Из темноты выступила фигура.
- Это ты, дочь изобретателя подслушивающих камней? - не оборачиваясь спросил предводитель.
- Да, красивейший из людей, это я — Оланна. Я тебе правда нравлюсь?
- Ты крупный и много весишь.
- Это похвала, — сказал Хихонь.
- Садись и выпей вина. Сегодня я хочу видеть тебя веселой. Ты одна не противна мне сегодня.
- А почему молчат эти люди?
- Потому что я подслушал с помощью камней твоего отца - о чём они говорят и думают.
- И о чём же?
- О глупом и о себе.
- Я протестую! — выкатился к костру взмыленный дикарь. - Нас обманывают! Это провокация!
- Я вырву тебе и твоему подхалиму желудки, если вы скажете еще одно слово! — поднялся Твердолоб и пинками загнал кричащего в угол.
Соплеменники испуганно жались к стенам. У костра вскочили Оланна и Хихонь. Одна Свежанна равнодушно вертела кусок мяса, нанизанный на каменный нож. Запах исходил аппетитный.
- Подонки, мразь! — орал Твердолоб, украли подслушивающий камень и теперь хотите властвовать над всеми! Благодарите идолов, что я не раскроил вам черепа!
- Успокойся, сильнейший, они больше не будут.
- Надеюсь. Ты видишь, Хихонь, как трудно жить нечеловеком! Какая злоба пылает в нас, а? Я хочу стать человеком, пусть Ледник убьёт тех из нас, кто не желает им стать.
- И значит - меня?
- Ты сам выбираешь, Хихонь. А что выбрала ты, дочь Изобретателя?
- Я выбираю... судьбу.
- Это очень неясно.
- Я выбираю выбравшего.
- Меня?
- О нет! Прости, конечно. Но я выбираю письмена.
- Зачем? - воскликнул Хихонь, — это же ничего не даст, они высосут из тебя смех. Они жёлтые... Они прошлое, отжившее, он давно мёртв...
- Ты не знаешь.
- Ну и пусть! Но ты будешь сходить с ума, познавая то, что знал он. Ему по силам, а другим нет! Каждый рождён по своему... Тьфу ты! Я запутался. Вспомни его глаза!
- Я помню. Но он был, он есть. Значит, это нужно, потому что он был искренен.
- Кому нужно?!
- Не знаю, — она выплеснула влагу из чаши, — мне, может быть, а от меня другому...
- Единицы! Десять! Сто! Тысяча! А вокруг миллионы. Они поглотят, растворят, их не повернуть!
- А может быть, и незачем, — сказал Твердолоб. — Может быть, не в количестве проблема, а в единицах?
- Страшная мысль! Тогда каждый посчитает себя единицей и будет как ты! — звякал колокольчиками Хихонь.
- Не посчитает. Посчитает только тот, кто из миллионов, а значит — так захотят миллионы.
- Но другие миллионы будут против! — ахнув шапку оземь, возопил Хихонь. — И значит, посчитает каждый, а это ужасно, вы поймите!
- Это ты пойми, чёртов Хихонь! Посчитает один из миллионов, потому он сам миллион. Это трагедия — да! Но она не имеет отношения к выбору Оланны.
- Твердолоб прав, — вмешалась Оланна. — Единицы — это не миллионы, единицы не угрожают миллионам, они не угодны лишь единицам из миллионов. Ты понял?
Хихонь думал.
- Понял, — ответил он тяжело, — но как узнать — кто ты?
- Узнавать незачем. Нужно стремиться быть единицей.
- Как стремится, дочь...
- Да зови ее Оксаной! — выкрикнул Твердолоб.
- Ну я не знаю... Самим собой. Из себя в себя. О себе для вечности...
- А что же делать с этими? - указал Твердолоб на жадно слушающих.
- Гей, племя! — тонко и надломано пронзил зал вопль Нихилова. — Долой вождя-кастрата!
Он направлялся к костру. Встал пошатываясь, хрипло дыша. Шёл еле-еле. В тулупе, в валенках, в шапке.
Никто не нашел что ответить. Стояла жуткая тишина.
- Долой!.. — икнул драматург, — дя-страта!
И вдруг кто-то плачуще заскулил, племя ожило, взревело. Все ринулись к костру, загалдели, завизжали, стали что-то доказывать, терзали Твердолоба. Топтались по костру ногами. Поднялся столб дыма, запахло палёным.
В этой суматохе только зрители видели, как Нихилова оттеснили к краю сцены, как он раскрыл рот и слепо шагнул в оркестровую яму. Но зрители думали, что так и нужно, что смена сюжета — сюрприз, и стали хлопать и кричать, потому что Ефим Будорага вдруг встал и прослезился.
Занавес задёрнул сквернословящий Маткин, а люди в тулупах стояли, хлопали и еще долго не сводили глаз с плачущего Ефима.
БЕСЕДА
"Тебя поразила его смерть?
Но, Господи, сын мой, ему же помогал сам дьявол, тщеславие питало его разум. О, ты еще не знаешь, какая это опасная, коварная змея — любовь к себе, к своему уму! Тебе незачем вновь впадать в ересь. Что ж хорошего — еретик-рецидивист. Я думаю, что ты человек благоразумный, и думаешь, и желаешь то, что думает и желает святая церковь. Но высказывая своё мнение, горячишься, проявляя крайнюю страстность, и не обнаруживаешь силы и благоразумия, чтобы её преодолеть. Ты просто молод и потому еще не твёрд".