* * *
Несообразность и невыполнимость якобинской программы, ея противорѣчіе основнымъ условіямъ человѣческой природы и общежитія никто еще не обнаруживалъ съ такою очевидностью и убѣдительностью, какъ Тэнъ въ указанной главѣ его сочиненія. Но онъ сдѣлалъ еще болѣе. Онъ не ограничился обличеніемъ теоретической несостоятельности якобинскаго деспотизма, но наглядно раскрылъ передъ читателемъ поразительный контрастъ между фантастическими цѣлями этой партіи и ничтожностью ея политическихъ средствъ. Суетность якобинской затѣи, осуществлявшейся цѣною небывалаго и невыносимаго гнета, ничѣмъ не могла быть такъ безпощадно разоблачена, какъ фактическимъ изученіемъ и описаніемъ самаго механизма недолговѣчнаго якобинскаго государства. Изображеніе этого механизма, основанное, какъ всегда, на обильномъ и искусно сгруппированномъ матеріалѣ, представляетъ собою совершенно новую страницу въ исторіи Франціи. Какъ и кѣмъ держалось якобинское государство? какъ дѣйствовали его орудія? насколько они были надежны и прочны, насколько способны принудить двадцатипятимилліонный народъ идти къ намѣченной цѣли? — Организація якобинской партіи въ самомъ Парижѣ была уже и прежде извѣстна; но и тутъ Тэнъ прибавилъ такія черты и подробности, благодаря которымъ парижская Коммуна и революціонные комитеты 48 секцій явились въ новомъ освѣщеніи; — такъ, напр., онъ указалъ, что изъ 88 членовъ Коммуны, званіе и образованіе которыхъ могло быть обнаружено, 56 были безграмотны или почти безграмотны. Объ организаціи же террора въ провинціяхъ можно сказать, что она совершенно заново выяснена Тэномъ.
Въ силу декретовъ Конвента, въ каждой общинѣ долженъ былъ быть свой мѣстный центръ террора, т.-е. свой революціонный комитетъ, что дало бы для всей Франціи 45.000 комитетовъ съ 540.000 членовъ и стоило бы государству 591 милліонъ въ годъ. Тэнъ, въ первомъ томѣ своего сочиненія высчитавшій непроизводительные расходы стараго порядка, теперь замѣчаетъ, что якобинскій деспотизмъ, помимо обыкновенной своей администраціи, вдвое болѣе многочисленной и вдвое болѣе стоившей, чѣмъ администрація при старомъ порядкѣ, долженъ былъ бы такимъ образомъ тратить «на простой надзоръ за народомъ», т.-е. на революціонные комитеты, на 100 милліоновъ больше всей совокупности налоговъ, тяжесть которыхъ привела къ возстанію противъ стараго порядка. «Но, къ счастью, чудовищный грибъ успѣлъ вырости только на половину — вмѣсто 45.000 комитетовъ во Франціи возникло лишь 21.000: якобинское сѣмя и зараженная атмосфера, необходимая для его всхода, не вездѣ были налицо». На самомъ дѣлѣ въ маленькихъ общинахъ съ населеніемъ ниже.500 человѣкъ, а также въ общинахъ, хотя и болѣе населенныхъ, но отдаленныхъ отъ городовъ и чисто земледѣльческихъ, особенно же тамъ, гдѣ жители говорили на мѣстномъ нарѣчіи (patois), не оказывалось людей, годныхъ для революціоннаго комитета. «Деревенское населеніе доступно менѣе, чѣмъ городское, соціальнымъ эпидеміямъ». Въ деревнѣ меньше досуга, меньше грамотеевъ и меньше охотниковъ до канцелярской работы. Къ тому же истый крестьянинъ не принадлежитъ ни къ какой партіи, онъ ни роялистъ, ни республиканецъ, — его представленія для этого слишкомъ скудны, слишкомъ ограничены и неподвижны. Изъ всей революціи онъ усвоиваетъ только то, что его хватаетъ за живое, или что онъ каждый день видитъ вокругъ себя: 1793-й и 1794-й года остались для него «эпохой плохихъ ассигнацій и большого страха» — и ничѣмъ болѣе. Съ обычнымъ своимъ терпѣніемъ онъ покоряется новому порядку, какъ покорялся старому, и гнетъ спину изъ страха, чтобы не было хуже. Но онъ избѣгаетъ сельскихъ должностей и всякой отвѣтственности; если ему насильно навязываютъ должность, онъ принимаетъ ее изъ страха и становится молотомъ, чтобы не служить наковальней. Но онъ ждетъ только случая, чтобы уйти подъ благовиднымъ предлогомъ, а пока остается въ должности, работаетъ, подобно своей лошади, по-неволѣ, изъ-подъ кнута.
