Но сегодня... Ах, как он развязен сегодня. И это - единственная ее опора и надежда! Нет, не стоит больше жить!
- Долго ты надо мной издевалась, мегера! Позорила! - начал было Глобов.
- Но Петя! Прекрати сейчас же! Иди, проспись! — решила она сбить ответным нападением это умопомрачение.
- Я тебе сейчас просплюсь, па!..
Она увидела его кулак — огромный рабочий сантехнический кулак. Заскорузлый, изъеденный бурыми венозными сосудами. Чёрный кулак.
И кулак этот забрал у нее все силы. Ноги подкосились, и Зоя Николаевна мигом осела на бетон.
А пока оседала, в голову ей пришла спасительная мысль. Притвориться, будто потеряла сознание. И она притворилась.
Но Петр Васильевич не желал признавать ее вне сознания.
- Вставай, па!..
И пнул ее ногой. Она ойкнула и с трудом поднялась.
- Долго я спал! Спасибо — холод разбудил! — загремел Глобов. — Теперь я тебя убивать буду.
И он ударил ее. По правой части лица.
Долго копил злость Глобов. Посмеивался, кивал, скоморошничал, а злобу прятал. Сам себя боялся, а тут такой момент пустой город, жизнь ни во грош не ценится, да и пьян, как самому захотелось.
Холод его действительно пробудил.
Певыкву он вспомнил мёртвого (двери отколачивал и заходил к нему), жизнь свою перебирал по полочкам в одиночестве пять дней подряд, плакал, что детей нет, что работал на Зойку как проклятый, а вселенная тем временем на нет изошла.
Вот и раскрепостился.
Приняв удар, Зоя Николаевна дико завизжала. Физиологическим, утробным воплем огласила подъезд и всю голубую планету.
Проснулся в ней великий инстинкт. Жить ей захотелось как никогда.
Взмолилась она душераздирающим голосом:
- Не губи, Петенька! Золото забери, всё забери, что хочешь, делай, но не губи! Родненький!
- Змеина каторжная! - матюгнулся Пётр Васильевич. - У меня, может, имя царское, возвышенное, а я тут перед тобой годами пресмыкался! У-у-у, Энштейн!
И не утерпев, Пётр Васильевич еще раза два приложился к Зое Николаевне, разметавшей редкие крашеные волосы.
У ног его валялась, цеплялась, мольбами исходила и удивлялась, как это она могла отказываться от жизни — тихой, мирной, с чайником и книгами - без страстей, тёплой и сытой.
— Лермонтоведка! Людоедка! В гадость меня втоптала, на слизня променяла — меня, которого даже власти уважали и не били за мои трудовые руки! На мои кровные воспоминания позарилась! Я автор — один, полноправный! А ты кто?! И еще раз приложился Петр Васильевич. Так что кровь по бетону брызнула.
- Убивают! - захрипела Зоя Николаевна и повалилась на спину.
Забило тут ее, затрясло, заикала она и закашляла.
- Отгуляла, кошка! Червь утробная! — плюнул Пётр и перешагнул через нее.
Наклонился, пошарил у нее в кармане.
- Через часик улетаю, милая! Ку!.. И не вздумай кому-чего! Деньги и золотишко я сейчас заберу, дочери, Надьке твоей передам. Чтобы ты, зараза, в масле не каталась со своими Нихилами! Су!..
Билась в истерике Зоя Николаевна, трагедия потрясла ее.
А когда вышел он, встал и рукописи их общие — воспоминания об Антоше Ударном - на неё высыпал, затихла она. Не проронила слов Зоя Николаевна. То ли мертвой притворилась, то ли внимание привлечь опасалась.
Но когда Глобов еще раз пнул ее для острастки, перешагнул и ушёл на улицу, тут уж она ожила, соскочила, рукопись подминая, и в дом бросилась.
На месте оказались основные сбережения. Всегда прятала. И от Петра и от Нихилова. Никто не знал. Много взял Глобов, но не всё. На прожитьё хватит. На тихую, мирную жизнь. Там где-нибудь, на Кавказе, близ памяти Лермонтова.
Смыла кровь Зоя Николаевна, припудрила синяки и вещи собирать взялась.
И на следующий день улетела.
Когда в самолет грузилась, мало кто ее узнавал — маску не снимала, голосом не своим говорила, и вообще — подёргивалась и заикалась, совсем стала не похожа на даму-руководительницу, больше на бабку-Силантьиху, которая на базарах картошкой торгует.
Ничего, в теплых местах отойдёт, подзабудет страсти и ужасы, пособие получит, найдёт своё мирное место...
* * *
Учёные приехали и на ближайшей к городу сопке разбили большой лагерь. Они собирались наблюдать, как и надолго ли войдет Ледник в город.
В лагере собрались люди различных возрастов из многих стран мира. Все они были настроены (или выглядели настроенными) по-боевому, сооружали смотровые площадки, распаковывали и устанавливали необходимую аппаратуру, спорили и суетились. Немало новых удивительных открытий пророчил им коварный движущийся лед. Будут свежие диссертации, новоиспеченные доктора и сенсации, слава и почёт.