Как таланты гибнут? Известность есть, теперь давай играй побольше всего —активнее, плодовитее! Мол, мы не политики, наше дело так или иначе на пользу — наше дело искусство, я, дескать, хороший, добра желаю, в откровенных глупостях не участвую, по-молодости ершился, так тож по-молодости. И всё покрыто фальшью. Шедевры и подлинники. Настоящий интеллигент и государство вместе жить не будут. Истина. Никакой Гете не оправдается. Леденей он, государственный театр! Ушел я.
И груз с плеч.
На Кольку смотреть вот боязно. Одни глаза. И все из-за того, что Оксана с этим Нихиловым связалась...
-----------------------------
Минут пятнадцать Нихилов раздумывал, стоит ли выставлять на стол вино и коньяк. Решил — стоит. Вряд ли она станет пить, но как-то хлебосольнее, когда на столе бутылки.
Еды в городе и у Нихилова теперь хватает. И знакомств заводить не нужно. На складах мёрзнут тысячи тонн продуктов, а городского населения осталось всего чуть больше пяти тысяч. Скот и живность позабили, мясо какое хочешь. А банки, так те трещат направо и налево. Изобилие. Яиц только нет.
Потребляют люди много, организмы от холода защищаются, но запасы не спешат убывать. Люди уезжают, а запасы остаются.
Сегодня у Нихилова теплынь и в квартире и на душе. Сегодня у Нихилова праздник. "Осанна!" - звучит в голове у него.
"Она дала понять, что ждала этой встречи, а я, дурак, всё не решался. Но лучше поздно, чем никогда! Ну-с, Глебушка? Твой она человек? Твой, твой! Принимает она меня? Как видишь, как видишь. Значит, ты меня отпустил, значит, и я могу! Потому что не хуже других, потому что ничего такого... что ты там приплетал не совершал!"
"О чём ты это, губошлёп? — выскочило подсознание. - Зарываешься. Она-то, может, и не того... Из кордебалета. Членообразных-то вон сколько бродит. Комики, Трагики, а ты — отпустил, Глебушка. Тут Ледник ломится, а ты со своей любовью. И любовь ли это? Ты что, способен любить? И вообще, животинки — и она, и ты!"
Разгневался Нихилов, напрягся, вошёл в замороженное состояние, отключил кощунствующие органы, а тут и дзынькнуло. Подсознание побоку.
Пришла Оксана. В тулупчике, инеем покрытая. Маску сняла первым делом.
- Замёрзли? - засуетится Нихилов.
- Как всегда,— ответила она, тулупчик подавая.
Прошла в комнату, присела к электрокамину.
Греет пальчики и спрашивает:
- Что вы, Вячеслав Арнольдович, о Леднике думаете?
- А я о нём, Оксана, не думаю, признался Вячеслав Арнольдович, - мне да него дела нет.
- О чём же вы думаете?
- О вас, Оксана. О вас и ни о ком более.
- И за что вас так женщины любят, Вячеслав Арнольдович?
Потеет Нихилов. За словесной игрой надежда блеснула. Да так, что жаром обдало. Мало того, что красивая женщина, но когда женщина личность, то значение победы вырастает до вселенских величин.
"Неужели моё! Неужели привалило! Затопчу, растерзаю!.."
- Так за что же?
- А чёрт его знает, Оксана! За таланты, может быть.
- Это любопытно. Так, может, сразу и приступим? - и к дивану пошла.
Оторопел Вячеслав Арнольдович. Долго на одном месте оставался. Диву давался.
Решился. Взмылил коня, и стал поспешно обреченно оголяться.
------------------------
На генеральную репетицию прибыли в основном оставшиеся завсегдатаи Литературной Гостиной. Во главе с Ефимом Будорагой и Анжеликой Пинсховной. Костяк города. Мякоть спугнул Ледник. А костяк мечтал о борьбе, Анжелика Пинсховна мечту такую вкрапила. А пригласил будораженцев Маткин. Чтобы не обидеть невниманием, чтобы понравиться и привлечь с их помощью всё культурное население на премьеру.
В зале нынче не так холодно, как обычно. Тепло, можно сказать.
Зоя Николаевна выбила машину, изъездила город, постаралась исправиться, угодить своему возлюбленному, натащила, откуда могла, разные обогреватели; и теперь народ сидел, окруженный разнокалиберными раскалёнными спиралями, в сухом замкнутом пространстве, за стенами которого лопались от мороза мертвые деревья.
Дышать тяжеловато, но никто из сидящих не осмелился освободиться от лохматых тулупов, не развязал тесёмок на шапках, не снял рукавиц. Уж слишком велико могущество привычки. Да и грешно дефицитным теплом пренебрегать. Анжелика Пинсховна, как села, так и не может оторвать глаз с лица Будораги, укутанного её преданными руками. Дмитрий не ревнует, поодаль сидит, привык он к Анжелике, к участию в ее хлопотах, к поручениям вечным. Жизнь свою без ее затей не мыслит.