Ухудшеніе якобинцевъ происходитъ, кромѣ того, вслѣдствіе постояннаго давленія со стороны Комитета общественнаго спасенія, который разжигаетъ ихъ страсти и сокрушаетъ въ нихъ всякое чувство собственнаго достоинства. По мѣрѣ того, какъ революціонное правительство сосредоточивается въ однѣхъ рукахъ и дѣлается все деспотичнѣе, его агенты должны становиться все раболѣпнѣе и кровожаднѣе. Оно разитъ ихъ направо и налѣво для того, чтобы они были на-сторожѣ; оно арестуетъ и казнитъ въ своей собственной партіи самыхъ буйныхъ изъ числа второстепенныхъ демагоговъ, которые рвутся играть первую роль, смѣльчаковъ, которые собираются произвести новую уличную революцію, вождей Клуба кордельеровъ и Коммуны, затѣмъ снисходительныхъ, которые желали внести въ терроризмъ нѣкоторую умѣренность — партію Дантона, наконецъ цѣлый рядъ другихъ, — всѣхъ болѣе или менѣе сомнительныхъ, непокорныхъ, въ чемъ-нибудь попавшихся или могущихъ скомпрометировать партію, всѣхъ притомившихся терроромъ или слишкомъ эксцентричныхъ — отъ Мальяра и Шомета до Шабо и Клоца. Каждый изъ этихъ опальныхъ имѣлъ свой кружокъ — и вдругъ весь этотъ кружокъ принужденъ мѣнять свой костюмъ; тѣ, кто были способны къ иниціативѣ, уходятъ въ себя; тѣ, кто были способны къ состраданію, черствѣютъ. Вслѣдствіе всего этого, среди второстепенныхъ якобинцевъ, задатки независимости характера, гуманности и честности, которые трудно истребить даже въ душѣ неблагородной и жестокой, вырываются съ самымъ корнемъ, и революціонный персоналъ, уже безъ того очень низкій, падаетъ настолько, что становится достойнымъ дѣла, которое ему поручается. Тэнъ приводитъ множество примѣровъ того, какъ поклонники и друзья какого-нибудь изъ наиболѣе видныхъ якобинцевъ публично отрекались отъ своего друга или вождя, взятаго подъ арестъ, одобряли декретъ, въ силу котораго его отправляли на эшафотъ, аплодировали доносчикамъ, сами выступали свидѣтелями противъ него на судѣ; въ числѣ судей и присяжныхъ въ судѣ надъ Дантономъ были люди близко къ нему стоявшіе, но это не помѣшало имъ лишить его на судѣ права защиты и, зная его невиновность, признать его виновнымъ. Иной изъ этихъ судей двадцать разъ обѣдалъ съ Камиллемъ Демулэномъ — и теперь долженъ былъ не только его самого послать подъ гильотину, но потомъ гильотинировать и его молодую вдову. Служба, которую принуждены нести якобинцы въ революціонныхъ комитетахъ, канцеляріяхъ и судахъ, становится съ каждымъ днемъ все труднѣе и все отвратительнѣе. «Доносить на знакомыхъ, арестовывать товарищей, забирать съ постели порядочныхъ людей, лично извѣстныхъ за таковыхъ; каждый день извлекать изъ тюремъ 30, 50, 60 несчастныхъ жертвъ, представляющихъ ежедневную пищу гильотинѣ; «амальгамировать» ихъ, какъ приведетъ случай, т. е. запутать ихъ въ одно общее уголовное дѣло; произнести надъ ними повальный приговоръ, сопровождать ихъ до самаго эшафота, забравъ въ одну колесницу восьмидесятилѣтнихъ старухъ и шестнадцатилѣтнихъ дѣвушекъ; смотрѣть, какъ падаютъ головы и подбрасываются вверхъ обезглавленныя тѣла; придумывать средства, какъ скорѣе избавиться отъ слишкомъ многочисленныхъ труповъ и скрыть кровь, оставляющую слишкомъ много слѣдовъ! — какого качества должны быть люди, способные принять на себя такую обязанность и ежедневно исполнять ее съ перспективой исполнять ее безконечно!»
