- Сюжетики. Житие. Фома Аквинский, — хмыкнул Ефим.
Сделал из своего детища большую кучу, достал спички, чиркнул.
Бумага хорошо загорелась, но потом стала тлеть, дымиться. Пришлось дуть, раскочегаривать, греть руки над слабосильным едким костерчиком.
- Будет ли она меня помнить? Будет, конечно, если в Африку пустят. А я здорово хныкал, я красиво каялся, бутафорил... В кровь позёрство вошло, чего ж ты хотел... Пожил, слава Богу, пожил. Не калека, не урод, и на том спасибо. Повидал и насытился. А итог? Я и Нихилов - одно целое, мы оба - один Нихилов. Мы оба отключили в себе желание признать Глеба, мы оба споткнулись на нём. Мы отказались от человека. От тех основ, что были в нём и в нас. Мы хотели сами из своего поганенького прошлого и для себя, прикрываясь другими. Как это слово? Само... Короче, сам себя осуществить любой ценой. Заметь — любой! А он хотел, чтобы все вместе через себя из себя, отказавшись от себя. Это же так просто! Это другие от себя бы не отказались, а я-то бы смог, если бы не был так...
Листы дотлевали.
Ефим залез рукой в карман, вытащил карандаш, пошурудил им пепел. Вновь появился синеватый огонек. Лёд под костром оттаял, шипел и фыркал. Наваливались сумерки, дальние торосы покрыла сплошная мышиная мгла.
— Смотря чьи рукописи не горят, мои не хотели, да сгорели!.. Не важно кто ты, Ледник, что ты — Ледник. Важно кто я, что я, — произнёс Ефим тихо.
Солнце почти исчезло.
Ефим быстро пошел прочь от костра. Он искал то, что ему теперь было нужно.
Долго искать не пришлось. Ему вдруг показалось ничтожным и смешным всё то, что он задумал. И вообще ничтожным и смешным он сам со всеми своими надуманными мыслями и раскаяниями. И все идеи и мировые события теперь увиделись ему бессильными и жалкими пред тем, что вершили звёзды, природа и холод.
"Значит, обязательно нужно довести до конца!" — подстегнул он себя и стал снимать одежду.
Поначалу острого холода он не почувствовал. Но сняв всё, задохнулся, охнул, будто нырнул в глубокий колодец. Поспешил пододвинуть к краю ватные штаны и инстинктивно встал на них, боясь обжечь желто-красные пятки…
Придирчиво оглядел себя, откинул со лба волосы и, путаясь в мыслях, попытавшись улыбнуться, с открытым в изумлении ртом шагнул в провал тёмной широкой трещины.
* * *
Заметив снизу обнаженного Будорагу, Комик принялся безумно кричать, прыгать, махать руками. От неожиданного фрагмента этого чудовищного зрелища он словно лишился на какое-то время сознания. Анемия. "А-а-а! Ха-а-а-а!" — и всё. Будто у него самого спина, коркой льда покрылась.
Трагик был уже высоко, когда услышал этот дикий душераздирающий крик, от которого в одно мгновение подкосило ноги. В первую секунду он решил, что ему самому угрожает опасность и, прильнув ко льду, зажмурив глаза, ждал смертельного удара, боли и пустоты, но ничего такого не случилось, и тогда мелькнула мысль, что или сам Ледник или же нечто звероподобное угрожает Коле. Но, обернувшись, он увидал друга невредимым, стоящим на большом валуне, указывающим куда-то вверх, и тогда понял, что лезть дальше нет смысла. Не успели. Протелились. Салют Будораге. Но все же полез, готовый увидеть хотя бы и самого Дьявола.
Комик наблюдал за ним стоя, потом уселся на валун, подумал, что вот, мол, видел собственными глазами две смерти и теперь стал матёрым, философски подкованным и так далее. Вскоре он совсем перестал вспоминать Будорагу, цель поспешного выхода к Леднику, забыл о Толе.
Совсем стемнело. Сплошная безрельефная стена, и Трагик наверное уже там наверху...
Комик снова видел перекошенные физиономии "соплеменников", остервенело доказывающих, что они понимают всё, что они достойны внимания, что они гораздо лучше, чем о них думают, а дёргающееся лицо Тушисвета вопило: "Это даром не пройдет! Вы ответите, подлецы!". И в подтверждение этим словам кулак Втихаря два раза умело врезался в его (Колькин) бок. Он терпел, не сопротивлялся, сдерживал напор, защищал от беснующихся Оксану, пассивно — телом. А она сбросила шапку, волосы разметались, была она очень красивой, гневной, счастливой. Ему мешали любоваться ею. Ему не давали пить с ее лица радость.
Света из бывшей регистратуры прорывалась к Оксане и кричала: "Да, я тварь, но что вы можете предложить взамен страсти!" И нужно было сдерживать истеричную Свету и терпеть тычки коварного Втихаря.
А Трагик лютовал, отвёл душу. Стоял и хохотал. Насытился. Никого не трогал, руки скрестил на груди и хохотом исходил. К нему и подойти не решались, стояли кружком и орали...