— Мне надо убедиться, что твоя «Апология» добралась до Папы окольными путями. Это нетрудно, а потом мы сделаем вид, что ты приехал из Флоренции.
Пико налил себе еще вина и наполнил бокал Ферруччо.
— Я хочу тебя еще кое о чем попросить.
— О чем хочешь, Джованни! Разве моя дружба не так очевидна, как дружба этого…
Граф остановил его, взяв за руку.
— Не говори ничего, это лишнее. И послушай, что я тебе скажу. Это просьба друга. Обещай мне, что я буду рядом с тобой, когда вы с Леонорой поклянетесь друг ДРУГУ в верности.
— Джованни…
— Ты себе не представляешь, какую радость доставляет мне ваша растущая любовь.
— Это так заметно?
— Думаю, что даже Джироламо все понял.
— Но я ей… пока ничего не сказал.
— Скажешь, и она будет счастлива.
— Ты думаешь?
— Уверен, вы достойны друг друга.
— Я чувствую себя почти виноватым.
Ферруччо вздохнул.
— Это пройдет. Любовь женщины — лучшее лекарство для души, и не только.
Джованни подошел к окну, открыл ставни и посмотрел на звезды, щедро рассыпанные по небу. Он глубоко вдохнул ночной воздух, и ему показалось, что он ощутил разом все ночные запахи раннего лета, которые ветер собрал и принес с полей, раскинувшихся вокруг Рима.
— Земля плодородна и, несмотря на то, что повсюду льется кровь, готова отдать лучшие свои плоды. Я тоже взрастил свои плоды и теперь рискую, что они сгниют. Надо найти способ хотя бы посеять знание. Я загниваю здесь, Ферруччо.
— Я тебя понимаю, ты прав. Климат сильно поменялся. Думаю, это произошло из-за усиления влияния на Папу кардинала Борджа. Мне доложили, что в прошлое воскресенье они даже мессу служили вместе. И я убежден, что зверствами инквизиции управляет именно испанец. Точно так же в Испании, с благословения их величеств Фердинанда и Изабеллы, делает погоду Торквемада.
— Мне надо уехать, Ферруччо. А может, ты и прав, не надо было сюда приезжать.
— У тебя была цель всей жизни. Я тебе не советовал, потому что люблю тебя и вижу, каким опасностям ты можешь себя подвергнуть, но сам поступил бы точно так же.
— Я принес с собой только разрушение и смерть. Даже убил.
— Ты защищался. Джулиано заслужил свою смерть. В любом случае, обеспечив безопасность Джироламо, мы все вместе отправимся во Флоренцию. Я женюсь на Леоноре, если она захочет.
— Я не поеду во Флоренцию.
— Хочешь вернуться в Мирандолу?
— Нет, у меня другая идея. Есть еще одна земля, где семена могут взойти. Это Париж. Рим — не единственный город в мире.
Среди ночи Джованни вскочил и сел на краю постели. Рубашка взмокла от пота. Ему опять приснилось нежное лицо Маргериты и рот, который говорил самые нежные слова, которые он когда-либо слышал. И он никак не мог запомнить эти слова. В голове раздавались проклятия, что выкрикивал ему Джулиано Медичи, пока его тело корчилось в пламени. Их похоронили вместе в стенах монастыря. Сон окончательно пропал, а ночь была длинной. Он подошел к окну, распахнул ставни и залюбовался луной во второй четверти. Темная сторона напомнила ему о том, что миновало, а светлая — о том, что жизнь еще ему многое приготовит.
* * *Та же луна наполнила голубыми отблесками спальню в палаццо Борджа. Все огни только что погасили. Под окнами медленно катился Тибр. Тишину нарушали только голоса лодочников, по ночам потихоньку перевозивших контрабанду.
Помочившись, Джулия Фарнезе тихо вернулась в постель и увидела открытые глаза кардинала.
— Я вас разбудила? Что с вами, мой господин? Какие мысли вас тревожат?
Голый волосатый живот кардинала приподнялся в глубоком вздохе. Он вглядывался в любовные сцены на потолке, но ничего не видел. Тогда он повернулся к возлюбленной, одетой в белую льняную сорочку, украшенную арабским узором, сквозь которую просвечивало тело.
— Нет, все хорошо. Процессы идут, приговоры выносятся. Франческетто зализывает раны. В должности вице-канцлера моя позиция неприступна.
— А когда вы станете канцлером?
— Цветочек мой, канцлером может быть только Папа.
— Значит, вам так надо стать канцлером, что вы перестали чувствовать мою любовь?
— Ах, Джулия, ты ничего не понимаешь, совсем еще ребенок.
Родриго поднялся, набросил на ночную сорочку легкий халат из красной камчатой ткани и начал ходить взад-вперед по комнате.
— Я стал чувствовать, что старею, представляешь? Я же ровесник Иннокентия, понимаешь? Я не могу ждать так долго. То он говорит, что болен и вот-вот умрет, то пирует, как тридцатилетний. Боюсь, что он может выдать тайну, когда червь французской хвори окончательно поразит его мозг, а не только кишки.