Согласно съ этимъ взглядомъ на вещи уже по одному внѣшнему виду можно было узнавать такихъ враговъ народа. Такъ Анріо, бывшій лакей, по протекціи Робеспьера получившій главную команду надъ парижской вооруженной силой, произвелъ однажды облаву подозрительнымъ» въ саду и ресторанахъ Пале-Рояля — и затѣмъ сдѣлалъ слѣдующее донесеніе о результатахъ своей экспедиціи. «Сто тридцать мускаденовъ арестовано… Этихъ господъ заключили въ темницу des Petits Pères. Это не санкюлоты, они толсты и сыты». Когда, по приказанію Комитета общественнаго спасенія, былъ арестованъ вождь «крайнихъ» — Эберъ, издатель ругательнаго листка «le Père Duchesne» — его поклонники, рабочіе и торговки «крытаго рынка», не могли объяснить себѣ трагическую судьбу своего любимца иначе, какъ съ помощью сплетни, будто онъ купилъ цѣлую свинью и боченокъ масла изъ Бретани въ 25 унц; этого для нихъ было достаточно, чтобы единодушно признать «отца Дюшена» достойнымъ гильотины.
Поэтому предметомъ особенной злобы и подозрѣнія становились торговцы съѣстными припасами. Это чувство наивно выражено въ безграмотномъ донесеніи одного изъ провинціальныхъ агентовъ, извлеченномъ изъ архива: «Народъ жалуется, что въ странѣ осталось еще нѣсколько заговорщиковъ — это мясники и булочники, въ особенности же первые, они — невыносимые аристократы. Они не хотятъ больше продавать мяса, и ужасно видѣть, что они даютъ народу».
Подъ вліяніемъ такого настроенія кличка аристократъ стала крайне растяжимою. Въ началѣ революціи аристократами называли приверженцевъ стараго порядка и феодальныхъ привилегій. «Теперь, — говоритъ Тэнъ, — аристократомъ сталъ всякій, у кого двѣ пары хорошаго платья, ибо у многихъ только одна пара, и то плохая; аристократъ — тотъ, кто носитъ башмаки безъ заплатъ, ибо многіе ходятъ въ деревянныхъ туфляхъ или просто босикомъ. Аристократъ — владѣлецъ дома, получающій плату съ квартирантовъ; ибо другіе, его жильцы, вмѣсто того, чтобы получать доходъ съ дома, платятъ за квартиру. Аристократъ — тотъ жилецъ, у котораго въ квартирѣ своя собственная мебель; ибо многіе живутъ въ меблированныхъ комнатахъ, а иные даже не имѣютъ вовсе пріюта. Аристократъ — всякій, кто владѣетъ какимъ-нибудь имуществомъ, хотя бы самымъ незначительнымъ, въ деньгахъ или въ натурѣ, т.-е. имѣетъ свое поле или свою кровлю; у кого столовый серебряный сервизъ на полдюжины человѣкъ, подаренный ему родителями въ день свадьбы, у кого въ старомъ чулкѣ накопились одинъ за другимъ два или три десятка пятифранковиковъ — весь итогъ его сбереженій; аристократъ — всякій, у кого есть какой-нибудь скудный запасъ съѣстныхъ припасовъ или товара, хлѣбъ, убранный съ его поля, колоніальный товаръ для мелочной торговли, особенно, если онъ неохотно съ нимъ разстается и обнаруживаетъ неудовольствіе, когда бываетъ принужденъ отдавать за полцѣны или даромъ свое достояніе вслѣдствіе революціонной таксы, или реквизиціи, максимума, или конфискаціи драгоцѣнныхъ металловъ».
Съ другой стороны, все болѣе суживается понятіе патріота, которое съ самаго начала революціи противопоставляли аристократамъ. Теперь, — «въ сущности, только тотъ считается патріотомъ, у кого ничего нѣтъ за душою, и кто живетъ со дня на день — нищій, бродяга и живущій впроголодь бѣднякъ, ибо самый скромный труженикъ, самый малограмотный рабочій считается преступникомъ и врагомъ, если можно заподозрить, что у него что-нибудь отложено въ сторону; сколько бы онъ ни показывалъ свои закорузлыя и мозолистыя руки, онъ не обезпеченъ ни отъ грабежа, ни отъ ареста и гильотины».
Вслѣдствіе такого оборота дѣла, жертвою террора не только становятся люди изъ простого народа, но ихъ число превышаетъ количество жертвъ изъ высшаго и средняго класса, вмѣстѣ взятыхъ. Тэнъ сообщаетъ въ подтвержденіе этого много фактовъ изъ провинціальной исторіи и приводитъ общій расчетъ: въ числѣ 12.000 осужденныхъ на казнь, званіе которыхъ удалось опредѣлить, оказалось 7.546 крестьянъ, батраковъ, рабочихъ разныхъ промысловъ, содержателей харчевенъ, солдатъ, матросовъ, мужской прислуги, дочерей и женъ ремесленниковъ, служанокъ и швей.
