Но этотъ якобинецъ, съ помутившимся умомъ, хуже бѣшеной собаки, ибо онъ наслаждается мученіями своихъ жертвъ, онъ упивается зрѣлищемъ агоніи. Онъ справляетъ свои гадкія оргіи на баркахъ, гдѣ сотни жертвъ ожидаютъ страшной минуты, когда, связанные по-парно, они будутъ ввергнуты въ пучину широкой Луары. Онъ открыто признается въ удовольствіи, какое ему доставляетъ видъ предсмертныхъ мученій. «Я никогда такъ не хохоталъ, — говоритъ онъ, — какъ глядя на гримасы, какія дѣлали эти патеры, умирая». — «Это негръ, — говоритъ Тэнъ, — который держится за бока отъ хохота при видѣ судорогъ посаженнаго на колъ человѣка». Въ наслажденіяхъ предсмертными муками патеровъ могъ имѣть свою долю вліянія дикій фанатизмъ. Но Карье не менѣе наслаждается видомъ смерти дѣвушекъ и дѣтей. Несмотря на протесты революціоннаго трибунала, онъ приказываетъ казнить безъ суда 24 человѣка, въ числѣ которыхъ было нѣсколько женщинъ и молодыхъ дѣвушекъ; несмотря на протестъ того же суда, онъ лично приказываетъ казнить ремесленника и крестьянъ, въ числѣ которыхъ былъ мальчикъ 14-ти лѣтъ и два мальчика 13-ти лѣтъ. Карье самъ ѣдетъ на извозчикѣ къ мѣсту гильотины и слѣдитъ за казнью. Кто пожелалъ бы обвинитъ Тэна въ пристрастіи и въ преувеличеніи при изображеніи якобинства, тотъ пусть прочтетъ описаніе казни мальчика, который былъ слишкомъ малъ ростомъ для гильотины, такъ что шея у него не приходилась подъ ножъ, а пришлась голова; уже привязанный къ доскѣ, онъ спрашиваетъ палача: «Будетъ ли ему очень больно?» Палачъ не перенесъ зрѣлища и умеръ черезъ нѣсколько дней, а якобинецъ, который все видѣлъ и все слышалъ, поставилъ на его мѣсто другого палача и продолжалъ свое кровавое дѣло, пока эшафотъ не провалился подъ его ногами и не сбылось его мрачное предсказаніе, которое, какъ мучительный призракъ, носилось передъ нимъ: «Я увѣренъ, что мы всѣ попадемъ подъ гильотину одинъ за другимъ».
Эти комиссары Конвента представляютъ собою часто психологическую загадку. Въ вѣкъ просвѣщенія и въ странѣ съ утонченной и изнѣженной культурой появляются подъ вліяніемъ политическаго изступленія и безграничной, безотвѣтственной власти типы нравственнаго извращенія, подобія которымъ нельзя найти даже въ самые мрачные моменты языческаго цезаризма; и что замѣчательно — виновниками этой дикой оргіи являются не только хищныя и преступныя натуры, но подъ-часъ люди, которые были не хуже другихъ до своего припадка изступленія — и послѣ него опять стали обыкновенными людьми. Объ одномъ изъ самыхъ свирѣпыхъ комиссаровъ — Менье, очевидецъ, близко знавшій его, говорилъ, что все, что творилъ Менье въ теченіе 5–6 лѣтъ революціонной эпохи, было какъ будто слѣдствіемъ бѣлой горячки, послѣ которой къ больному возвратилось здоровье и онъ вернулся къ прежнему способу жизни, какъ ни въ чемъ не бывало. И самъ Менье о себѣ говорилъ: «Я не былъ созданъ для этихъ бурь». Тэнъ обобщаетъ это наблюденіе и примѣняетъ его ко всѣмъ товарищамъ этого комиссара.
