чтобы искренно высказать свое мнѣніе о новой конституціи; отъ нихъ требовалась лишь манифестація въ пользу якобинцевъ. Поэтому вездѣ, гдѣ якобинцы встрѣтили несочувственное имъ настроеніе, они прибѣгали къ застращиванію и насиліямъ. Какъ мало свободы одобрять или не одобрять конституцію было предоставлено избирателямъ, можно судить по протоколамъ собраній и по мѣрамъ, принятымъ противъ тѣхъ, кто подавалъ голосъ противъ якобинскаго проекта. А нѣсколько мѣсяцевъ спустя бывали случаи, что людей гильотинировали «за то, что они подали голосъ противъ конституціи 1793 года».
Такимъ образомъ прошелъ первый актъ политической комедіи, поставленной якобинцами; второй актъ ея былъ разыгранъ въ Парижѣ. Онъ предназначался для того, чтобы обратить въ орудіе якобинцевъ тѣхъ 7.000 делегатовъ, которые были отправлены въ Парижъ кантональными собраніями съ результатами голосованія. Одни изъ нихъ везли съ собой отрицательный отвѣтъ; другіе, въ большемъ числѣ, имѣли въ виду представить замѣчанія на конституціонный актъ, или дополненія къ нему; наконецъ, многіе желали, чтобы этотъ актъ былъ скорѣе примѣненъ къ дѣлу, и для этого Конвентъ распущенъ. У предшествовавшихъ Тэну историковъ нѣтъ рѣчи о такомъ разногласіи; всѣ делегаты одушевлены однимъ духомъ, ихъ патріотическій энтузіазмъ, ихъ братаніе съ якобинцами представлены какъ въ идилліи. Тэнъ, обнаруживъ разногласіе, обличилъ и политическій маневръ якобинцевъ: для подавленія розни противъ делегатовъ заблаговременно были приняты мѣры, и весьма осмотрительныя. Декретомъ Конвента Комитетъ «общественной безопасности» уполномоченъ арестовать «подозрительныхъ делегатовъ»; на Комитетъ возложена обязанность имѣть надзоръ надъ тѣми изъ нихъ, которые снабжены спеціальнымъ порученіемъ и захотѣли бы вербовать въ Парижѣ единомышленниковъ и пособниковъ. «Уже напередъ и еще до прибытія ихъ въ Парижъ, — говоритъ Тэнъ, — якобинизмъ делегатовъ подвергается провѣркѣ — какъ товаръ на таможнѣ — со стороны спеціальныхъ агентовъ исполнительнаго совѣта; среди этихъ агентовъ въ особенности выдается Мальяръ, пресловутый судья сентябрьской рѣзни, со своей свитой «изъ 68 негодяевъ (chenapans) съ усами и длинными саблями, навербованныхъ за б франковъ въ день». По всѣмъ дорогамъ на 15 и 20 льё отъ Парижа делегатовъ останавливаютъ, обыскиваютъ, раскрываютъ ихъ чемоданы, распечатываютъ ихъ письма. У заставъ Парижа ихъ встрѣчаютъ инспектора, назначенные Коммуной подъ предлогомъ, чтобы защитить ихъ отъ женщинъ вольнаго поведенія и отъ мошенниковъ. Ими завладѣваютъ, ведутъ ихъ въ мэрію, снабжаютъ квартирнымъ билетомъ, и пикетъ жандармовъ разводитъ ихъ по-одиночкѣ на отведенныя квартиры. Вотъ они загнаны, какъ бараны, каждый въ своемъ нумерованномъ стойлѣ. Несогласнымъ съ новой конституціей нечего и думать о томъ, чтобы высвободиться и собраться въ отдѣльную партію; съ однимъ изъ такихъ, который приходитъ просить у Конвента зала для себя и своихъ единомышленниковъ, расправляются самымъ внушительнымъ образомъ; его обзываютъ интриганомъ, обвиняютъ въ томъ, что онъ намѣренъ защищать измѣнника Кюстина, записываютъ его имя, грозятъ слѣдствіемъ, говорятъ при немъ о тюрьмѣ въ Аббатствѣ; несчастный ораторъ можетъ почитать себя счастливымъ, что его не заставили слѣдующую же ночь провести въ Аббатствѣ».
Такъ же живо и характерно изображаетъ Тэнъ мѣры, принятыя противъ делегатовъ, прибывшихъ въ Парижъ уже въ готовомъ якобинскомъ настроеніи. Ихъ надлежало сдѣлать еще болѣе ревностными якобинцами. Теряясь въ громадной столицѣ, эти провинціалы нуждаются въ руководителяхъ. Парижская Коммуна дѣлаетъ постановленіе, чтобы жители столицы обнаружили по отношенію къ нимъ «самую пріятную изъ республиканскихъ добродѣтелей — гостепріимство во всей его полнотѣ». Въ силу этого 96 санкюлотовъ, назначенныхъ секціями, ожидаютъ ихъ у мэріи, чтобы быть ихъ провожатыми, ихъ вождями, ихъ наставниками, чтобы помѣшать имъ завести дурныя знакомства, чтобы водить ихъ по клубамъ и стараться довести ихъ разгоряченный патріотизмъ до температуры парижскаго якобинизма. Въ виду этого театрамъ было запрещено оскорблять ихъ пьесами, противными духу революціи, и вмѣнено въ обязанность ставить три раза въ недѣлю драмы «Брутъ», «Кай Гракхъ» и т. п., дышавшія республиканскимъ фанатизмомъ. Одинъ разъ въ недѣлю делегатамъ давалось даровое представленіе, во время котораго раздавались на сценѣ съ ихъ однообразнымъ паѳосомъ (ronflent) «александрійскіе стихи якобинскаго драматурга Мари Шенье, для назиданія делегатовъ, набившихся въ ложахъ за счетъ государственной казны»… «На слѣдующій день делегатовъ стадами ведутъ на галереи Конвента, гдѣ тоже разыгрывается трагедія — классическая и однообразная, — обильная декламаціями и убійствами; но только это уже не вымышленная трагедія, а реальная, и тирады ея раздаются въ прозѣ, а не въ стихахъ. Окруженные наемными крикунами, наши провинціалы рукоплещутъ подобно римлянамъ партера{55}, кричатъ и приходятъ въ экстазъ, какъ и наканунѣ, по сигналу, который имъ подаютъ обычные засѣдатели театра. Такое политическое воспитаніе делегатовъ продолжается потомъ въ разныхъ клубахъ, и такимъ образомъ, со всѣхъ сторонъ охваченные и какъ бы придавленные духотою водолазнаго колокола, они лишь шатаются въ Парижѣ по якобинскимъ кружкамъ (de jacobiniere en jacobiniere), ихъ пульсъ въ этой воспаленной атмосферѣ бьется все чаще и чаще. Многіе изъ нихъ, прибывъ въ Парижъ, были людьми благоразумными и спокойными, но, растерявшись на чужбинѣ и предоставленные вліянію заразы безъ всякихъ предохранительныхъ средствъ, они быстро схватываютъ революціонную горячку».