Какая разница между этимъ изображеніемъ и хвастливой эпопеей якобинства у Тьера, гдѣ якобинцамъ приписывалось спасеніе Франціи отъ нашествія непріятеля и организація первыхъ побѣдъ республиканскаго войска! Если самомнѣніе комиссаровъ доходило до такого безумія въ виду вооруженныхъ непріятельскихъ армій, то въ области внутренняго управленія ихъ произволъ не зналъ никакихъ предѣловъ; судъ, торговлю, промышленность, земледѣліе — они все ставили вверхъ дномъ. Въ своихъ депешахъ они хвастались разрушеніемъ и опустошеніемъ, которое производили — какъ будто въ этомъ заключалась ихъ миссія. Установивъ, что безграничность полномочій и безнаказанность пошатнули разсудокъ комиссаровъ и вызвали бредъ величія, Тэнъ слѣдитъ за тѣмъ, какъ умственное ихъ разстройство принимаетъ разныя формы, смотря по ихъ характеру и темпераменту. У однихъ пароксизмъ разрушенія и кровожадности протекаетъ быстрѣе; они приходятъ въ упоеніе отъ своей власти и поддаются лести, какъ, напр., Изабо, который послѣ проскрипціи начинаетъ играть въ Бордо роль снисходительнаго и популярнаго диктатора. Онъ съ удовольствіемъ смотритъ въ театрѣ пьесу, въ которой «пастушки свиваютъ изъ цвѣтовъ гирлянду, изображающую слова: «Изабо, свобода, равенство»; онъ милостивой улыбкой поощряетъ художника, который представляетъ ему гравюру съ надписью «Событіе, случившееся при Изабо, представителѣ народномъ». На улицѣ предъ нимъ снимаютъ шляпы, ему рукоплещутъ и кричатъ: «Да здравствуетъ Изабо, спаситель Бордо, нашъ другъ, нашъ, отецъ!» У товарища его Тальена, бывшаго сентябрьскаго убійцы, пароксизмъ кровожадности смѣняется безсмѣннымъ припадкомъ обжорства. «Сынъ повара изъ великосвѣтскаго дома, — говоритъ Тэнъ съ саркастической усмѣшкой, — Тальенъ, безъ сомнѣнія, сохранилъ фамильныя традиціи; вся его провинція для него лишь громадный буфетъ, и онъ, подобно метръ-д’отелю въ «Жиль-Блазѣ», съѣдаетъ все, что можетъ съѣсть, а остальное обращаетъ въ деньги».
Совсѣмъ иныя послѣдствія влечетъ за собой ненормальное состояніе ума у людей съ болѣе тяжелымъ и мрачнымъ темпераментомъ; оно сопровождается пораженіемъ всего нервнаго аппарата и постояннымъ, болѣзненнымъ раздраженіемъ. Тэнъ выставляетъ нѣсколькихъ представителей этого патологическаго типа. Ихъ изображеніе — рядъ скорбныхъ листовъ изъ трактата душевной патологіи. Возьмите, напр., Лебона: сынъ мелкаго судебнаго пристава, онъ былъ учителемъ въ школѣ ораторіанцевъ, присягнулъ новому церковному уставу и получилъ за это мѣсто деревенскаго патера; но приходъ не хочетъ его знать; его родная мать въ ужасѣ отъ того, что она считаетъ отступленіемъ сына отъ вѣры, сходитъ съ ума и попадаетъ въ домъ умалишенныхъ. Два года спустя, 28-лѣтній Лебонъ возвращается на родину членомъ Конвента и всемогущимъ проконсуломъ. Первымъ его дѣломъ — собрать своихъ прежнихъ прихожанъ и задать имъ вопросъ: «Кто бы изъ васъ подумалъ, что я возвращусь въ санѣ народнаго представителя съ безграничными полномочіями?»
