Къ чувству страха утратить то, что было пріобрѣтено, и снова подвергнуться прежнему гнету, присоединились чувства, которыя очень хорошо изображены Тэномъ (II, 145) — «чувства плебея, подданнаго, бѣдняка, который, неожиданно поднятый изъ вѣкового приниженія, испыталъ выше всякаго ожиданія и всякой мѣры наслажденіе равенства, независимости и господства»… Уже Малле Дюпанъ восклицалъ по этому поводу: представьте себѣ «пятнадцать милліоновъ бѣлыхъ негровъ», «хуже питавшихся, болѣе несчастныхъ, чѣмъ негры Санъ-Доминго, подобно имъ взбунтовавшихся и освободившихся посредствомъ мятежа отъ всякаго авторитета, подобно имъ привыкшихъ въ теченіе 30 мѣсяцевъ полнаго своеволія царствовать надъ тѣмъ, что осталось отъ ихъ прежнихъ господъ, подобно имъ гордившихся возвышеніемъ своей касты и хваставшихся своими мозолистыми руками! Пусть кто-нибудь вообразитъ себѣ приступъ ихъ ярости при звукѣ военной трубы, которая ихъ пробуждаетъ и указываетъ имъ на горизонтѣ плантаторовъ, возвращавшихся съ новыми бичами и болѣе тяжелыми кандалами. Ничто не располагаетъ болѣе къ подозрительности, какъ такія чувства и у такихъ людей; ничто не вызываетъ такой внезапной тревоги, такой охоты пустить въ ходъ кулакъ, такой готовности на всякія буйства физической силы, такой слѣпой легковѣрности, такой способности немедленно и свирѣпо наброситься не только на своихъ настоящихъ, открытыхъ враговъ, но кромѣ того и прежде всего на воображаемыхъ внутреннихъ враговъ, короля, министровъ, дворянъ, членовъ бывшихъ парламентовъ, правовѣрныхъ католиковъ, на чиновниковъ и судей, неблагоразумно ссылающихся на законъ, на фабрикантовъ, купцовъ и собственниковъ, осуждающихъ безпорядокъ, на богачей, по эгоизму остающихся у себя дома, на всѣхъ людей съ достаткомъ, съ хорошими манерами и изящно одѣтыхъ».
Входя въ мысль Тэна, можно сказать, что созданное войной 1792 года настроеніе народныхъ массъ во Франціи представляло собой почву и условіе для второй или якобинской революціи. Оно объясняетъ возможность успѣха якобинцевъ. Однако массамъ, воспламенившимся при мысли объ иноземномъ вторженіи и подозрѣвавшимъ своего короля и своихъ администраторовъ въ тайномъ соглашеніи съ врагомъ и съ эмигрантами, принадлежала лишь пассивная роль. Настоящее ополченіе якобинцевъ, которое они повели на приступъ противъ установленныхъ революціей 1789 г. властей, сформировалось изъ другихъ элементовъ. Несомнѣнная заслуга Тэна заключается въ томъ, что онъ вывелъ на свѣтъ, на основаніи собранныхъ имъ фактовъ, силу и значеніе грабительскихъ инстинктовъ и элементовъ въ той арміи спасенія, съ помощью которой якобинцы совершили завоеваніе Франціи. Тэнъ указалъ, какъ въ нѣкоторыхъ департаментахъ, напр. въ Варѣ, грабежи и насилія появились еще раньше, чѣмъ произошелъ въ Парижѣ якобинскій переворотъ — уже весною 1792 года (II, 318). По обычаю, дѣло начиналось съ замковъ и монастырей, хотя бы они стали — вслѣдствіе конфискаціи — національною собственностью; причиною грабежа выставлялось то, что администрація слишкомъ оттягиваетъ исполненіе декретовъ противъ эмигрантовъ; то, что «замокъ, стоя на возвышенности, слишкомъ давитъ жителей». Нѣтъ ни одной французской деревни, поясняетъ Тэнъ, въ которой бы не было полсотни негодяевъ, всегда готовыхъ погрѣть себѣ руки, подобныхъ тѣмъ, которые похищаютъ изъ замка Монтеро или изъ сосѣднихъ замковъ все до-чиста — мебель, припасы, одежду и посуду въ погребѣ. Въ другихъ мѣстахъ населеніе деревень собирается, толпой идетъ на сосѣдніе замки и принуждаетъ владѣльцевъ дать письменное обязательство возвратить не только полученные ими феодальные оброки, но и возмѣстить оброки, поступившіе при предшественникахъ теперешняго владѣльца, располагается въ замкѣ, требуетъ вознагражденія за потраченное время, опустошаетъ зданія и продаетъ мебель (II, 340). И нѣтъ никакой возможности положить конецъ этому сельскому грабежу; господствующій догматъ о народовластіи разслабляетъ власть въ рукахъ администраторовъ; а кромѣ того всякій, кто вздумалъ бы помѣшать безпорядкамъ, выставляется на позоръ, какъ врагъ конституціи и свободы, — ему ставятъ въ упрекъ, что подобные ему люди всегда только говорятъ о законѣ, какъ будто не зная, что «воля народа — это мы»: Возникаетъ новый терминъ для обозначенія враговъ народа — аристократы. Первая революція совершилась во имя третьяго штата, т.-е. народнаго большинства противъ привилегированныхъ. Вторая — якобинская революція — направлена противъ аристократовъ. По кто же эти аристократы? — Кого клеймятъ этимъ опаснымъ въ то время названіемъ?
