— Так это ты у нее ночь пропадал?
— Ага, — зевнул Петька.
— Ну и как тебе в домашней обстановке?
— А что есть дом? — вздохнул Петька.
— О, да ты прямо философ! — хмыкнул Михалыч и приподнял крышку зашумевшего чайника. — А все же, понравилось тебе у тетки этой?
— Ничего, жить можно... Только про сына своего все уши мне прожужжала.
— А чего сын?
— Убили его два года назад.
— Боже мой... Сколько же этому бедолаге было?
— Пятнадцать. Полина Викторовна одна его растила, зарабатывала неплохо, а Ленька к наркоте пристрастился. Ему кто-то давал, а потом деньги потребовал. А откуда он их возьмет? Не к матери же идти... Тогда ему показали квартиру богатую, ломик в руки дали, говорят — иди, отрабатывай долг. Сами на улице в машине ждали. А хозяин квартиры дома оказался. Как услышал, что к нему лезут, то прямо через дверь в Леньку из ружья шарахнул.
— Да, дела... — сокрушенно покачал головой Михалыч, засыпая заварку. — Ну вот, счас чаек заварим, и прошу к столу!
Михалыч ловко подхватил большой чайник с горелки, плеснул кипятку. Затем подхватил со стола два граненых стакана и выскочил за дверь. Петька лениво сел и нехотя надел сапожки. Затем перебрался на рядом стоявший стул. За дверью раздавался шум воды — Михалыч мыл стаканы. Из лежавшего на столе пакета Петька выудил подсохший рогалик, неторопливо зажевал.
— Ну, чего нос повесил? — вошел Михалыч, держа в руках мокрые стаканы.
— Да так, — пожал плечами Петька, глядя как Михалыч разливает по стаканам крепкий ароматный чай.
— Не темни, Петь, — Михалыч сел напротив Петьки и придвинул один стакан к себе. — Я же не слепой, вижу, что хочется тебе пожить по-человечески, в нормальной квартире, поспать в чистой кровати... Так ведь?
— Ага... — не то выдохнул, не то всхлипнул Петька, опустив голову.
— Что ж поделать, малыш... Видно, не дано нам с тобою этого счастья. Судьба у нас такая, подвальная. И то счастье, что отсюда не гонят, в тепле живем, а не дохнем где-нибудь от холода. Вот и остается только терпеть... Впрочем, тебе-то, может, и повезет, если эта Полина Викторовна приют откроет.
— Она меня к себе жить зовет, — не поднимая лица, проговорил Петька.
— Чего?!
— Жить, говорю, зовет. С приютом когда еще решится, а тут...
— Ну, это, знаешь... — растерянно развел руками Михалыч. — Фу ты, даже слов не подберу! Я рад, конечно, только странно все это. Да и тетки разные бывают. Может и вправду жить возьмет, а может, продаст тебя иноземцам на «запчасти». Искать-то тебя некому — ни родни у тебя нет, ни документов.
— Она усыновить меня хочет.
— Без документов? — хмыкнул Михалыч.
— У нее в милиции знакомые есть, через неделю все бумаги будут.
— Это она тебе так сказала?
— Нет, мы вместе в детскую комнату милиции ходили, там ее знакомый инспектор меня долго расспрашивал: кто я, откуда и как здесь очутился...
— Ну, если в милицию... Хотя в наше время всякой сволочи везде полно. Ты говоришь, что бумаги через неделю сделают?
— Это не я, а тот дядька говорил.
— Ну, не важно. Вот и давай не будем пороть горячку.
— Это как? — вскинул влажные глаза Петька.
— А так. Пусть эта Полина Викторовна с документами хлопочет, а ты пока живи, как жил. Если она и вправду тебя в сыновья к себе определила, то недельку потерпишь. А ежели врет, то здесь тебе безопасней будет. А через недельку мы поглядим, что к чему. Пусть все утрясается само собой.
— Само собой, — как эхо откликнулся Петька.
— Да не горюй ты, Петька! Всякие чудеса на свете бывают, может, и смилостивится Господь над тобою — усыновит тебя Полина Викторовна, заживешь нормально, в школу пойдешь...
— Ага, за двойками, — хихикнул повеселевший Петька, вгрызаясь в рогалик.
— Ну, не без того, — усмехнулся Михалыч, отхлебывая горячий чай. — Ну да ты парень башковитый, недолго в двоечниках проходишь. Зато жить будешь по-людски, есть когда хочется, а не когда удастся. Может, и рост твой...
— А чего рост? — насторожился Петька.
— Как это чего? Мы с тобою уже года три знакомы, тебе четырнадцать скоро, а ты как был метр с кепкой, так и остался. А все потому, что ни жизни, ни еды нормальной ты не видел. А вот поживешь как все люди, тогда и подрастешь наконец!
— Угу! — улыбнулся Петька, но глаза его оставались серьезными.
— Ну вот и расшевелился! — обрадовался Михалыч. — А то сидит, куксится... Чай вон совсем уже замерз.
— Не-е, не замерз, — отхлебнув, сказал Петька.
— Пей, не болтай! — шутливо прикрикнул Михалыч. — И нос держи выше, даже если совсем плохо будет. Иначе лучше сразу помереть, чем...