На этой высотѣ у него закружилась голова, и онъ помѣшался на томъ, что его недостаточно уважаютъ и чтутъ. Когда, при его входѣ въ ложу, дамы, сидѣвшія въ первомъ ряду, не встали съ своихъ мѣстъ, онъ пришелъ въ бѣшенство, началъ бѣгать и яростно вопить противъ «франтихъ, которыя не хотятъ побезпокоиться ради представителя 25 милліоновъ людей; въ прежнее время для какого-нибудь принца всѣ бы уступили свое мѣсто, но вѣдь народный депутатъ поважнѣе самого короля». Этотъ образъ короля укореняется въ его мысляхъ, и онъ входитъ въ его роль, вездѣ чуетъ заговоры и козни и одержимъ какими-то припадками ярости. Въ Аррасѣ (во Фландріи) онъ на улицѣ слышитъ, что проходящая мимо него молодая дѣвушка говоритъ съ матерью по-фламандски. Это ему кажется подозрительнымъ. «Куда ты идешь?» — спрашиваетъ онъ. Дѣвушка, его не знавшая, отвѣчаетъ: «Какое тебѣ дѣло?» Лебонъ приказываетъ посадить въ тюрьму дѣвушку, вмѣстѣ съ ея матерью и отцомъ. На бульварѣ онъ встрѣчаетъ другую дѣвушку въ сопровожденіи матери, читающую книгу. Онъ требуетъ книгу, мать подаетъ ее; это былъ популярный въ то время романъ — «Кларисса», героиней котораго была добродѣтельная дѣвица. Протягивая руку, чтобы получить назадъ книгу, дочь сказала Лебону: «Въ ней уже, конечно, ничего нѣтъ подозрительнаго!» На это изступленный Лебонъ ударомъ кулака сбиваетъ съ ногъ дѣвушку, приказываетъ обыскать мать и дочь и самъ отводитъ ихъ въ полицію. Онъ пріѣзжаетъ въ Камбрэ; узнавъ, что тамъ, по составленіи протокола, отпустили домой женщину, продавшую бутылку вина дороже установленной Конвентомъ таксы, онъ какъ бѣшеный бросается въ городской магистратъ и требуетъ, чтобы всѣ присутствующіе прошли въ залу засѣданія. Дежурный чиновникъ отворяетъ ведущую туда дверь, но Лебонъ, который не знаетъ ни лицъ, ни мѣста, кричитъ съ пѣною у рта: «держи, держи негодяя, онъ убѣжитъ!..» Онъ выхватываетъ саблю, хватаетъ чиновника за шиворотъ, вцѣпляется въ него зубами и ногтями съ крикомъ: «я держу, держу его!» Наконецъ, съ ругательствами спрашиваетъ арестованнаго: «ты маркизъ?» — «Нѣтъ, — отвѣчаетъ тотъ — я санкюлотъ». — «Вы слышите, народъ? — кричитъ Лебонъ: — онъ называетъ себя санкюлотомъ! и вотъ какъ онъ принимаетъ доносъ на нарушеніе таксы! Я его смѣщаю; въ тюрьму негодяя!»
Въ другихъ выходкахъ Лебона, которыя мы обойдемъ молчаніемъ, гильотина играла непосредственно роковую роль. Вообще никогда еще, со времени Калигулы и Домиціана, бредъ величія не требовалъ себѣ такихъ кровавыхъ жертвъ. Въ Ліонѣ бывшій комедіантъ Колло д’Эрбуа приказалъ однажды утромъ революціонному трибуналу арестовать, допросить и судить какого-то юношу до истеченія дня. Вечеромъ, когда онъ сидѣлъ за столомъ, при звукахъ оркестра, среди настоящей оргіи съ палачами и вакханками, входитъ судья и докладываетъ ему на ухо, что послѣ самаго строгаго разслѣдованія дѣла судъ убѣдился въ невиновности юноши и полагаетъ его отпустить на свободу. Колло, не глядя на судью, поднимаетъ голосъ и говоритъ: «Я приказалъ вамъ наказать этого человѣка; я хочу, чтобы онъ погибъ до истеченія дня. Если щадить невинныхъ, слишкомъ много виновныхъ избѣгнутъ кары. Ступайте!» Музыка и разгулъ не прерывались, и часъ спустя молодой человѣкъ былъ разстрѣлянъ.
