Вмѣстѣ съ тѣмъ централизація изъ области бюрократической все болѣе и болѣе переходила въ экономическую. Правительство стало строить за счетъ государства всѣ мосты, дороги и каналы и носилось съ планомъ «обширной и плодотворной централизаціи труда всего французскаго народа». Неудивительно, что при такихъ условіяхъ въ провинціальныхъ якобинскихъ клубахъ возникали проекты сосредоточить въ рукахъ правительства всю хозяйственную жизнь Франціи. Всѣ производители должны были доставлять свои издѣлія за извѣстную цѣну въ національные магазины; нація должна была предоставлять эти издѣлія оптовымъ торговцамъ, удержавъ въ свою пользу прибыль въ 6 %; прибыль оптоваго торговца опредѣлялась въ 8 %, а мелочного — въ 12 %. Такимъ образомъ, всѣ — землевладѣльцы, промышленники и торговцы, получая опредѣленный барышъ, были бы исцѣлены отъ порока жадности и перестали бы быть эгоистами.
Въ этомъ именно пунктѣ централисты и бюрократы якобинцевъ сходились съ моралистами и идеологами, Всѣ они согласно между собою видѣли окончательную цѣль якобинской революціи въ пересозданіи человѣка, въ возстановленіи естественнаго человѣка. Но если первые довольствовались уравнительными мѣрами, то вторые считали достиженіе идеальнаго строя невозможнымъ безъ цивизма, а главное препятствіе для развитія гражданственности въ ихъ глазахъ составлялъ эгоизмъ. Основная формула «общественнаго договора» — отчужденіе гражданиномъ своей политической воли со всѣми физическими силами и имущественными средствами въ пользу общаго государства — должна была заключать въ себѣ и полное отчужденіе отъ всѣхъ личныхъ желаній, отъ своего л, отъ своего эгоизма, или, какъ это формулировалъ главный теоретикъ якобинской морали и истолкователь Жанъ-Жака Руссо — Робеспьеръ: «Все, что ведетъ къ концентраціи человѣческихъ страстей въ сквернѣ личнаго «Я» (dans l’abjection du moi personnel), должно быть отвергнуто или подавлено».
Есть только одно средство избавиться отъ «скверны своего Я» — это отдаться тѣломъ и душою государству, — конечно, законному, правовѣрному государству. Вотъ въ этомъ-то и заключается патріотизмъ, и потому патріотизмъ для якобинца — источникъ всѣхъ добродѣтелей и равносильная замѣна ихъ. На этотъ счетъ ученіе самаго добродѣтельнаго изъ патріотовъ не оставляетъ мѣста никакому сомнѣнію. «Это возвышенное чувство, — говоритъ Робеспьеръ о патріотизмѣ, — противопоставляетъ частнымъ интересамъ предпочтеніе общественнаго интереса; отсюда слѣдуетъ, что любовь къ отечеству предполагаетъ или порождаетъ всѣ добродѣтели».
Поэтому — и это также взято изъ Руссо, который утверждалъ, что въ нормальномъ государствѣ не должно быть никакого различія интересовъ, никакихъ партій — патріотъ обязанъ уничтожать въ себѣ и въ другихъ всѣ привязанности, которыя могли бы стать между нимъ и государствомъ; сюда относятся: вѣра, если она не совпадаетъ съ религіей государства; привязанность къ своей мѣстной общинѣ, къ родной своей области и къ своей особой національности. Все это называлось якобинцами федерализмомъ и было въ ихъ глазахъ сепаратизмомъ. Оттого федерализмъ былъ для нихъ величайшимъ преступленіемъ, не допускавшимъ никакой пощады, и они совершенно послѣдовательно разсуждали, что если патріотизмъ есть высшая нравственность, то федерализмъ — крайняя безнравственность. Эти два послѣднія понятія такъ покрывали другъ друга, что Сенъ- Жюстъ съ своей безшабашной логикой опредѣлилъ безнравственностъ «федерализмомъ въ гражданскомъ быту».
Отсюда вполнѣ ясно, насколько нравственное пересозданіе человѣка казалось якобинцамъ необходимымъ — и въ чемъ оно состояло. Оно имѣло цѣлью уничтожить всѣ различія между гражданами, житейскія и мѣстныя, искоренить всѣ индивидуальныя потребности, порвать всѣ мѣстныя связи и привязанности, внушить всѣмъ общіе идеалы и всѣхъ подвести насильственно подъ одинъ общій типъ.