Въ большихъ селахъ и мѣстечкахъ, гдѣ существуетъ революціонный комитетъ, «запряженныя лошади иногда дѣлаютъ видъ, какъ будто тянутъ, на самомъ же дѣлѣ вовсе не тянутъ, боясь, какъ бы кого-нибудь не задавить». Тэнъ наглядно описываетъ внутренній, обособленный мірокъ, который представляетъ собою такое мѣстечко, гдѣ всѣ другъ друга знаютъ, всѣ связаны интересами и мѣстнымъ преданіемъ, и потому щадятъ другъ друга: Въ иныхъ мѣстечкахъ и въ небольшихъ городахъ негодяи и фанатики были въ недостаточномъ числѣ, чтобы занять всѣ должности, и принуждены допустить въ свою среду людей равнодушныхъ, сомнительныхъ или просто нуждающихся и приставшихъ къ господствующей партіи изъ-за куска хлѣба. Наконецъ, въ среднихъ и большихъ городахъ суматоха, вызванная коллективными отрѣшеніями отъ должности и импровизированными назначеніями, такъ велика, что въ администрацію массой проникаютъ мнимые якобинцы, которые слишкомъ много болтали въ клубахъ и собраніяхъ, и потому оказались на виду, но въ душѣ остаются жирондинцами или фёльянами. Они сидятъ рядомъ съ якобинцами худшаго сорта на самыхъ худшихъ должностяхъ, но въ сущности дѣйствуютъ, какъ автоматы. Тэнъ приводитъ въ примѣръ одного судью революціоннаго трибунала въ Камбре, который разсказывалъ, что передъ тѣмъ, какъ идти въ судъ, онъ глоталъ большой стаканъ ликера, чтобы придать себѣ силы вынести засѣданіе. «Я долженъ былъ ставить приговоръ на основаніи вердикта присяжныхъ: что мнѣ было дѣлать? Я напивался и старался все забыть, даже самыя имена подсудимыхъ».
Очевидно, мѣстный персоналъ, на который возложено осуществленіе якобинской программы, слишкомъ вялъ, ненадеженъ или даже втайнѣ враждебенъ. «Необходимо его постоянно подновлять и замѣнять свѣжими силами изъ якобинскихъ резервуаровъ въ главныхъ городахъ и особенно изъ Парижа». И вотъ почему, по выраженію Тэна, якобинцы настоящей саранчой налетаютъ изъ своихъ центровъ на провинцію и деревню. Тэнъ подробно слѣдитъ за полетомъ и губительнымъ дѣйствіемъ «вреднаго насѣкомаго» и показываетъ, какъ якобинизмъ распространяется и спускается сверху, и какъ пришлая и навязанная мѣстнымъ общинамъ администрація накладываетъ «на всю безцвѣтную страну свое кровавое пятно». И на самомъ дѣлѣ это только пятно, лежащее на самой поверхности; ибо санкюлоты хотятъ довѣрить административныя должности лишь людямъ своего закала, а въ провинціи, особенно въ селахъ, такіе люди рѣдки. По признанію одного изъ членовъ Конвента — годныхъ людей вездѣ недостаетъ — «il у а disette de sujets». Отовсюду слышатся жалобы якобинскихъ заправилъ и агентовъ: «народъ не хочетъ открыть глаза»; «общественный духъ среди крестьянъ, ремесленниковъ и поденщиковъ прескверный»… число недовольныхъ «ростетъ какъ-бы со дня на день»; «придется истребить все племя, колонизовать съизнова всю страну»; «республиканскія чувства еще въ колыбели; фанатизмъ невѣроятно силенъ… лишь революціонная армія и святая гильотина излѣчатъ этотъ народъ отъ его смраднаго аристократизма». А тамъ, гдѣ общее настроеніе нѣсколько горячѣе, якобинцы сами говорятъ, что это «напускной жаръ», поддерживаемый лишь присутствіемъ пяти-шести парижскихъ террористовъ; въ Греноблѣ якобинскій агентъ сознается, что все дѣло его пропадетъ, лишь только онъ на одинъ день предоставитъ населеніе самому себѣ. Иначе и не могло быть: во многихъ городахъ якобинцы пересчитываютъ своихъ людей, террористовъ настоящаго закала, и оказывается, что ихъ всего одинъ десятокъ или два — 22 въ Труа, 21 — въ Греноблѣ, 10 — въ Бордо, 7 — въ Пуатье, столько же въ Дижонѣ — «весь персоналъ, дѣйствующій въ большомъ городѣ, могъ бы усѣсться за однимъ столомъ». Отъ своихъ усилій распространиться по всей странѣ якобинская шайка только рѣдѣетъ. «Якобинцы остаются тѣмъ, чѣмъ всегда были, — немногочисленнымъ разбойничьимъ станомъ, расположившимся въ іерархическомъ порядкѣ, какъ нѣкогда феодалы надъ завоеванной Франціей; если терроръ, ими распространяемый, увеличиваетъ число ихъ рабовъ, то ужасъ, который они внушаютъ, въ то же время уменьшаетъ число преданныхъ имъ людей, и ихъ меньшинство остается крайне незначительнымъ, такъ какъ ихъ пособниками могутъ служить лишь лица имъ подобныя» (III, 334).