"Что за страсть-то такая! Он любит меня, принял! Он предлагает мне слиться воедино, вместе с ним — в вечность!" — предположил Нихилов, но почувствовал, что динозавр всё сильнее всасывается в рот. Да с такой болью!..
Рванулся Нихилов, зажмурил глаза, вырвал обожжённые губы.
- Любовь моя извечная! Негасимый кладезь духа. - Бормотал, обползая на четвереньках глыбу. - Исполин души моей! Погодь, великий пришелец! Сорву поцелуй — подобный тому, что ты мне подарил — от женщины земной, тленной, великой египтянки мира сего, Оксаны златокудрой, и потом, потом я опять твой навеки!
Пылали губы от невиданного поцелуя, но боль лишь возбуждала в нём сладкий восторг. Ползал Нихилов вокруг, обнимал, плакал.
Вдруг пальцы нащупали на поверхности динозавра нечто гладкое, как бы инородное, недолжное...
— Что же это может быть? — вопросил изумленный драматург. — Неужели!.. Нет, как!.. Возможно ли? Дверца любви во чрево праматери?! Счастье-то какое! Кого-благодарить, Господи?! Достоин, дожил, искусством, муками заслужил.
Дрожа от нетерпения, он достал спички, долго возился с ними, и тут, наконец, огонёк вспыхнул, и трепетный клочок света вырвал из мрака бок черной шершавой глыбы, осветил гладкую металлическую пластинку.
Динозаврами и не пахло. Пахло мерзлой землей и палёным.
"Это надгробная плита, что ли! Где я? Неужели на кладбище? Бог ты мой, да я, кажется, пьян!"
Огонек лизнул пальцы, легонько пробежался по щетине полушубка, нырнул под рукав. Это отрезвило Нихилова, загасил он в рукаве тление, и снова чиркнул спичкой.
" Мамочки, я же погибну! Лежбище смерти! Куда идти? Ничего невидно!"
Дрожащими пальцами он поднес к табличке огонек.
Успел прочитать:
"На этом месте будет воздвигнут монумент..."
Огонек погас.
Вот те раз! "Будет воздвигнут..»!" Шуточки! Десять лет - "Будет воздвигнут..." Будет, обязательно будет, только сначала Ледник пройдёт.
Нестерпимая боль в пальцах. Шубенки! Он полностью отрезвел, голова загудела страшно... Рукавиц не было. Поискал, поползал, сел наземь, дул на руки, негодовал:
"В ста шагах от собственного дома! По десять раз на дню мимо этого чертова камня! На площади посреди города! Докатился. Она! Она! Нет, так больше продолжаться не может! Быть или не быть. Я должен с ней объясниться. Должен".
Завывая от боли, он бросился в темноту, наугад в ту сторону, где должен был стоять его дом. И скоро он его увидел: дом выпячивался из мрака сплошной стеной, и только в окне, на пятом этаже, в квартире Нихилова горел свет.
"Как еще патрули не забрали? Автора "Динозавров"! Станислав Измаилович! А все она, она, она!.."
В комнате Нихилов ужаснулся своему виду. Глаза бешенные, нос белый, тулуп в грязи, на губах и подбородке кровь.
"Забыть, забыть! Не было поцелуя, не было! Всё! Пора объясниться. Ужасно без половины! Союз, единый союз мужчины и женщины - это здоровье, гармония, успех, так природой задумано. Я долго не протяну без этого, начну вымирать... Нет, только не смерть! Зубами вгрызусь в эту блаженную Клеопатру, возьму своё счастье. Уедем, устроимся, Станислав Измайлович нам поможет. Я одинок, я никогда не претендовал на роскошь. Она — роскошь. И я должен ей отдать всего себя. Иначе - Глеб прав. Теперь я осмелюсь сделать шаг, и наступит моё спасение. Я подарю миру великое искусство…"
Так он мечтал, растирая нос краем шарфа, смачивая водой губы. Он никогда не опохмелялся. А тут похмелился. Налил стопочку, высосал опухшими губами, и крякнул. Усмехнулся, вспомнив, как проводил в жизнь антиалкогольную идею. Мол, когда попадёшь в такое положение, сосуды расширяются, и так живём, как... и все прочее.
Чёткая система плана вырисовалась в голове. Он был готов. Он лёг спать решительным, он запрограммировал завтрашний день, и никакие обстоятельства не помешают исполнить задуманное.
И вот теперь, после репетиции, он пригласил Оксану поговорить...
Как только Мычью удалился, Вячеслав Арнольдович впал в замороженное состояние. Перенервничал. Обстоятельства, жизнь, люди, будь они неладны. Всё испортят!
Оксана ждала. Он стоял перед ней — в тулупе, в валенках до колен, в шапке с опущенными ушами, как и все в этом городе, издали напоминающий бочку с арбузом на крышке.
Он отошел и от двери продолжил, с трудом шевеля тяжелыми потрескавшимися губами:
— Оксана! Я не знаю, как вам правильно объяснить. Придите! Мне очень нужно с вами поговорить...
Задохнулся, но, выполняя программу, путаясь в полах тулупа, упал на ватные колени.
— Вы хотите, чтобы я вам отдалась?