Для этого нужно было прежде всего сокрушить ту вѣковую религію, которая такъ сильно отвлекала многихъ отъ якобинскаго государства, и вмѣсто нея создать для французовъ новую, гражданскую, т.-е. государственную религію, — чтб и было сдѣлано сначала различными попытками провозгласить культъ разума, а потомъ торжественнымъ принятіемъ религіи, установленной Робеспьеромъ. Другимъ могучимъ средствомъ служила школа якобинская. Школа должна была исключительно принадлежать государству, и исключительной цѣлью ея было гражданское воспитаніе дѣтей. Поэтому всѣ дѣти должны быть съ самаго ранняго возраста отняты у семьи и подвергнуты одинаковому способу воспитанія. «Отечество, — восклицалъ Робеспьеръ, — имѣетъ право воспитывать своихъ дѣтей; оно не можетъ предоставить этотъ залогъ ни высокомѣрію семействъ, ни предразсудкамъ частныхъ лицъ, вѣчнымъ питомникамъ аристократизма и домашняго федерализма, который суживаетъ души, изолируя ихъ». Въ этомъ отношеніи Дантонъ былъ совершенно согласенъ со своимъ антагонистомъ. «Дѣти, — заявлялъ онъ, — принадлежатъ республикѣ прежде, чѣмъ они принадлежатъ семьямъ… Кто поручится мнѣ, что эти дѣти, подъ вліяніемъ эгоизма отцовъ своихъ, не станутъ опасностью для республики? И какое намъ дѣло до индивидуальнаго разума въ виду національнаго? Въ національныхъ школахъ ребенокъ долженъ всосать въ себя республиканское молоко… Государство (республика) едино и нераздѣльно, и народное просвѣщеніе также должно исходить изъ этого центра единства».
Но пока новая государственная религія, новые учебники и «республиканскіе катехизисы», подготовляли внутренній цивизмъ, господствующая партія заботилась о томъ, чтобы правительственными распоряженіями, внушеніемъ страха и примѣромъ проводить наружный цивизмъ, т.-е. измѣнять обычаи, привычки, названія и даже внѣшній видъ гражданъ сообразно съ новымъ «патріотизмомъ». Съ этой цѣлью календарь Ромма недѣлю замѣнилъ декадой, а на мѣсто воскресенья поставилъ десятницу, переименовалъ дни и мѣсяцы и христіанскія празднества замѣнилъ гражданскими; съ этою цѣлью мѣстечко Сенъ-Дени было переименовано въ Франсіаду; депутатъ Леруа переименовался въ Лалуа, а присяжный Леру а назвалъ себя Десятымъ-Августомъ. Съ той же цѣлью Сенъ-Жюстъ предписалъ въ своихъ «гражданскихъ учрежденіяхъ», чтобы рабочіе и прислуга ѣли за однимъ столомъ съ хозяевами; комиссаръ Лекиніо приглашалъ въ своемъ департаментѣ всѣхъ гражданъ въ день десятницы собираться на общія братскія трапезы (banquets fraternels); парижская Коммуна предписала хлѣбникамъ печь только одинъ сортъ хлѣба. Конвентъ постановилъ, чтобы заключенные кормились одной общей пищей на счетъ богатыхъ изъ ихъ среды. Съ этою же цѣлью Конвентъ поручилъ живописцу Давиду представить «проектъ улучшенія національнаго костюма и приноровить его къ республиканскимъ нравамъ и характеру революціи», а затѣмъ отдалъ приказъ награвировать и раскрасить въ 25.000 экземплярахъ образецъ гражданскаго костюма. Впрочемъ, уже и безъ того наружный видъ санкюлота, съ длинными волосами, усами, краснымъ колпакомъ, карманьолой, длинными панталонами и деревянными или по крайней мѣрѣ толстыми башмаками, «становился, вмѣстѣ со свойственнымъ ему образомъ рѣчи и манерами, обязательнымъ типомъ патріота или всякаго, кто хотѣлъ таковымъ казаться».
Вотъ къ чему сводился въ итогѣ якобинскій идеалъ, la conception jacobine, какъ его сжато формулируетъ Тэнъ: «Отвлеченное построеніе изуродованнаго человѣческаго типа; стремленіе пригнать къ нему живой индивидуумъ; вмѣшательство государственной власти во всѣ области частной жизни; принужденіе, охватывающее трудъ, обмѣнъ собственности, семью и воспитаніе, религію, нравы и чувства; принесеніе въ жертву частныхъ лицъ обществу и всемогуществу государства».