Въ городахъ это — крупные торговцы, богатые собственники; въ деревняхъ — всѣ, не принадлежащіе къ классу земледѣльцевъ; повсюду это слово обозначаетъ мирныхъ гражданъ, приверженцевъ порядка, которые желали бы, наконецъ, воспользоваться плодами новаго порядка. Страсть къ доносамъ доходила до того, что въ одномъ изъ клубовъ былъ объявленъ аристократомъ простой крестьянинъ, сказавшій грабителямъ сосѣдняго замка, что имъ не удастся безнаказанно насладиться плодами своего преступленія. На основаніи такихъ собранныхъ имъ данныхъ Тэнъ дѣлаетъ выводъ, что вторая революція заключалась въ раздѣленіи французскаго народа на два класса, въ ограбленіи одного изъ нихъ и деспотизмѣ другого, въ сокрушеніи людей достаточныхъ, порядочныхъ и честныхъ подъ диктатурой тѣхъ, у которыхъ не было этихъ качествъ» (II, 319).
Якобинская революція является такимъ образомъ въ глазах Тэна въ сущности узурпаціей власти со стороны имущественнаго и моральнаго пролетаріата и его диктатурой надъ французской націей. При этой точкѣ зрѣнія долженъ былъ измѣниться у Тэна и взглядъ на самихъ якобинцевъ. До Тэна подъ якобинцами почти исключительно разумѣли членовъ извѣстнаго парижскаго клуба, названіе котораго затѣмъ перешло къ цѣлой партіи, къ нему примыкавшей. Исторія якобинцевъ сливалась съ судьбою якобинскаго клуба и даже съ судьбою его главныхъ руководителей. Если историки и упоминали о дѣятельности другихъ террористовъ, не состоявшихъ членами якобинскаго клуба, то это не измѣняло господствующаго взгляда на дѣло, такъ какъ вообще на роль якобинцевъ въ провинціи обращалось мало вниманія. Владычество якобинцевъ представлялось дѣломъ клуба въ улицѣ Сентъ-Оноре, который распространилъ свою дѣятельность на всю остальную Францію и сумѣлъ подчинить своему руководству всѣ мѣстные клубы. У Тэна раскрывается другая сторона дѣла. Благодаря ему, мы убѣждаемся, что сила якобинства обусловливалась не однимъ только воспаленнымъ краснорѣчіемъ и холодной догматикой ораторовъ центральнаго клуба, но что она коренилась глубоко въ провинціи; якобинское ополченіе собиралось самостоятельно по городамъ и весямъ Франціи отдѣльными шайками, которыя постепенно смыкали свои ряды; сформировавшись, это ополченіе ищетъ себѣ руководителей и находитъ ихъ въ «генеральномъ штабѣ» якобинства, который успѣлъ образоваться въ клубѣ на улицѣ Сентъ-Оноре (II, 55).
Отъ такой постановки вопроса у Тэна якобинскій клубъ не теряетъ своего значенія; сравненіе его съ генеральнымъ штабомъ, которому во всякой арміи принадлежитъ руководящая роль, доказываетъ, что Тэнъ вовсе не склоненъ умалить историческую роль якобинскаго клуба; но, благодаря новому пріему Тэна, въ первый разъ выдвигается на полный свѣтъ исторіи масса провинціальнаго и мѣстнаго якобинства, безъ котораго парижскіе якобинцы достигли бы, можетъ быть, не большаго успѣха, чѣмъ Коммуна 1871 года. Но пока якобинцы Парижа вели атаку на центральную позицію, чтобы свергнуть конституціонную монархію, провинціальные клубы совершили завоеваніе Франціи.
Забравъ такимъ образомъ въ свои руки всѣ силы и средства государства, якобинцы приходятъ въ упоеніе отъ идеи абсолютизма или всемогущества государства (l'omnipotence de l’Etat). Эта идея всецѣло ими овладѣла. Описывая этотъ процессъ, Тэнъ снова прибѣгаетъ къ психологіи. «Нѣтъ ничего опаснѣе того, — говоритъ онъ, — какъ если какая-нибудь общая идея попадетъ въ узкую и пустую голову; въ силу того, что она пуста, эта идея не встрѣчаетъ въ ней никакихъ познаній, ограничивающихъ ее; въ силу того, что она узка, общая идея ее цѣликомъ наполняетъ. Люди въ такомъ положеніи ни одной минуты не принадлежатъ себѣ, а находятся подъ господствомъ овладѣвшей ими идеи; она дѣйствуетъ въ нихъ и черезъ нихъ; въ буквальномъ смыслѣ слова человѣкъ — одержимъ, онъ самъ не свой (possédé). Въ немъ живетъ что-то другое, какой-то чудовищный паразитъ, какая-то чужая и несоразмѣрная съ нимъ мысль, которая развивается въ немъ и порождаетъ въ немъ зловредныя вожделѣнія. Человѣкъ не могъ предвидѣть, что они явятся у него, онъ не зналъ смысла своей догмы, не зналъ ея ядовитыхъ и убійственныхъ выводовъ. Теперь они роковымъ образомъ изъ нея проистекаютъ, по очереди и подъ давленіемъ обстоятельствъ — сначала вызвавшихъ анархію, теперь порождающихъ деспотизмъ.