Будораженцы настроены упрямо. Ждут от Ефима призывов. Любых. Потому что знают — Будорага только об истории и думает. А люда с пониманием ценят историю, знают, что она такое.
За всю репетицию Ефим не произнёс ни слова. Поводил языком по влажному шарфу, почесывал пальцами за ухом, смотрел невнятными глазами.
Маткинцы постарались. На должном уровне играли. Один Нихилов, вызвавшийся исполнить второстепенную роль за покинувшего город артиста, дал маха. Когда пришла ему пора выступить на передний план и сказать: "Гей, Племя! Я Динозавр-Мечта! Долой вождя-деспота!", он непростительно затянул паузу, долго оставался в неподвижности, а потом как-то неуместно хихикнул и заявил:
"Прав был Глебушка!"
Но тут же опомнился, сбросил тулуп, подбежал к краю сцены и выпалил что есть мочи, указывая на Будорагу:
"Долой вождя-кастрата!"
Трагик положение спас, вставил то да сё, сгладил, а тут и убрали Нихилова со сцены, как будто так и надо. Но всё равно смазал эффект. Удивление вызвал.
И всё-таки, так или иначе, после того, как Ефим глухо произнес "ничё", все долго аплодировали и обещали, содействовать привлечению на премьеру всего оставшегося населения.
Станислав Измайлович, теперь почти городской лидер, дал добро:
— Стимулирует, мобилизует. Идейно.
И его увели по делам.
Потом Ефим держал речь:
— Друзья! Женщины! В столь суровый для всего человечества час..:
- Почему щас? - перебил его Трагик.
— В столь суровую для человечества годину...
- А ну ее, гадину! - перебил Комик.
— В столь суровое для человечества время...
- Прекрасное время! - заявил Тушисвет.
— Временами бремя тяжеловатое, а так — в целом — лучше не надо! -поддакнул Втихаря.
- В столь суровое... — замялся Будорага и начал снова:
- Друзья! И женщины! Когда-то из хаоса и тьмы зародилась капля жизни, малюсенькая и ничтожная драгоценность вселенной. И вот теперь человек, бывшая беззащитная, ничтожная клеточка жизни, достиг великого могущества, величия и ума! Он волен и властен. И даже теперь, когда его постигло невиданное природное бедствие, он показывает примеры героизма, несгибаемости воли, сосредоточия духа над проблемами жизни и смерти, любви и ненависти...
- Я протестую! Мне плохо, — сказал Комик.
- Прочь! Прочь! — вскочила Анжелика Пинсховна, — это саботаж! Я негодую! Хулиганство!
- Негодуйте себе на здоровье, — успокоил Комик.
- Граждане, это не по-гуманистически, — упрекнул Втихаря.
Тушисвет поддержал:
— Мы должны действовать, как единый, чётко отлаженный коллектив, механизм жизнеотдачи. А вы! Мы не допустим разноголосицы!
— ...добра и зла, гармония и хаоса, — продолжал свою мысль Ефим. — Пьеса, которая только что была сыграна буквально у нас на глазах, конечно, ничтожна и банальна. Но и она. Я повторяю - и она велика в сей грозный исторический момент! Уже тот факт, что она пройдёт в городе холода и смерти, есть неоспоримое доказательство бессмертия человека-борца, человека-творца, человека-духа, человека-созидателя! Я поздравляю вас, друзья и женщины, с победой! Мужайтесь и продолжайте биться!
- Ура-а! - сотрясли воздух восхищенные слушатели;
— Да, да, сказал Трагик, — льда на ваши головы мало.
- Ага, сказал Комик, — живите и творите! У вас бы еще жратву забрать.
- Заткнитесь, — попросил Тушисвет.
- И чем скорее, тем лучше, — сказал Втихаря.
Оксана встала и ушла, вслед за ней незаметно улизнули Комик с Трагиком. Нихилов безучастно спал в кресле под бдительным бернштейновским наблюдением. От тепла всех клонило ко сну.
А Будорага взялся читать свой трактат (за сложностью терминологии, объёма и суждений из ряда вон, сие произведение опускается).
Публика отдала должное таланту автора. Публика узрела, прозрела и обрела.
Женщины топали валенками, срывали шарфы, чтобы гортанные восхвалительные выкрики доходили до ушей кумира беспрепятственно. Мужчины били рукавицей о рукавицу. Грянула сюрпризная, запланированная Зоей Николаевной, музыка.
Все встали.
Зигмунд Мычью выкладывался. Свистел и краснел, но и успевал что-то там делать одной рукой под полушубком у Светы. "Всё пропьем, но флот не опозорим!" — неистовствовал он.