Критиковал Боря многое, и бит и гоним был за критику. Но невероятная тяга к деятельности преодолевала любые удары судьбы, и быстро он становился тем, что есть, обретал силу и остроту ума, наращивал интеллектуальный багаж и постоянно строил планы на будущее.
Живуч человек! Неистребим человек! — вот что хочется сказать, познав Борю Маткина.
А Вячеслав Арнольдович и Зоя Николаевна развеялись, позабыли о размолвке и в целом большое удовлетворение получили от репетиции. В гору поднимается народный театр, будет чем гордиться...
Подзакусили, почирикали о том о сём, а вечером приступили к репетиции "Когда просыпаются Динозавры". Третий раз собирались, но мало что успели. То один не придет, то другой, то третий. А в этот раз не было Комика с Трагиком. Уж как свирепел Боря Маткин, как был зол!
"Без них репетиции не будет!" — заявил он, не прибавив непечатных букв только ввиду присутствия Оксаны.
Но Вячеслав Арнольдович вызвался читать за Комика и Трагика, был, как говорится, в ударе, не отрывал блестящих глаз от Оксаны и обдумывал главный вопрос — как бы пригласить ее в гости.
"То эти комики, то Антошка повесится, то эти выдры! Никак не могу поговорить с ней спокойно. Нет, это нужно как-то решать. Пусть я всего лишусь, но я должен с ней объясниться".
Чуть тепленький прибрел он домой в первом часу ночи, поклевал котлету и рухнул на диван. Припомнил, как в тумане, своего бывшего соседа, и удивился, что в голову лезут тревожные мысли о каком-то фантастическом образе - Певыква.
"Что-то было, — напрягся он. — Но что?.. Я очень устал. Тут настоящая любовь, и никто не понимает, никто... Все умирают и рожают, а у меня любовь... И Певыква..."
На этом месте Вячеслав Арнольдович уснул.
Снились ему ноги. Разные ноги: идущие, стоящие, качающиеся, топочущие, большие и маленькие, волосатые и без волос, тёмные и бледные. И страдал среди этих ног Нихилов маленьким беспомощным насекомым. И ужас его охватил, когда задирал он тяжелую голову и глазел вверх. Страшно было ему от мысли, что на него могут наступить, и что из этого выйдет. Хотел закричать дико и громко, чтобы заметили и понесли. Но не мог он закричать, и слезы текли от обиды и жалости к себе. Потом взглянул он под ноги в лужу, а из лужи смотрит на него Глеб Инаков: "Что же ты, братец, до сих пор по миру шляешься? Пора тебе. Иди сюда". И покорно шагнул маленький Нихилов в лужу, и ушло дно из-под ног. Хлынула вода в рот-нос, и пошёл звон по всей Руси Великой. Услышал он, как заглушая звон колоколов, кричит глашатай голосом Антошки Ударного: "Утоп князь Вячеслав, свободу свою поправ!" Из последних сил напрягся Нихилов. Захотелось ему на прощание возразить всему миру, захотелось ему признаться, что не князь он, а смертный человек, любящий жизнь, мечту свою, что вернется он еще, по предвиденьям индийской философии, что был он уже и будет... Но не вспомнил он ни мечты, ни слов нужных, и прохрипеть смог одно лишь: Глебушка!..
Долго себя ощупывал Вячеслав Арнольдович, понял что смотрит, но не видит ничего.
"Значит есть! Вот оно разрешение всех споров! Духовное! Телесное! Правильно я делал, что не участвовал в них. Есть - так есть, а нет - так нет. Есть — оказывается. Темно только. Но, может быть, это только попервости. Привыкну, адаптируюсь, начну обживаться... Знакомых поищу. Маму, конечно, отца, Антошку. Кого еще?.. Ну, там кого-нибудь встречу. О! А великих! Интересно, в силе здесь труды земные? Имеют ли вес и значение? Надо будет осторожно разузнать. Хотя всё здесь может быть и по-иному... А ощущения все земные, и зуб побаливает... Вот! Что-то звенит. Ага! И я уже кое-что различаю!"
Собрал все резервы Нихилов, сосредоточил на зрении и слухе, приготовился в глубине души к великому контакту, стал пристально всматриваться в очертания небольшого чудного предмет, пока не понял, что видит перед собой обыкновенную лампочку в абажуре, а слышит земной звонок в прихожей. Тогда навсегда отрекся от сонных переживаний, разом сбросил мистическое напряжение, вскочил, выглянул в окно.
"Господи, темень-то какая! — бормотал, нашаривая на стене выключатель. — Ни черта себе! Пять часов! С ума можно сойти!"
И продолжая выражаться в этом духе, поплелся Вячеслав Арнольдович в прихожую.
======
С ума сходят редкие люди, а Нихилов человек самокритического склада, ему с ума не сойти, он, если взошел, то ни за что добровольно не сойдет. А лучше бы было, чтобы сошел...
Когда мы с Толей этого Е.Б. доставляли, я всё думал:
"Ну живёт человек, пусть живёт, как ему судьбой предначертано, пусть встречается с теми, кого ему жизненный случай предоставляет, зачем же ему еще колею искусственную делать? Из-за каких таких гуманных соображений? А может, и не гуманных вовсе … Ехать за чужие деньги к черту на кулички, вырывать человека из семейной колеи, бегать по вокзалам, лететь за тысячи километров, рисковать жизнью и семейным положением? Перегибает Глот. Создается у меня впечатление, что сам он мечется, не знает каким штрихом задачку эту решить, что предпринять и кого задействовать. Да и вообще — он стал каким-то рассеянным, все думает о чем-то и не улыбается..."