Тэнъ приводитъ цѣлый рядъ именъ комиссаровъ, дѣйствовавшихъ такимъ же образомъ и ополчавшихся противъ слишкомъ снисходительныхъ судей, ими же самими назначенныхъ. Лебонъ, Бернардъ, Дартигуатъ и Фуше отдавали вторично подъ судъ по тому же самому дѣлу обвиненныхъ, которые были торжественно оправданы ихъ же трибуналами. Пріёръ, Во и Лебонъ сажали въ тюрьму судей и присяжныхъ, если они не приговаривали подсудимаго къ казни. «Перечить непогрѣшимому депутату! — восклицаетъ Тэнъ: — уже это одно было для него оскорбленіемъ. Депутатъ ради собственнаго достоинства долженъ наказывать непослушныхъ, хватать оправданныхъ и жестокостями питать свою жестокость». Можно сказать, что это роковое время внесло въ анналы патологіи новый недугъ — манію убійства и крови, которая дѣйствовала на подобіе заразы. Лекиньо и Лебонъ сажали палача съ собою за столъ. Монетье самъ отправлялся въ тюрьму за обвиняемыми, сопровождалъ ихъ въ судъ, осыпалъ ихъ бранью, если они старались защищать себя, и въ офиціальномъ костюмѣ присутствовалъ при ихъ казни. Фуше смотрѣлъ въ лорнетъ изъ своего окна на избіеніе двухъ сотъ ліонцевъ. Фреронъ лично распоряжался въ Тулонѣ первымъ большимъ побоищемъ на Марсовомъ полѣ. Лебонъ, съ балкона, предъ которымъ совершалась казнь, пріостановилъ экзекуцію, когда жертва уже была привязана къ доскѣ, развернулъ газету и въ продолженіе десяти минутъ читалъ и комментировалъ побѣдныя депеши, а потомъ, обратившись къ жертвѣ, сказалъ: «Ну, отправляйся теперь, негодяй, и сообщи тебѣ подобнымъ новость о нашихъ побѣдахъ». Жавогъ, къ которому молодая женщина обратилась съ просьбой пощадить мужа, отвѣтилъ ей: «Хорошо, милая, завтра онъ будетъ у тебя», — и на другой день приказалъ разстрѣлять его и похоронить въ саду при его домѣ.
Но манія кровожадности достигаетъ самыхъ ужасающихъ размѣровъ въ лицѣ Карье, у котораго и помѣшательство принимаетъ наиболѣе явныя формы. Оно, очевидно, сопровождается галюцинаціями. На трибунѣ онъ пришелъ однажды въ такой азартъ, что началъ саблей сбивать свѣчи, какъ будто имѣлъ предъ собою головы «аристократовъ». Онъ не иначе могъ говорить, какъ съ бѣшеными жестами и яростными ругательствами, — и не только съ жертвами или просителями, но и своими чиновниками и помощниками, въ какомъ бы высокомъ званіи они ни состояли. Администраторы департамента осторожно открывали къ нему дверь, чтобы сначала убѣдиться, не находится ли онъ въ припадкѣ бѣшенства и можетъ ли онъ ихъ выслушать. Предсѣдателю военной комиссіи, который заявилъ, что до совершенія казни нужно произвести судъ, онъ крикнулъ: «Такъ ты, старый мошенникъ, старый… хочешь судить? Такъ суди же, но если въ два часа вся тюрьма не будетъ пуста, я тебя разстрѣляю со всѣми товарищами». При этомъ его взгляды и его жесты были такъ дики и онъ навелъ такой ужасъ на предсѣдателя, что тотъ черезъ нѣсколько дней умеръ отъ нервнаго потрясенія. Какъ помѣшанный и изступленный, Карье размахиваетъ саблей, бьетъ и дерется. Онъ грозитъ снести голову своей саблей первому, кто заговоритъ о припасахъ; онъ гоняется съ саблей въ рукахъ но улицѣ за просителями, притискиваетъ генерала Мулена къ окну и колотитъ его. Жажда крови становится у него тѣмъ слѣпымъ, патологическимъ инстинктомъ, который заставляетъ взбѣсившуюся собаку кусать все, что ей попадется на пути. Ему мало тѣхъ сотенъ несчастныхъ вандейскихъ бѣглецовъ, безоружныхъ крестьянъ, женщинъ, дѣтей, которыхъ онъ можетъ толпами топить въ Луарѣ или толпами разстрѣливать. Онъ съ воплемъ просилъ, чтобы ему указывали и доставляли все новыя и новыя жертвы. Въ революціонномъ клубѣ города Нанта онъ кричитъ: «Всѣ богачи, всѣ купцы — грабители и враги революціи; доносите мнѣ на нихъ, и голова ихъ у меня въ мигъ скатится съ плечъ подъ ударомъ національной бритвы; доносите мнѣ на фанатиковъ, которые по воскресеньямъ закрываютъ свою лавку, — я ихъ гильотинирую». Или: «Я вижу здѣсь оборванцевъ въ лохмотьяхъ; вы здѣсь въ Ансени такъ же глупы, какъ въ Нантѣ. Развѣ вы не знаете, что имущество и богатство этихъ толстыхъ купцовъ принадлежитъ вамъ, и развѣ у васъ тутъ нѣтъ рѣки?.. Голубчики мои санкюлоты, пора вамъ, въ свою очередь, насладиться жизнью; дѣлайте мнѣ доносы; мнѣ достаточно свидѣтельства двухъ добрыхъ санкюлотовъ, чтобы снести головы жирнымъ купцамъ»…