- Кого?! — вырвалось у Комика.
- Меня, например, — совершенно серьёзно ответил Глот.
- Н-да! — усмехнулся Трагик.
- А что — я для вас так уж плох? Неприятен?
- Ты не человек. Ты автор, — медленно ответил Трагик. — А мы твои герои — плохие и хорошие. Вернее, все плохие, одна Оксана хорошая.
- Не надо об Оксане! - возмутился Комик.
- Не буду. Так вот, любить еще можно, но жить. Жить негде, жизнь поблекла. Каждый на своей полочке, функции муравьиные…
- С чего ты взял?
- А разве ты бросил писать о Нихилове?
И тут все вспомнили о Нихилове.
- А где же он? — вскочил Комик. - В самом деле - где Веча? спросил Будорага.
- Он умер и его похоронили.
Тогда все успокоились. Все сразу. И не хотелось ничего спрашивать.
Сколько покойников! Да и всех ждет неизвестность. Планета-морг. Какие тут вопросы!
Но Трагик всё же спросил:
- Так ты о нём не пишешь?
- И не писал.
- А что же ты нам головы морочил? Зачем Ефима с постели поднял, нас за ним посылал?
- Ты не спрашивай. - Нет, ты в конце концов скажи! - Мне нужны были вы, а не он.
- Зачем?
- Чтобы ты сейчас меня спрашивал.
- И самого себя тоже, — вставил Будорага.
- Угу, — неопределенно буркнул Глот, и удивился: "Будорага-то!"
- А ты его не убил?
- Ты о ком, Толя?
- О Нихилове, Глот.
- Нет, я никогда не убиваю.
- Ты славный писатель, Глот.
- Были б читатели, Толя.
- Всё-таки странно — Нихилова нет... — удивился Комик, — ведь был, писал, осваивался, как будто навечно, так любил уют, бумаги и мясо — и вдруг его нет. Непостижимо!
- Постигай, у тебя еще есть время, — съязвил Трагик, и Глоту: — А ведь Нихилова, наверное, всюду ищут, Глот.
- А ты не думай, что всё понял, — упрекнул Изыскатель.
- Я и не думаю. Просто я хочу сказать, что мне было бы дрянно, если бы я знал, что ты ходишь и не оглядываешься. Тем двоим это на руку.
- Спасибо.
- Кушай на здоровье, Глот.
* * *
Зоя Николаевна дотащилась до своего запущенного подъезда. Эта ужасная громоздкая одежда мешала ей дышать.
Она вспоминала те дни, когда порхала по Дворцу, как бабочка, в лёгоньком платьице, когда всё было так естественно и вечно. Да, да вечно. А вот тебе — холод, одышка и в ногах ломота. И нет рядом последнего любимого друга, который мог бы утешить, ободрить, поддержать...
- Вячеслав, ах Вячеслав! — горестно воскликнула Зоя Николаевна.
Он исчез, ее сокол, ее гордость! И в минуту эту, когда она без минуты бездомная, одинокая и больная - стояла в одичалом подъезде, ей вдруг расхотелось жить, впереди она увидела лишь холод, тяжёлые одежды и сиротство. Жизнь кончена, и с какой радостью теперь можно приветствовать смерть, так думала она, и чуть было не дошла в своих размышлениях до прямой мысли о допустимости самоистребления, как дверь подъезда хлопнула, и Зоя Николаевна увидела Петра Васильевича Глобова, своего последнего законного мужа.
Вернее сказать, она увидела тулуп и шапку, но за недолгую ледниковую практику люди быстро научились распознавать друг друга по походке и предупредительному покашливанию, то ли хроническому, то ли от того, чтобы не давать застаиваться этой мертвой вакуумной тишине под толщей шапок и шарфов.
Обрадовалась Зоя Николаевна появлению мужа; хоть одна живая душа, которая поймёт и выслушает.
Но когда Глобов подошёл и открыл маску, то поняла она, что преждевременной была ее радость — мрачен и пьян стоял Пётр Васильевич. Волком смотрел, чего за ним раньше ни в каком виде не замечалось.
— Что ты, Петя? - дрогнув всем телом, спросила Зоя Николаевна.
Петя сопел и смотрел ей в глаза, и надвигался все ближе и ближе.
— Открой маску, Зойка! — назвал он ее этим именем, которого никогда не произносил и за глаза.
- Зойка? Ты что, Петюнчик! — обмерла она.
- А где бродишь, стервозина? — заплетающимся языком вымолвил Пётр, и свирепой агрессивностью пахнуло.
- Я во Дворец ходила, прощалась... — стянула с лица маску Зоя Николаевна.
- С Нихиловым? С любовью поэтической?
- Очнись, Петя! Там же прошли лучшие годы...
- Это ты очнись, су!..
- Ради всего святого, Петя! Не оскорбляй! Всё, что угодно, только не нужно грязных слов! Я сама себя корю!
- А грязных дел, нужно?! — грозно вопросил пошатнувшийся Глобов, — мокрых дел не желаешь, пас!..
Как осенний лист задрожала Зоя Николаевна. Он просто сошёл с ума! Всегда такой покорный, покладистый, упредительный... Вот и книгу вместе писали, так всё угождал, слушал, рот раскрыв. Что же с ним? Неужели белая горячка! Ревность? Этой мысли Зоя Николаевна не могла допустить, у неё просто в голове не шевельнулось такого — Пётр и ревность. Он же всегда был как ребенок. И как ей казалось, всегда ее начинания активно поощрял, по крайней мере и взглядом против ничего не сказал.