Бъ массѣ простого народа особенно подвергались гоненію самые солидные и доброкачественные его элементы — «ветераны труда и бережливости», фермеры, державшіе одну и ту же аренду въ теченіе нѣсколькихъ поколѣній, ремесленники и торговцы съ хорошимъ обзаведеніемъ и прочной репутаціей. Они сумѣли составить себѣ порядочную домашнюю обстановку — значитъ, нарушили принципъ равенства. Обладая кое-какими деньгами и домашнею утварью, они неохотно разстаются съ ними — слѣдовательно, они эгоисты. Будучи эгоистами, они, нужно полагать, враждебны принципу братства и равнодушны къ республикѣ, а это преступный модерантизмъ. Они — первые въ своемъ классѣ, у нихъ есть гордость, какъ у дворянъ и у буржуазіи, и они ставятъ себя выше бѣдняка, бродяги, чистаго санкюлота — это четвертое преступленіе и самое непростительное изъ всѣхъ. Такимъ образомъ, по заключенію Тэна, якобинская революція въ своемъ гоненіи, направленномъ противъ лицъ изъ простого народа, свирѣпствуетъ самымъ жестокимъ образомъ противъ низшей аристократіи, противъ людей наиболѣе способныхъ къ ручному труду или къ руководству имъ, противъ тружениковъ наиболѣе почтенныхъ своимъ усердіемъ, своею бережливостью и добрыми нравами», т.-е. въ этомъ случаѣ, какъ и вообще, жертвою революціи становятся лучшіе люди въ народѣ.
Приниженіе культурнаго и нравственнаго уровня подъ уравнительнымъ гнетомъ якобинства имѣло еще одинъ источникъ — озлобленіе противъ образованія и вообще всякаго отличія въ воспитаніи. Не говоря о томъ, что эмиграція, изгнаніе и ссылка преимущественно коснулись образованныхъ классовъ, — эти же классы сравнительно по своей численности наиболѣе страдали отъ гильотины и тюрьмы: «Бо всякомъ порядочномъ обществѣ, — пишетъ одинъ голландецъ, посѣтившій Францію тотчасъ послѣ террора, — можно быть увѣреннымъ, что половина присутствовавшихъ лицъ сидѣла въ тюрьмѣ. А тѣ, которые не побывали въ тюрьмѣ, — прибавляетъ Тэнъ, — предвкусили ея ужасъ. «Что было всего хуже во время Робеспьера, какъ говорили мнѣ старики, это то, что утромъ никто не могъ быть увѣренъ, придется ли ему вечеромъ лечь въ свою постель». Стоитъ только посмотрѣть списки заподозрѣнныхъ, арестованныхъ или казненныхъ въ какомъ-нибудь городѣ или департаментѣ, чтобы тот- часъ убѣдиться, что самое образованіе навлекало на себя подозрѣніе. Администраторы Страсбурга пишутъ, что у нихъ считаютъ одинаково виновнымъ того, кто богатъ, и того, кто образованъ; якобинскій муниципалитетъ Страсбурга призналъ цѣлый университетъ виновнымъ въ федерализмѣ (т.-е. въ измѣнѣ отечеству); онъ предалъ гоненію все общественное воспитаніе, и потому приказалъ арестовать профессоровъ, директоровъ, учителей и всѣхъ воспитателей какъ общественныхъ, такъ и частныхъ школъ, даже тѣхъ, которые были снабжены удостовѣреніемъ въ «цивизмѣ». Въ Парижѣ, извѣстный химикъ Фуркруа, хотя истый республиканецъ, былъ принужденъ оправдываться въ якобинскомъ клубѣ въ своихъ занятіяхъ наукой и защищаться тѣмъ, что онъ бѣденъ, живетъ своимъ трудомъ и «кормитъ отца-санкюлота и сестеръ-санкюлотокъ». Мѣсяцъ спустя послѣ 10-го термидора онъ жалуется, что всѣ просвѣщенные люди подверглись гоненіямъ; что достаточно было имѣть какія-нибудь свѣдѣнія, быть литераторомъ, чтобы попасть подъ арестъ, какъ аристократъ; что при Робеспьерѣ люди науки становились жертвами клеветы и преслѣдованія за независимость духа; просвѣщеніе было парализовано, и шла рѣчь о сожженіи библіотекъ. А въ Нантѣ Карье хвастался тѣмъ, что «разогналъ литературныя общества», и въ своемъ перечисленіи «злонамѣренныхъ» онъ къ купцамъ и богачамъ присоединялъ «умниковъ» (les gens d'esprit). Иногда, прибавляетъ Тэнъ, въ тюремныхъ спискахъ находишь помѣтку, что такой-то арестованъ «за то, что уменъ и имѣетъ возможность вредить»; такой- то — «за то, что сказалъ членамъ муниципалитета: здравствуйте, господа (messieurs)». Это потому, что вѣжливость, какъ и другіе признаки хорошаго воспитанія, стала клеймомъ: умѣнье порядочно вести себя разсматривается не только, какъ остатокъ стараго порядка, но какъ оппозиція противъ новыхъ учрежденій; бунтовщикомъ считался всякій, кто избѣгалъ грубой фамильярности, бранныхъ словъ, циническихъ выраженій, употребляемыхъ рабочими и солдатами; въ ряды аристократовъ зачислялся всякій, кто не подражалъ въ своихъ нравахъ, въ манерѣ, въ тонѣ и платьѣ — санкюлотамъ и пролетаріямъ.