По мѣрѣ того, какъ якобинскій порядокъ вещей ухудшается, правительство принуждено спускаться все ниже и ниже, чтобы найти подходящихъ исполнителей. Напрасно Робеспьеръ, составляя и переписывая свои тайные списки, ищетъ людей, способныхъ поддерживать «систему»; онъ постоянно перебираетъ (ressasse) все тѣ же имена, имена людей неизвѣстныхъ, безграмотныхъ, какую-нибудь сотню негодяевъ или идіотовъ, между которыми пять-шесть деспотовъ или фанатиковъ второй руки, столь же зловредныхъ и столь же ограниченныхъ, какъ онъ самъ. «Очистительная реторта работала слишкомъ долго и слишкомъ часто, ее слишкомъ много разогрѣвали, насильственно выпаривая всѣ здоровые или полуздоровые элементы первоначальной жидкости; остатокъ пришелъ въ броженіе и перекисъ, на днѣ сосуда остался осадокъ тупости и злобы, сконцентрированный, ѣдкій (corrosif) и мутный экстрактъ подонковъ». Кто хочетъ ближе познакомиться съ этимъ «составомъ», пусть прочтетъ послѣдній параграфъ книги о якобинскомъ завоеваніи. На основаніи собранныхъ имъ данныхъ, Тэнъ показываетъ, «какъ отъ громаднаго вала, поднявшагося въ 1789 году, осталась лишь пѣна и илъ — все остальное было отброшено или отошло»: сначала высшіе классы: духовенство, дворянство и магистратура, потомъ средній классъ, фабриканты, торговцы, люди средняго состоянія, наконецъ лучшая часть низшаго класса — мелкіе собственники, арендаторы, ремесленники-хозяева, короче — всѣ отборные люди всѣхъ профессій, положеній и состояній, всѣ, кто обладалъ капиталомъ, доходомъ или какимъ-нибудь торгово-промышленнымъ заведеніемъ, всѣ, кто обладалъ репутаціей, уваженіемъ, воспитаніемъ, умственнымъ или нравственнымъ развитіемъ». Кто же остался? Чтобы охарактеризовать людской сбродъ, оставшійся въ якобинской партіи и наполнявшій ряды мѣстной администраціи, Тэнъ прибѣгаетъ къ самымъ рѣзкимъ мазкамъ своей кисти, къ такимъ ѣдкимъ и мѣткимъ выраженіямъ французскаго лексикона, что ихъ нельзя передать въ переводѣ, который только бы ослабилъ ихъ силу и оригинальность: Pour composer le parti il n’y a plus guère, en juin 1793, que les ouvriers instables, les vagabonds de la ville et de la campagne, les habitués d’hôpital, les souillons de mauvais lieu, la populace dégradée et dangereuse, les déclassés, les pervertis, les dévergondés, les détraqués de toute espèce, et à Paris, d’où ils commandent au reste de la France, leur troupe, une minorité infime, se recrute justement dans ce rebut humain qui infeste les capitales, dans la canaille épileptique et scrofuleuse, qui, héritière d’un sang vicié et avarié encore par sa propre inconduite, importe dans la civilisation les dégénérescences, l'imbécilité, les affolements de son tempérament délabré, de ses instincts rétrogrades et de son cerveau mal construit»….
* * *
Какъ защитники принциповъ французской революціи, такъ и ихъ противники, долгое время представляли себѣ революцію единымъ общимъ процессомъ, который послѣдовательно развивался и разростался въ теченіе пяти лѣтъ со дня открытія генеральныхъ штатовъ до паденія Робеспьера. Съ этой точки зрѣнія якобинцы являлись лишь самыми послѣдовательными и энергическими представителями принциповъ, восторжествовавшихъ въ 1789 году. Токвиль впервые раздвоилъ этотъ процессъ, разбивъ революцію на два весьма различныхъ періода: первый, «въ который французы какъ будто желали уничтожить все, что было создано прошлымъ», и второй періодъ, когда они начали «возстановлять часть того, что было дѣломъ прошлаго». Сообразно со взглядомъ Токвиля, именно якобинцы завязали связь съ прошлымъ, возстановивъ то, что было всего характернѣе въ старомъ порядкѣ — правительственную власть и централизацію.
Этимъ вполнѣ вѣрнымъ замѣчаніемъ Токвиль, впрочемъ, намѣтилъ лишь одну сторону исторической роли якобинцевъ — политическую. Но почему же послѣдніе держались другой правительственной программы, чѣмъ предшествовавшіе имъ революціонеры? Почему якобинскій періодъ революціи столь рѣзко отличается отъ его начала? — Отвѣты на эти вопросы находимъ въ книгѣ Тэна, выяснившаго значеніе якобинцевъ въ соціальной исторіи Франціи.
Въ изображеніи Тэна успѣхъ якобинцевъ обусловливается натискомъ второго «шквала» революціоннаго потока, менѣе широкаго, чѣмъ первый, такъ какъ онъ несетъ не всю націю, а лишь простонародную массу, но зато онъ гораздо болѣе разрушителенъ (II, 145). Уже въ первомъ томѣ своей исторіи революціи Тэнъ вполнѣ выяснилъ, какое значеніе имѣлъ въ событіяхъ 1789 г. соціальный вопросъ, т.-е. освобожденіе сельскаго населенія отъ феодальныхъ поборовъ и захватъ поземельной собственности въ такихъ размѣрахъ, что можно говорить о переходѣ землевладѣнія отъ однихъ классовъ населенія къ другимъ. Тотъ же самый процессъ, но въ еще болѣе рѣзкихъ проявленіяхъ видитъ Тэнъ въ основаніи второго приступа революціи, сопровождавшаго торжество якобинцевъ и его обусловливавшаго. Въ своемъ сочиненіи Тэнъ подробно вычислилъ всѣ барыши, которые извлекла изъ переворота 1789 года народная масса во Франціи, вслѣдствіе внезапнаго прекращенія всѣхъ повинностей по отношенію къ государству, къ сеньёрамъ и къ церкви. При перечисленіи этихъ выгодъ, нужно, кромѣ того, еще принять въ разсчетъ тѣ громадныя послѣдствія переворота, которыя нельзя перевести на деньги: освобожденіе народа отъ нравственнаго гнета, отъ безсильной злобы и постояннаго раздраженія, которыя были слѣдствіемъ старой фискальной и феодальной системы съ ея соляными приставами и безчисленными досмотрщиками, разорительнымъ произволомъ сборщиковъ податей, озорствомъ сеньёріальныхъ лѣсничихъ и судебныхъ приставовъ, опустошеніемъ полей барскою охотою и мелочной тираніей деревенской полиціи. Наконецъ, въ этотъ разсчетъ долженъ войти громадный барышъ, который пріобрѣли покупщики церковныхъ земель, барышъ, который все болѣе возросталъ съ паденіемъ курса ассигнацій. И всѣ эти денежныя и нравственныя выгоды, казалось, должны были исчезнуть, когда лѣтомъ 1792 года французскую границу переступила армія побѣдителей при Россбахѣ, а по ея пятамъ вошелъ во Францію вооруженный отрядъ эмигрантовъ, жаждавшихъ возстановленія стараго порядка.