Эта галерея якобинскихъ портретовъ, составляющая только часть историческаго музея, собраннаго Тэномъ, служитъ иллюстраціей и оправданіемъ его анализа и опредѣленія общаго якобинскаго типа. Тэнъ здѣсь стоитъ на почвѣ всѣмъ извѣстныхъ и неопровержимыхъ фактовъ, и самые факты, производящіе на читателя гнетущее впечатлѣніе своею чудовищностью, вмѣстѣ съ тѣмъ становятся ему понятными, благодаря психической мотивировкѣ ихъ у Тэна. Такъ психологія приходитъ здѣсь на помощь исторіи; историкъ перестаетъ быть простымъ повѣствователемъ, который не въ силахъ объяснить явленія, имъ описываемыя; проникая въ душу человѣка, анализируя коренящіеся въ ней инстинкты и страсти, объясняя, какъ они разростаются — ихъ чудовищную гипертрофію — подъ вліяніемъ среды и обстоятельствъ, историкъ-психологъ проливаетъ свѣтъ на свой разсказъ: онъ возстановляетъ взаимодѣйствіе лицъ и событій, выставляя на видъ послѣдствія неумѣренныхъ страстей и дикихъ инстинктовъ и обратное вліяніе дѣйствій на ихъ виновниковъ, онъ выясняетъ процессъ постояннаго круговращенія въ исторіи причинъ и слѣдствій. Но если психологія явилась въ этомъ случаѣ существеннымъ подспорьемъ исторіи, то послѣдняя съ своей стороны стала у Тэна помощницей психологіи. Никогда еще, со времени безсмертныхъ характеристикъ Тацита, исторія не служила такимъ поучительнымъ поприщемъ для психологическихъ и патологическихъ наблюденій надъ извращеніемъ человѣческой натуры подъ вліяніемъ безграничной и безотвѣтственной власти, какъ въ книгѣ Тэна о якобинцахъ; никогда исторія не представляла психологіи такого громаднаго лазарета для изслѣдованій рокового вліянія фанатизма и политическихъ догматовъ, разжигавшихъ страсти, поработившихъ разсудокъ.
Изъ-за историка-психолога не забудемъ, однако, и художника. Искусство Тэна проявилось въ томъ, что, знакомя насъ съ личностью всесильныхъ комиссаровъ Конвента, историкъ показалъ намъ въ отдаленной перспективѣ весь терроръ, во всемъ его объемѣ и ужасѣ. Художество, кромѣ того, обнаружилось и въ самихъ изображеніяхъ комиссаровъ. Какъ у Бальзака, зрѣлище этихъ типовъ «великой порочности», этихъ «мономановъ всякаго рода», этихъ «подвижниковъ распутства и алчности», становится выносимымъ только благодаря искусству историка, которое «избавляетъ зрителя отъ ужаса, поддерживая въ немъ интересъ», искусству, съ которымъ Тэнъ изображаетъ, какъ зловѣщій догматъ или «господствующая страсть» овладѣваютъ субъектомъ, переходятъ въ манію и дѣлаютъ его рабомъ. Своимъ мастерствомъ Тэнъ достигаетъ даже большаго: онъ не только внушаетъ читателю интересъ къ психологической проблемѣ, разрѣшающейся у него на глазахъ, но состраданіе къ лицамъ, которыя становятся жертвами совершающагося въ нихъ патологическаго процесса и развившейся въ нихъ чудовищной маніи.
Не менѣе печальную картину представляетъ низшая администрація въ городахъ и мѣстечкахъ при якобинскомъ владычествѣ. И тутъ нормальные органы муниципалитета были оттѣснены или парализованы, и сила перешла въ руки чрезвычайныхъ органовъ — революціонныхъ, т. е. полицейскихъ комитетовъ, наполнявшихся клубами или вообще мѣстными радѣтелями якобинства. Поэтому для сужденія о мѣстной администраціи и положеніи общества при якобинскомъ владычествѣ чрезвычайно важно знакомство съ низшимъ слоемъ якобинства. Въ этомъ отношеніи реальная исторія революціи чрезвычайно многимъ обязана Тэну.